Страница 7 из 23
На редкость.
И голова из головы не идет. Та, которая в гробу.
Глава 4 Волчьи тропы
Глава 4 Волчьи тропы
«…а потому следует признать, что огромные лесные пространства на севере и востоке нашей страны, богатые пушным зверем и крупной дичью, фактически не посещаются охотниками, а потому и остаются неиспользуемыми. И перед государством стоит задача организовать промысловую охоту таким образом, чтобы…»
Из доклада князя Свержина, прочитанного на открытом заседании Думы перед Его императорским Величеством.
Поезда Бекшеев, говоря по правде, недолюбливал. Из-за тесноты, запаха и этого вот мерного убаюкивающего грохота. Из-за того, что вагон покачивается, и с ним покачивается столик, и чай, что стоит на этом столике. Серебристая ложечка вяло дребезжит, сталкиваясь с краем стакана.
И вообще что-то есть такое, на редкость раздражающее.
Нервы.
И голова, что второй день болит. Нехороший признак. И сказать бы. А то и вовсе отправиться бы к целителю, благо, Бекшеева в любое время приняли бы. И боль бы сняли. И вовсе бы здоровье поправили, то, что осталось.
Правда…
Бекшеев посмотрел в окно. Сумерки. И лес в них глядится сказочным, мрачным. Еще немного и вовсе на землю опустится тьма, укрыв и лес, и дорогу.
Целитель наверняка сказал бы, что Бекшеев перенапрягся. И ладно, если бы только самому Бекшееву. Так позвонит же матушке в лучшем случае, а в худшем – Одинцову, потребовав, чтобы его, Бекшеева, от службы отстранили ввиду плохого здоровья.
И тогда…
Он потер шею.
- Я дома с самой войны не была, - Зима устроилась напротив. И чай свой держала на коленях, обеими ладонями обняв подстаканник. – Честно говоря, и не тянет особо.
Девочка свернулась клубком, но уши её подрагивали. Она явно прислушивалась к каждому слову. А еще ей категорически не нравился поезд. И по тем же причинам, что Бекшееву – запахи, звуки.
И люди.
Людей в вагоне было много. пусть и отделенные тонкими перегородками, укрывшиеся в купе-норах, но они все же присутствовали.
- Правда, это не совсем дом. Мы дальше жили… от границы если. Или ближе? Сложно теперь разобраться. Смотря откуда считать. И в Городенской волости мне бывать не приходилось. То есть, может и случалось забрести во время охоты, но это так… а чтобы осознанно, так и нет.
- Расскажи, - попросил Бекшеев, ослабляя узел галстука.
- Да сними ты его вовсе, - она поставила чай на столик и потянулась. – Дай сюда. Вот так… голова давно болит?
Соврать бы. Но почему-то не получается.
- Второй день.
- К целителю ты не пошел.
- Нет, - странно, но сейчас Бекшеев чувствует себя на редкость глупо.
- Дурак ты…
- Какой уж есть, - пальцы у нее теплые. И с пуговкой на рубашке справляются быстро. Даже чересчур. Дышать и вправду легче. Может, дело в том, что воротничок тугой?
- Боишься, что отстранят? – взгляд внимательный. И руку не убирает. Правда, дверь вдруг идет в сторону и в купе просовывается голова Туржина.
- Звиняйте, - хмыкает он. И дверь закрывает. А Зима морщится.
- Слухи пойдут, - Бекшеев опять чувствует себя виноватым. И пытаясь загладить, скатывает галстук в комок, который отправляет в карман пиджака. А потом, поддавшись моменту, и сам пиджак снимает, чтобы пристроить на крючке.
- Одним больше, одним меньше, - Зима отмахивается. – Они и так уверены, что мы любовники. Так что… хочешь, попрошу Тихоню, чтоб он ему морду набил?
Бекшеев представил.
Хмыкнул.
И рассмеялся.
- Это окончательно убедит всех, что я слабак и мамочкин сынок. И еще инвалид. Хотя… справедливости ради, все так и есть.
- В жопу справедливость, - Зима забралась на полку с ногами. – А к целителю заглянуть надо. Приедем и найду кого… это не дело, Бекшеев. И отстранить тебя не отстранят. Скорее уж возьмут в штат кого, чтоб по пятам ходил и давление тебе мерял.
Бекшеев представил и содрогнулся.
- Схожу, - пообещал он. – Вот как только найду… а ты не увиливай.
- Я не увиливаю!
- Увиливаешь. Рассказывай.
- Я там не была…
- О том, где была, - он чай пригубил. Тот, несмотря на зачарованные подстаканники уже начал остывать, но зато был сладким-сладким. – Информация, Зима. Чем больше информации, тем мне легче.
- Информация… - протянула она. – Как-то вот…
И замолчала.
Повернулась к окну, за которым тьма сгустилась. Поезд и пошел как-то мягче, что ли, будто задавшись целью убаюкать всех, кто был.
- Эти головы могут быть частью какого-то ритуала? – Бекшеев ощутил, как сумрак пробирается внутрь вагона. И ему не помеха желтый свет фонарей. – Их выставили довольно демонстративно, и в этом есть свой смысл, но… какой?
- Нет.
- Смысла нет?
- Богам давно не приносят в жертву людей, - Зима отвела взгляд от окна. В сумерках черты лица её становились мягче. И кажется, еще немного и Бекшеев увидит ту девочку, которая навсегда осталась в лесу где-то под Менском. – Когда-то давно… да и то сейчас споры идут, насколько знаю, правда это или выдумка. Главное, что давно… да… и не все боги таким жертвам рады. Старуха… была у нас одна, жила при доме. Она говорила, что иногда люди сами идут к богам. Несут им свою жизнь в дар. Если хотят попросить о чем-то… о ком-то. Скажем, за ребенка больного, чтобы поправился. За… пропавшего… не знаю, за что. Главное, что дар должен быть добровольным. Именно решением самого человека, а не когда его там покупают или вынуждают. Что если за деньги или вынуждают, боги видят. И не примут. А еще и наказать могут тех, кто… нельзя врать богам.
Она опять замолчала.
Впрочем, ненадолго.
- А вот скотину порой подносили. По праздникам там или тоже когда поклониться хотели. Попросить. И головы отрезали…
- Как этим?
- Не знаю, - Зима покачала головой. – Смотреть надо. Хотя… что я там высмотрю? Мне тогда и было-то… да и девка. Кто девку к серьезным делам пустит? Нет… надо попросить кого из жрецов. Если, конечно, там вообще община будет.
- А может и не быть?
- Может. Война по губернии прошлась мелким гребнем. А таких, как мы, выкашивали… выискивали. Не уверена, что вовсе хоть кто-то да уцелел.
- Поищем.
- Да и потом… церковь язычников не жалует.
И это тоже верно. Пусть Император и даровал свободу веры, но одной свободы недостаточно.
- Приедем – посмотрим… головы вот только. Не получается.
- Что с головами?
- Их оставляли. Богам отдавали кровь. И оставляли головы. На капище. И даже потом, когда один череп оставался, его вешали на частокол. Там все-то вокруг в костях было…
Именно поэтому язычников побаивались.
- Но унести голову с капища… это оскорбить богов. Так что нет, думаю, язычники тут не при чем, - Зима все-таки села и покосилась на дверь. – Пойду я. Тебе отдохнуть надо.
Бекшеев тоже поднялся.
- Провожу.
- До соседнего купе?
- Мало ли…
Лениво поднялась Девочка, потянулась, всем видом показывая, что прекрасно и без Бекшеева они обойдутся. Во всяком случае здесь. Впрочем, взгляд у нее был по-женски лукавый.
- Спокойной ночи, - сказал Бекшеев уже у двери.
И ему ответили:
- И тебе. Травы не забудь выпить… и целитель! Завтра же!
А потом дверь закрылась, и Бекшеев остался один в длинном узком коридоре. Под потолком горели светильники, причем ближайший подмигивал, и этот, мерцающий свет, порождал новую боль. Чтоб вас всех… и главное, чувствует себя Бекшеев редкостным дураком.
Сна же ни в одном глазу.
И в купе возвращаться желания нет. Одно на троих. И значит, весьма быстро появится Туржин. Говорить ничего не скажет, но достаточно будет и ухмылки…
Чтоб вас…
Заниматься надо.
Упражняться. В зал вот сходить спортивный. Или тренера нанять, который, раз уж Бекшеев сам не способен, проследит за распорядком, графиком и иными важными вещами.
Бекшеев похромал к выходу.