Темный час

— Я Эни, — я посмотрела на него, пытаясь понять, может быть, я каким-то образом проникла в него так же, как он проник в меня. — Большинство людей зовут меня просто Эни.

Вернувшись в пентхаус, высокий худощавый мужчина в темно-синем костюме встретил нас в холле. Он протянул Чендлеру коричневый бумажный пакет. Что бы ни было внутри пакета, он пах корицей, свежеиспеченным хлебом и раем.

Чендлер дал ему чаевые, а затем повел нас к лифту. Стоявший на страже громоздкий парень ухмыльнулся, увидев меня. Он захихикал, когда мы прошли мимо него.

— Пинай камни, засранец, — пробормотала я, когда двери закрылись. Я была не в настроении терпеть его презрение.

— Он просто делает свою работу, — сказал Чендлер, не обращая внимания. Как-будто его работа заключалась в том, чтобы закрывать глаза на похищение.

— Я не знала, что самоуверенный засранец — это настоящая карьера.

Его жесткое выражение лица не изменилось: — Ты будешь удивлена тем, как некоторые люди зарабатывают свои деньги.

Казалось, что в его словах был скрытый смысл, но мой резервуар был на исходе от сарказма и энергии.

Как ты? Я хотела спросить, но не стала. Я все еще понятия не имела, чем занимается Чендлер и как он смог позволить себе пентхаус в Нью-Йорке, но если бы мне пришлось гадать, я бы поставила на то, что это как-то связано с кровью на его рубашке вчера. Серийный убийца приходил мне в голову раз или два.

Когда двери лифта открылись, мой желудок уже издавал неловкие звуки. Двадцать один этаж сладкой пытки корицей. Безвкусные макароны — это еще куда ни шло.

Он поставил пакет на кухонную стойку, затем начал вынимать его содержимое.

— Я заказал ее по дороге в аэропорт. Я подумал, что из-за беготни у тебя разыгрался аппетит.

Это была… человечность, которую я услышала в его голосе?

Не может быть.

После всего, через что прошли мои эмоции за последние два дня, возможно, это был способ моего разума ухватиться за позитив. В любом случае, я приветствовала это.

Он поставил два пластиковых контейнера с прозрачными крышками рядом с пакетом.

— И это дерьмо действительно съедобно.

Возвращаемся к реальности.

Я закатила глаза и села на один из металлических барных стульев вокруг кухонного острова. Самые вкусные французские тосты, которые я когда-либо видела в своей жизни, атаковали мои чувства, когда я сняла крышку. Толстые ломтики, покрытые сахарной пудрой по бокам. Я открыла маленький круглый контейнер с сиропом и вылила его сверху. От одного взгляда на это у меня потекло изо рта.

Чендлер сел на стул рядом со мной: — Я обещаю, что он не отравлен.

Я подняла бровь, разворачивая пластиковые столовые приборы: — Так говорит каждый, кто когда-либо пытался кого-то отравить.

Он отрезал уголок своего тоста, обмакнул его в сироп, затем поднес вилку к моему рту.

— Вот. Можешь взять мой.

Я замерла, вспомнив, как в прошлый раз он подносил что-то к моим губам. От одного его присутствия по моим венам разлилось тепло.

В его глазах был вызов, как будто он тоже это чувствовал. Он провел вилкой по моим губам, размазывая сироп и сахарную пудру по моему рту. Затем он сделал то же самое с собой. — Вот так. Теперь мы умрем вместе.

Как Ромео и Джульетта.

Боже мой. Я официально потеряла свой чертов разум. Это была не романтика. Это было безумие. Час назад я хотела убежать от него. Теперь я хотела попробовать сахар на его губах.

Его язык высунулся и провел по нижней губе, вбирая сладкую белую пудру. Он вернул вилку ко мне. Его напряженный взгляд не ослабевал: — Ешь.

Я наклонилась, губы разошлись, рот открыт, язык готов. Я не могла остановиться. Да и не хотела. Нас притягивало друг к другу, как два магнита.

Чендлер поднес вилку к моему рту и с горячим взглядом наблюдал как я жую. Потом он протянул руку и отрезал уголок моего тоста, а затем отправил его в рот. Призрачная улыбка коснулась его губ, когда он жевал, первая искренняя улыбка, которую я видела с тех пор, как приехала сюда. Эта улыбка растопила каждый дюйм моей души.

Мое сердце было в беспорядке.

Билось.

Колотилось.

Грохотало.

Я была слишком уязвимой сейчас. Это было слишком свежо, слишком ошеломляюще. Казалось бессмысленным притворяться, что того, что только что произошло, не было.

Я откусила еще кусочек.

— Я знаю, ты просил не спрашивать тебя больше ни о чем, но…

Он отложил вилку: — Мы действительно собираемся сделать это снова?

— Мы будем делать это столько раз, сколько потребуется, — я тоже отложила вилку. — И я думаю, что после… всего… я заслуживаю некоторых ответов.

Его челюсть сжалась, когда он выдохнул через нос.

— Ты, должно быть, самый упрямый мазохист, которого я когда-либо встречал, — он прислонился к спинке барного стула и встретил мой взгляд. — Твой отец и человек по имени Малкольм Хантингтон принадлежат к организации. — Он сделал паузу — Они называют ее Братством. И в этом Братстве люди занимаются всякой херней. — Еще одна пауза, на этот раз более долгая. — С молодыми девушками.

Мой желудок сжался, и я проглотила позывы к рвоте. Нет. Ни за что. Только не мой отец: — Ты лжешь.

Он изогнул бровь: — Правда? — Чендлер много чего сделал со мной с тех пор, как я приехала сюда, но единственное, чего он никогда не делал — это не лгал. Это сделал Грей.

Я сидела неподвижно, уставившись на французский тост, но не видя его.

— Что за херня? — Воздух сомкнулся вокруг меня, задушив в темном, густом облаке. Я не могла дышать.

— Такая, от которой у таких, как ты, были бы кошмары, если бы ты знала, — он отодвинул стул от стойки. Металлические ножки заскрежетали по полу. — Так что оставь это, блядь, в покое.

Я спрыгнула со своего барного стула и встала лицом к нему.

— Это не объясняет, почему я здесь, — я услышала дрожь в собственном голосе. — Зачем вы меня забрали?

— Мы забрали тебя, чтобы поставить ему ультиматум. Он прекращает делать то, что он делает с девушками, и мы отправляем тебя домой.

В любой другой истории это сделало бы его героем — взять заложника, чтобы спасти невинных девушек. Но это была моя история, и я была заложником. Чендлер не был моим героем.

— Вчера… в моей комнате… это было, чтобы наказать его. Ты хотел причинить ему боль, наказав меня.

— Что-то вроде этого.

— Я не могу сейчас это переварить. — Человек, который вырастил меня, не делал того, в чем обвинял его Чендлер. Предательство взорвалось в моей груди, разбив мое сердце на тысячу осколков. — Но я знаю одно. Использование моего тела, чтобы заплатить за его грехи, не дает тебе искупления. Это делает тебя таким же, как он.

День третий:

Нет спасения.

Нет принца.

Нет героев.

Солнечный свет пробивался сквозь щели в занавесках в моей комнате. Несмотря на то, что до наступления ночи оставалось еще несколько часов, я свернулась клубочком под одеялом. Я зажмурила глаза, пытаясь прогнать мысли из головы. Грей был прав. Мне лучше было не знать.

Мое сердце отказывалось видеть правду, но мой разум не хотел этого допускать. Я вспомнила звонок, где Чендлер сказал о беспомощных молодых девушках, и мой отец не спросил, что он имел в виду. Он даже не стал спорить. Все, что он сказал, это то, что он не один, и ему нужно больше времени. Больше времени для чего? Чтобы продолжать причинять им боль? Если все это было ложью, тогда почему он сотрудничал? Почему он просил меня сотрудничать?

Если это не было ложью, тогда мой отец был чудовищем. Что бы его ни держало, оно было настолько больным и извращенным, что он был готов пожертвовать собственной дочерью, чтобы продолжать это делать. Даже если бы я смогла выбраться отсюда, я больше не хотела возвращаться домой. Они победили. Вся моя борьба ушла, и это была даже не моя война.