Штурмовая пехота

— Вольно, — сказал комроты в ответ на мое приветствие. — Присаживайся, боец Серов.

Я настороженно опустился на краешек стула.

Рядовому не положено вот так общаться с офицером через две головы, разве что в исключительных случаях, при вручении очень большой награды, как пример… но награждать меня не за что, да и занимаются подобными вещами в другой обстановке, торжественно, перед строем.

Значит что? Какая-то подлянка.

— Ты знаешь, откуда я родом? — спросил Нгуен, и его мощный голос породил в углах мягкое шепчущее эхо.

— Никак нет.

— Из Вьетнама. Мы всегда были союзниками, и когда вместе сражались против Штатов. И сейчас тоже, — мне показалось, или при слове «Штаты» в его глазах мелькнул огонек ненависти: ну и ничего удивительного, сколько там народу добрые американцы уничтожили. — Поэтому мы должны помогать друг другу, поддерживать. Согласен, боец Серов?

— Так точно.

Комроты уловил мою настороженность, поэтому замолчал, откинулся на спинку стула и несколько мгновений изучал меня.

— Ты умный человек, вовсе не тупой вояка, — начал он снова. — Отличаешься от других. Это хорошо. Такие люди нужны в нашей ЧВК.

Сначала вспомнил о давних связях его и моей родины, затем сдержанно и искренне похвалил меня. Короче говоря, сделал все, чтобы я размяк, оттаял, развесил уши, приготовил их для развешивания лапши.

Нгуену что-то от меня нужно.

— Мне не хватает сведений, — продолжил он. — То есть снизу, из подразделений. Обстановка такая, что предстоит действовать повзводно, а доверять Шредингеру я не могу. Он из второго штурмового корпуса, там все заслуженные и крутые, мы для него — никто. Отдельный охранный батальон — пшик, что поделать? Так что он изложил конечно в рапорте, что происходило вчера, но я не готов поверить, что сообщил все, да и на полигоне ваш комвзвода первый день, он просто не знает, куда смотреть, что тут реально, а что нет.

«Я знаю, что ли? Я тут двенадцатый день!» — хотелось сказать мне.

Все стало понятно — Нгуену потребовался информатор, кто будет докладывать о настроениях среди бойцов, о всяких мелочах, деталях, которые обычно не проходят вверх по цепи команд. И он выбрал меня, решил, что молчаливый русский будет ему полезнее всего.

По спине у меня поползли гадливые мурашки.

— Ты будешь мне обо всем рассказывать, а я за тобой в ответ присмотрю, — комроты буравил меня внимательным, немигающим взглядом, в этот момент он напоминал ядовитую змею из джунглей, со своей родины; в тех краях я не бывал, но подобных гадов видел в Африке. — Сделаю так, чтобы у тебя появились шансы выжить. Ведь ты хочешь вернуться?

— Так точно.

— Ты хочешь добавить «но», по лицу вижу, — Нгуен улыбнулся и наклонился вперед. — Не стесняйся.

— Я простой солдат. Мое дело — стрелять, во что прикажут.

Он подождал, думая, что я добавлю еще что-то, и только потом заговорил, уже с ноткой раздражения:

— Да, я понимаю. Но мне именно это и нужно — взгляд обычного стрелка, не офицера. Все, что видишь и слышишь. Я сам решу, что важно, а что нет.

— Да и рассказывать я не умею, — я пожал плечами.

Нгуен вздохнул, снова откинулся на стуле и сцепил руки на животе:

— Ты можешь отказаться. Но тогда я не позволю тебе поговорить с домом… с бабушкой. Ведь ты хочешь с ней поговорить? Узнать как у нее дела?

— А это… возможно? — тут голос мой дрогнул.

Нгуен кивнул.

— В транспортной зоне есть средства связи, позволяющие звонить в любой угол Земли. Допуск к ним только для офицеров и тех, кто прослужил более полугода, но я могу добиться для тебя исключения.

Голова у меня закружилась — да, вот это искушение.

Из всей нормальной жизни, которая есть у обычного человека, у меня только бабушка, последняя родная душа во всей вселенной, и топчу песок на полигоне я большей частью именно ради нее — деньги нужны на лекарства, на сиделок, на визиты доктора и на прочее. Государство помогает конечно, но так себе.

— И еще если откажешься — я могу подставить тебя, сунуть под врага в первом же бою, — тон Нгуена не изменился, оставался таким же спокойным. — Чтобы тебя не убили, а ранили. Тяжело, чтобы ты вновь стал калекой. Ведь ты был им до прибытия к нам. Хочешь этого?

Слово «калека» прозвучало у меня в ушах тяжелым громом — нет, никогда больше! Сделаю что угодно, чтобы не ловить на себе полные отвращения и жалости взгляды, не корчиться от собственной неполноценности!

Но стучать на своих?

— Вижу, что ты задумался, — промурлыкал комроты. — Это хорошо. И еще о чем подумай. Нравится тебе наш самый главный? — и он качнул головой в сторону стенки, за которой прятался кабинет Збржчака. — Лентяй, алкаш, самодур, не способный контролировать себя. Хочешь воевать под началом такого? С охраной складов он еще справлялся, но сейчас…

Да, я видел подобное — нормальный, толковый офицер попадает в глухую заводь военной машины, где инициатива вязнет в бюрократии, не требуются ни смелость, ни ум, а только исполнение одних и тех же рутинных, унылых обязанностей. И человек ломается, деградирует, либо начинает квасить, либо превращается в тупой механизм, если не в вора.

А наш Нгуен оказывается честолюбив.

Копает под Збржчака, чтобы занять его место, и станет куда лучшим командиром, ну на первый взгляд. И если поляк ненавидит меня по национальным причинам, то вьетнамец наоборот, помнит о давнем союзе между СССР и Вьетнамом.

— Давай, расскажи о том, что было вчера. С самого момента выхода на разведку, — попросил, именно попросил, а не приказал комроты. — Все, что вспомнишь. Любые мелочи. Что поделать?

Ох, ненавижу долго вещать, но деваться похоже некуда.

— А что я скажу в казарме? Зачем вы меня вызывали? — я облизал пересохшие губы.

— Проверка данных из личного дела, — ответил Нгуен. — Тем более вот оно, в наличии, — он показал мне папку, которую я видел на столе комбата. — Давай, не тяни время. Начинай.

В учебном классе было невероятно душно, и для законченной атмосферы скуки не хватало только жужжащей под потолком мухи… но увы, мухи на этой планете не водились, по крайней мере в том ее регионе, где располагался полигон.

— Итак, бойцы, сейчас мы будем изучать особенности наступательной тактики малыми группами в условиях активного авиационного и ракетного воздействия противника, — сообщил Шредингер.

Очень полезная тема — да, дрищи предъявили нам ближнюю артиллерию и танки, но вот в наличии у них самолетов и РСЗО я сомневался.

— Слушайте меня внимательно! — судя по бодрому тону, комвзвода спать не хотел — единственный в классе.

Вася клевал носом, Сыч таращил осоловелые глаза, словно птица, давшая ему имя.

Новая фраза Шредингера утонула в вое сирены за окном — ого, неужели боевая тревога? Впору сказать «спасибо» дрищам, которые явились так вовремя… или это не они, а еще кто-то на нашу голову?

Топоча, мы рванули по коридору, а затем по лестнице вверх — снаряжаться.

Стрельба и взрывы доносились с севера, и это значило, что бежать придется далеко. Жужжа, поднимались в воздух дроны, ВПП для которых устроили за штабным корпусом, между санчастью и гаражом.

— Накося выкуси, — пропыхтел Вася на бегу, и я тут же понял, к чему эта фраза.

Небо перед нами стремительно наливалось темной желтизной, и это означало — к нам мчится песчаная буря, наверняка вызванная дрищами.

Мы успели добежать до транспортной зоны, когда по лицам хлестнули плети раскаленного ветра. Несколько песчинок ужалили меня в щеку, и тут же все звуки исчезли, сметенные яростным ревом урагана.

Один из дронов размазался о стену диспетчерской башни, только брызнули в стороны детали. Второй ухитрился сесть, но приземлился неудачно, отвалилось сломанное крыло, третий пронесло над нашими головами — беспомощный, кувыркающийся, потерявший управление.

Бежавший впереди Шредингер оглянулся, раскрылся его рот, побагровела рожа. Понятно, что мы не услышали ничего, но комвзвода сообразил, замахал рукой, показывая «вперед, за мной!».