Большие Надежды

– Сейчас он в бешенстве, – откликнулся Артур, завороженный игрой молний за окном.

– Верно, – тихо хохотнул Канцлер. – За эти годы он научился маскировать свои прихоти и мастерски выдавать их за наши собственные. Город – живой лабиринт со своим разумом. Фабрики паев, воздух, вода, системы предупреждения и генерация энергии… всё подчиняется только ему. Он сам решает, как ты будешь жить. И будешь ли. Теперь решаем не мы, а Город, для которого люди – лишь приложение, потому что без нас его тоже не будет.

Артур отвёл взгляд от окна и посмотрел на разбросанные бумаги. Значит, в ту ночь ему не показалось, и внезапно найденное укрытие и сам пожар были подстроены. Но зачем? Что он должен был понять, но, похоже, так и не понял? Хант нахмурился, однако в этот момент его мысли прервал голос Канцлера.

– Я не хочу для тебя такой жизни. Быть может, твоё появление на свет и было подстроено Городом… Видит Бог, мы с Руфь слишком часто оказывались где-то рядом, словно каждое действие или поступок толкало нас в направлении друг друга. Но я никогда не хотел, чтобы Город…

Канцлер неожиданно замолчал. Он по-прежнему смотрел в окно, а потому то, как медленно повернулся в его сторону Хант, так и осталось им незамеченным. Ну а Артур пытался не расхохотаться над последней законченной фразой.Толкало друг к другу?Он поднял глаза к потолку, словно хотел отыскать ответ в мигавшей индикации датчиков, которыми Город смотрел на него, а потом со всей силы зажмурился. И под плотно сомкнувшимися веками он вдруг увидел Флор: в Теплицах, на площади, в коридорах, на потайных лестницах Башни, а потом снова улицы, улицы, улицы, где каким-точудомАртур всегда её находил. Что бы ни происходило, какой бы ни была сильной Буря и какой бы ни была тёмной ночь, он был рядом, потому что…

– Да… Город явно что-то задумал уже тогда, – пробормотал Канцлер, и Артур вздрогнул. – Но я не позволю. Я выжгу все ошибки, все грехи, всю накопившуюся за годы грязь, и на этом богатом пепелище ты построишь свой собственный мир, свободный от указки глупой машины…

– Хватит, – прорычал Артур, и под ладонями треснуло прочное дерево кресла. Однако Канцлер будто бы не слышал.

– Ты станешь хорошим лидером. Пожалуй, лучшим, что когда-либо знал Город.

– Я сказал: замолчи.

– Совершенство, которое было создано не в лабораториях или пробирках, а…

– Заткнись уже наконец! – заорал Артур не выдержав.

Он отшвырнул прочь тяжёлое кресло, которое врезалось в декоративную стеклянную перегородку, и кабинет наполнил оглушительный звон.

– Думаешь, я счастлив от того, что ты так пафосно пытаешься мне рассказать? Думаешь, мне это нравится? Не-е-ет. Меня вырастили в колыбели абсолютного обмана, кормили отборным враньём и учили убивать тех, кто вам не верил. Я урод! Порождение сумасшедшего труса и лгуньи…

– Ты сын женщины, которую я ЛЮБИЛ! – прервал Артура холодный голос. Он был ни тихим, ни громким, но от того, как именно это было произнесено, по спине Ханта пробежали мурашки нехорошего предчувствия. Ну а Канцлер шагнул вперёд и медленно проговорил, не сводя с Артура взгляда. – Какой бы ни была Руфь эгоистичной, помешанной на науке и несбыточном равноправии, я любил её даже после всего, что она сделала. Ты мой ребёнок, и её дитя. Ты плод того, что оказалось неподконтрольным Городу.

– Флор была такой же, но вы отняли у неё всё! Ради чего?

– Ради тебя.

– Ты же сам пытался меня убить. В ту ночь. Думаешь, я не понял?

– Нет. Никогда, – спокойно отозвался Канцлер. – Я хотел убить Мэй, чтобы освободить тебя от сожалений, когда придёт время.

– Время? О чём ты, чёрт тебя побери!

Артур безумно расхохотался, не в силах поверить в тот цинизм, что так спокойно уживался в Канцлере. Это походило на безумие. Перед ним стоял явно сумасшедший старик, но тут на плечо опустилась тяжёлая рука, и смех оборвался сам.

– Знаешь, почему ни один из наших с Руфь экспериментов так и не получился? – тихо спросил отец. – Почему мы по-прежнему выращиваем население на Генетических Фермах, даже несмотря на полное вырождение каждого следующего поколения? Мы ведь, благодаря Городу, уже не можем ни размножаться, ни умирать. Скоро дышать, наверно, разучимся без его на то разрешения…

– Я думал, причина в гене, – резко перебил Артур и заслужил снисходительную улыбку.

– А знаешь почему он появляется? – тихо спросил Канцлер и хмыкнул, когда увидел вместо ответа плотно сжатые губы. – Потому что это естественно. Твоя подружка отлично это поняла. Так устроены слабые люди, внутри которых сострадание действительно похоже на вирус. Ты видел, что происходит, когда ими двигает это чувство – жалость, сожаление, симпатия? Они становятся безумны. Они угроза. Именно так я думал и никогда в этом не сомневался до тех пор, пока не появился ты. В тот момент я почувствовал Город, его страх и безумное желание выжить, что попросту невозможно, если кучка биологической массы, которая ходит по его улицам, однажды всё-таки сдохнет. И, глядя на его отчаянные попытки, я вдруг подумал: что, если, переболев этим «вирусом», пройдя через все ломки, найдётся человек, который выйдет из схватки с самим собой победителем? Что, если появится тот, кто сможет в нужный момент сознательно задушить в себе малейший проблеск симпатии?Кто-то, способный подчинить себе Город. Кто-то вроде тебя.

Канцлер прикрыл глаза и договорил:

– Мне оставалось лишь убрать с твоего пути потенциальных соперников. Я понимал, что как истинный врун, трус и паразит Город не мог не искать тебе замену. Того, кто сможет занять твоё место, если ты ошибёшься. О, он пытался любой ценой сохранить подобных тебе, живорождённых. Обманывал меня. Воевал со мной. Как же я его ненавижу! У этой мрази был сто один план, но благодаря тебе я чувствовал его, и разгадал все. Потому что избранным может быть только один. Понимаешь?

Голос Канцлера затих, и Артур будто очнулся. Сбросив со своего плеча чужую руку, которая давила к земле, он отступил и какое-то время смотрел на замершего перед ним отца, прежде чем все догадки в его голове сложились в три очень болезненных слова:

– Значит, ты знал.

Устремлённый на него взгляд серых глаз был до боли насмешлив.

– О том, что в тебе есть ген сострадания? Разумеется. Именно поэтому на тебя не действовал «Симпати». Я думал, ты заподозришь что-то уже тогда, но обошлось. Ну а подделать результат анализа просто. Однажды Руфь сама меня этому научила.

– Почему ты мне не сказал?

– Потому что это означало бы твою смерть. Руфь ненавидела Алекса Росса, но сына она любила до самого конца. И она, скорее, убила бы тебя, чем отдала в мои руки. Поверь, твоя мать мстила лишь мне, живя надеждой, что однажды твоё сострадание возьмёт верх. Но благодаря этому я мог сколько угодно подсовывать тебе взращённых ею лабораторных мятежников, натаскивать, обучать. Сама того не понимая, Руфь помогла мне, потому что без веры в собственную исключительность ты бы не справился. Одно сомнение – и ты был бы мёртв. Город не прощает слабых.

– Я никогда не считал себя особенным.

– Разве? – рассмеялся Канцлер, а потом широко развёл руки, словно что-то показывал. – Оглянись вокруг. Посмотри, где ты находишься, и кем стал. Это ли обычная жизнь?

Он вновь хохотнул, а Артур скрипнул зубами. На ум почему-то пришла тёмная комната, крошечная кровать и вечная сырость, что поросла чёрной плесенью на нештукатуреных стенах длинного узкого коридора. А ещё колокольчики. Дурацкие, кривые, но это было самое красивое, что он когда-либо видел. И вдруг стало смешно, ведь сложись всё немного иначе, и на его месте могла бы быть Флор, или Джонс, или кто-то ещё из тех, кого уничтожил Канцлер или он сам. Однако случилось именно так. И потому сейчас где-то на окраине Города в одиночестве надрывались те самые колокольчики, а Артур Хант был здесь. Стоял на верху Башни и отчётливо понимал, что, даже если Город решит их всех уничтожить, он всё равно будет его защищать. А потому глава Карательной службы поднял клинок.