Последний аргиш

Токуле ждал нас. Он заякорил лодку и задал всего один вопрос:

— Как отец?

В прутяном шалаше было просторно, чисто. Никаких вещей, кроме чайника и ружья. Токуле уже собрался в поход. На реке капли дождя не пузырились — скоро выяснит. Стоило переждать. У самого входа железная печурка. Кипятим традиционный чай. Больше молчим.

В прошлом году мы разыскали номер «Красноярского рабочего», где был напечатан портрет отца Дагая — Токуле. После долгих трудов удалось сделать неплохую пересъемку. Внук больше имел внешнего сходства с дедом, чем с отцом. Такое же узкое лицо, выступающий нос и прямые черные волосы, зачесанные назад.

Юный Токуле, как и все юноши поселка, одет в темные шерстяные брюки и вельветовую куртку. Были у него брезентовый бушлат, бродни и, конечно, военно-морская фуражка.

Знакомство совершилось неожиданно: Токуле просто спросил, так ли меня зовут, как он думает.

Он не ошибся.

Токуле уже два года проучился на подготовительном отделении Красноярского мединститута и через год переходит на основной курс. Последние годы он видится с отцом только летом — сначала интернат, теперь институт. Я забеспокоился. Довольно часто приходилось слышать, что оторванные от привычных занятий своего народа, школьники не приобретают навыков, необходимых человеку в тайге. Они или продолжают учебу, или работают по какой-нибудь новой специальности в поселке. На охотничьем угодье от них толку мало.

Сможет ли Токуле провести нас на лоб, куда люди и постарше его не знают дороги? Я спросил напрямик.

— Я там не был, но отец мне рассказывал путь, — с достоинством ответил юноша.

Мои опасения были излишними. В здешних местах, не встречал еще ни одного человека, малого или старого, который бы не сделал того, за что брался. К тому же Кильда наверняка тем путем ходил.

Дождь перестал. Было уж начало одиннадцатого. Чай выпили, обсохли. Можно двигаться дальше.

— Будем аргишить? — Токуле обратился ко мне.

Мы поднялись.

Все заняли свои места в лодке, только Паша расстался с мотором, уступив его Токуле. Ветер стихал, небо очищалось от туч. Большими разорванными хлопьями они перемещались на каменную сторону — на восток.

Реже пологие, чаще крутые берега Сургутихи медленно отступали за корму. Чем дальше вверх, тем сильнее течение, и скорость моторки падала. Росшая на берегу осина желтела, у черемухи опадали листья, а на рябинах пунцовели гроздья ягод. Конец августа — здесь середина осени.

У Токуле занятия начинались с 1 октября, он не опоздает. Возможно, еще полетит с нами до Красноярска.

На втором часу хода Паша машинально толкнул канистру— бачок для бензина и, легко приподняв ее, озабоченно повернулся ко мне. Мотор трещал часто и громко, можно было только кричать или объясняться знаками.

Кажется, приключения все-таки будут. Надо же было умудриться забыть вторую канистру на станке, на берегу. Бензин кончится, мотор заглохнет и… останутся только весла. Против течения на тяжелой лодке идти трудновато.

Что предпринять?

Резко наступившая тишина отвлекла от раздумий. Началось! Приехали.

Лодка глубоко уткнулась в вязкий илистый берег. Токуле, отворачивая ботфорты бродней вверх, пролез на нос и спрыгнул на ил. Увяз он по колено. Сильно дернул цепь, втащил нас с лодкой чуть выше.

— Паша, ты в броднях, вылезай. Вы подождите, сейчас талин наломаем.

Распоряжался Токуле. Вдвоем с Пашей они сломали несколько кустов тальника и сделали нечто вроде настила по самому вязкому краю берега.

Я подошел к Кильде.

— Мотор заглох. Наверное, бензин кончился. Дальше на веслах придется.

— Почему заглох, — вмешался Токуле, — я его выключил. Пока приехали. Дальше на моторке нельзя, на ветке-долбленке надо. Узко очень и коряжин много. Здесь с Пашей расстанемся.

Забрав свои вещи и простившись с Павлом, который, казалось, до конца не верил, что наш поход будет удачным, мы пошли по самой кромке береговой вершины. Метров через двести берег перерезала узкая протока, в горловине которой стояла осиновая лодка-долбленка, знаменитая кетская ветка. Главное достоинство веток — легкость. Двое мужчин могли на себе перенести лодки через перевал, или, по-местному, перетаск. Ветка была не больше трех с половиной метров длиной.

Осторожно уселись, сложили ружья, рюкзак, лопаты и кирки.

В протоке мы ехали по течению. Грести особенно не приходилось, только успевали наклонять голову под стволы нависших деревьев.

К вечеру протока кончилась небольшим озером. Берега его хотя и пологие, но каменистые. В северной части небольшой подъем, растут высокие лиственницы, а за ними сплошная стена хвойного леса.

Ветка пристала к северному берегу. Токуле втащил лодку на берег и обратился к нам так, что было непонятно, спрашивает он или утверждает.

— Здесь перетаск.

Кильда кивнул и что-то тихо добавил. Я не расслышал.

— Отсюда восемнадцать километров через перевал до Мамонтовой речки, а по ней попадем на лоб.

Ветку вытащили на берег и перевернули кверху дном. Пусть обсохнет.

Пока не совсем стемнело, собрали сухостой и валежник. Разожгли костер. После объединенного обеда и ужина устроились спать, не раздеваясь, на двух спальных мешках, заменивших теплую подстилку.

*

— Подъем!

Токуле расталкивает меня. Холодно, солнце еще не поднялось.

— Зачем в такую рань?

— На перевале весь день провозимся. Надо засветло дойти. Вставайте, Кильда чай вскипятил.

Чай и вообще завтрак после мытья в холодной воде озера — очень неплохо.

Распределили груз так: мне и Кильде нести ветку с лопатами, кирками и двумя ружьями, Токуле — рюкзак и ружье.

Токуле впереди, затем мы с Кильдой. Тропа еле заметная, заросшая. На стволах старые затесы, заплывшие смолой, почерневшие от времени. По новым затесам можно идти даже в легких сумерках — белое тело дерева светится светлячком. Токуле различал старый путь.

Ветка носом и кормой лежит на наших плечах. Положив нос или корму на правое плечо и правой же рукой для упора держишь за борт. За ночь ветка подсохла, но осина хорошо впитала воду.

Первые шаги. Тяжеловато, но вполне терпимо. Я кричу сзади:

— Жить можно, я думал будет много труднее!

Кильда не отвечает.

Не могу вспомнить, когда началось странное ощущение бормотания за моей спиной. Пожалуй, на втором часу похода, перед тем как мы пересекли первую тундру. Тогда я и Кильда дважды меняли плечи под грузом. С правого на левое, с левого на правое. Кильда был много старше и должен был устать больше меня. Но я помимо надсадной боли в плече (наверное натер) явственно ощущал, почти слышал порой шум в ушах. Устал. Надо бы устроить привал. Я поднял голову — оказывается, иду, уткнувшись носом в землю. Впереди тундра, заметный след тропы, но Токуле не видно. Кильда прибавил шагу, я задышал чаще, но не остановился.

— Эй! — раздалось из леса, видневшегося за тундрой.

Мы быстро проскочили тундру. Токуле ждал нас. Он выглядел не лучше. Мы опустили ветку па землю и отерли пот. Я присел на поваленный ствол и, отдышавшись, спросил Токуле:

— Половину прошли?

— Однако не больше четверти, — заметил Кильда. Он устал, но был натренирован в таких переходах и не обливался потом, как я или Токуле.

Совершенно спокойно я подошел к лодке, схватил кирку и швырнул ее в кусты. Никто не остановил меня. Я понял, что все устали, а впереди еще много километров.

Опять идем лесом. Идем час, второй, и снова привал. Следующий привал уже через час. Очень трудно мне, но особенно Токуле. У него тяжелый рюкзак. Он даже не отвечает на мои вопросы. Он теперь идет сзади нас. Я слышу его частое дыхание. А мы чаще прежнего меняем плечи. Теперь горят оба плеча. Не хочу трогать: наверняка содраны в кровь. Идем как машины, бездумно переставляя ноги. От усталости они подкашиваются, но мы продолжаем идти, покачиваясь из стороны в сторону.

На следующем привале в кусты полетела вторая кирка и лопата. Но легче становится на какое-то мгновение.