Страница 47 из 71
— И вверх! — Пикселю явно нравилось управлять кораблём.
Море вообще исчезло из вида, и за стеклом осталось лишь голубое небо. Пинк летел перпендикулярно к земле, а гравитационное поле не давало людям на его борту попадать на пол. Сквозь прочное стекло кабины Карл и Барбара увидели, как корабль охватило пламя — они вошли в атмосферу.
— Лететь через атмосферу — тот ещё геморрой, — прокомментировал Пиксель, — вот я и мечтаю о корабле более высокого класса. На лодке это куда приятнее.
За оранжевым кольцом огня последовала чёрная пустота космоса. Пиксель повернул руль, и Карл и Барбара увидели Зекарис — голубой шар с ореолом света. На орбите висела станция с пришвартованными военными кораблями, а за ней тускло светилась жёлтая, словно сделанная из сыра, луна.
— Как красиво, — мечтательно протянула Барбара.
Только мелькающие за окном звёзды и изображения на мониторах показывали, какие кульбиты делал Пиксель на своем корабле — из-за искусственной гравитации палуба лишь немного тряслась. Барбара нажала на кнопку, и её кресло по специальным полозьям подъехало к месту пилота. Криганка выглянула в большое лобовое стекло пинка и открыла рот от восхищения космосом. Карл был более спокоен — он уже летал с Пикселем и наслушался рассказов о том, что жизнь корсара — не романтическое приключение, а рутинный труд, тренировки и долгий, далеко не дешёвый ремонт в доках.
— Почему ты не носишь это самое… как его? — Пиксель показал на грудь Барбары, когда они втроём вернулись в ангар и покинули корабль.
— Декольте, — подсказал Карл.
— А почему я должна его носить? — удивилась Барбара.
— У тебя идеальные сиськи, — без всякой застенчивости сказал Пиксель, поднимаясь по железным подмосткам, — не слишком большие и не слишком маленькие.
Птитс замер от неожиданности на ступеньках.
— А почему ты не носишь стринги, Пиксель? — парировала Барбара, — твоя попка смотрелась бы в них очень мило.
Карл согнулся пополам от смеха.
— Э, нет. Мужики не носят стринги, а я мужик, — в голосе бравого корсара послышалось смущение.
На счастье Пикселя, освещение в доках было тусклым, и даже если бы он покраснел, то никто бы этого не заметил.
— Билл, можешь приступать, — обратился корсар к хозяину верфи, изо всех сил желая сменить тему.
— Будет сделано, хозяин, — отозвался Билл с первого этажа, — только установка будет стоить дорого.
— Кстати, Карл, — Пиксель повернулся к Птитсу, — топливо запиши на свой счёт.
— Тогда поделим его пополам, — предложила Барбара.
— Это уж сами разбирайтесь, ковбои. Жрёт моя старушка как триста свиней.
Вернувшись в таверну, Карл и Барбара убрали беспорядок на тумбочке и накрыли её полотенцем. Вскоре на этой импровизированной скатерти появились яблоки и бутылка вина. Картина на стене изображала какой-то лесной мир. За окном уже стемнело, и во дворце горел свет. Карл и Барбара сидели на краю кровати, держа по бокалу.
— За нас! — Птитс произнёс тост, и они скрестили руки с бокалами.
Вино было цвета крови и терпким на вкус. Они купили бутылку в магазине на площади перед таверной. Барбара выпила бокал до дна и улыбнулась Карлу. Они разняли руки, но затем тут же снова взялись друг за друга.
— Твой Пиксель какой-то странный, — сказала Барбара.
— Почему?
— Он из кожи вон лезет, чтобы казаться своим в доску, но невооружённым глазом видно, что у парня какие-то серьёзные проблемы.
— Он умнее, чем кажется, Барбара. Но…
— Хочет быть таким, как все?
— Вроде того, — решил Карл, — хотя на самом деле «всех» не существует. Даже внутри Империи люди глубоко разные, а разрушители просто сильнее отличаются от остальных. Я себя хорошо помню. Я не хотел ехать по проторённой дороге и сам фактически создал того, кого ты видишь сейчас. Почему, не знаю. Я чувствовал острое нежелание следовать общим схемам. Мне было лучше — проще, интереснее — не знаю — не ложиться под нож общества.
— А я не следовала схемам, потому что их не видела. В моей семье были большие разлады. Мама говорила одно, бабушка — другое, а я была вынуждена жить между ними. Приходилось врать, выкручиваться. «Только не говори маме», «только не говори бабушке» — я такое часто слышала и играла по таким вот правилам.
Карл задумался, слушая криганку. Неужели пищу для ума и духа дают именно человеческие страдания? И если бы во Вселенной не было бед, неужели бы люди не задумывались над своей жизнью, а существовали, как печально известные обструганные болваны Парсонса — древнего мыслителя, который когда-то иронически считался венцом прогрессивной мысли?
— Теперь я живу отдельно и, возможно, стала слишком независимой, — продолжила Барбара, — но с тех времён у меня остались мечты о Замке как об идеальном мире.
— Ничто не идеально, Барбара Винтер. Я когда-то увлёкся утопической идеей одного товарища из Замка. Мы собирались построить дома — большие, чистые, просторные. Люди там жили бы просто и свободно, без тех сложностей, которые есть в Империи. Но идея была несостоятельной, и это осознали мы оба. Наши пути разошлись — теперь он пропагандирует гюнтеризм на Кригсхайме. Ты слышала о Нойкригсфюрере Грюнвальде?
— Да. Я его видела, и он мне сразу не понравился. Ему не идут усы.
Лицо Карла вытянулось от удивления.
— О, а он теперь усы носит? — спросил он, когда оно приняло прежнее выражение.
— Да, явно косит под Гюнтера, — улыбнулась Барбара, — А ты с ним сталкивался раньше?
— Он был моим другом, — неожиданно серьёзно ответил Птитс, — тем самым, с кем мы грезили об утопии.
— Это он твой бывший товарищ?
— Да, а Пиксель с ним сидел в плену у космоварваров. Галактика очень тесна.
— Вот как…
— А ты думала!
— А почему идея домов была несостоятельной? — спросила Барбара.
Карл встал с кровати и подошёл к окну.
— Я наивно думал, что если поместить людей в лучшие условия и указать им верный путь, то они станут жить лучше, — голос Птитса был полон печали, — а вот Грюнвальд… Для Фридриха проект значил совсем другое, он видел в этих идеях средство достижения власти. Что-то никому не хочется думать, Барбара, но всем хочется подавлять и властвовать, — он печально обернулся и посмотрел на губернаторский дворец вдали, — никто не хочет смотреть на людей по отдельности — куда проще собрать всех в одну кучу по общему признаку — возрасту, полу, национальности, вероисповеданию. Систему на самом деле не заботит конкретный человек — поэтому среди имперцев очень много конформистов-лизоблюдов. Верность Императору измеряется в ритуалах — кто-то может быть полнейшим подлецом и мерзавцем, но коль скоро он ходит по воскресеньям в церковь, вопит на каждом углу о чтении традиций и исправно надевает маску добропорядочного подданного и верного семьянина, его не тронут. Он уже вписан в систему.
— Ты прав, Карл, но зачем говорить очевидное?
Она смотрела, как Птитс нервно расхаживает по комнате в разные стороны, исполненный пыла и внезапно нахлынувшей ярости.
— Меня от такого тошнит, поэтому я в своё время предпочёл Империи Разрушение, — Карл не слушал Барбару и говорил будто не с ней, а с неким невидимым слушателем, — когда я оказался в Замке, то сначала подумал, что попал в сказку. На самом деле и там всё куда сложнее. Высшие Лорды и Леди очень хитры и коварны. Лишь недавно я понял, каким благом было моё назначение шпионом на Зекарис — они использовали душевные порывы многих других молодых людей, которых бросили в горнило войны и революции. Для Совета Тринадцати население планет — пушечное мясо, а обычные Лорды и Леди вроде меня — тоже, только элитное. А верность Разрушению определяется теми же стандартами, что и Императору, только вывернутыми наизнанку. Пойми, Барбара. Я разочарован в жизни, поэтому считаю верным для себя только свой путь.
Он остановился и повернулся к Барбаре. Его вид был одновременно злым, потерянным и грустным.