Зима в Сокчхо

В кафе мы были одни. Сели поближе к батарее, чтобы высушить промокшие ноги.

На подоконнике крошечная мебель, как в кукольном домике. Загустели сумерки. В прозрачной витрине возле стойки — два круглых пирога за пятнадцать тысяч вон и чуть глубже — соус из улитки, тоже за пятнадцать тысяч. Официантка поставила перед нами плошку сушеных кальмаров. Я узнала девушку, которую видела в чимчильбане, свою ровесницу, с обвисшей грудью. На шапке моего капучино она нарисовала карамелью сердечко. У Керрана была птичка.

Керран взял из плошки щупальце кальмара и стал разглядывать его.

— В детстве мама говорила мне, что, если пить молоко с кальмарами, их щупальца проникают прямо в вены, — сказала я. — Но может, не щупальца кальмаров, а какие-то червяки проникают, уже не помню.

И засмеялась.

— Наверное, это была уловка, чтобы я не пила молоко. У меня оно не переваривается. А вы любите молоко?

— Предпочитаю вино.

— В Сокчхо вина нет.

Сосредоточенно разглядывая кальмарово щупальце, Керран промолчал. Я пожалела, что вообще завязала разговор. На столе стал вибрировать телефон. Джун Ох. Я убрала телефон в сумку.

— Мало людей вашего возраста попадалось мне здесь, — сказал Керран.

— Все они уезжают из Сокчхо.

— Вам тут не наскучило?

Я пожала плечами.

— У вас есть молодой человек?

Я колебалась с ответом. Boyfriend. Никогда не понимала, что значит это слово, по-французски тоже — petit ami. Почему прилагательное «petit» добавляет оттенок любовной истории?

— А у вас есть девушка?

— Была жена.

Молчание.

— Ну и как продвинулось дело? — спросила я.

— Вы имеете в виду жену?

— Нет, вашего персонажа.

Керран засмеялся, смех был почти как вздох. Пока только наброски, ничего окончательного. Каждый комикс — набросок для следующей серии приключений. Чем все завершится, неизвестно.

— Кажется, с окончанием истории про археолога я боюсь потерять этот выдуманный мир. Если история подойдет к концу, я утрачу власть над этим миром.

— Боитесь потерять своих читателей?

— Дело совсем не в этом…

Керран стал крошить щупальце.

— Каждая придуманная мной история начинает жить собственной жизнью, отделяется от меня и развертывается сама, без моего участия… И тогда я сочиняю новую, но по-прежнему есть та, над которой я работаю в данный момент и которую еще нужно завершить, а когда я наконец завершаю ее и приступаю к следующей, все повторяется…

Его пальцы крепче сжали сушеное щупальце.

— Иногда кажется, мне так и не удастся передать то, что действительно хочется передать…

Я размышляла над его словами.

— Может, так даже лучше, — сказала я.

Керран посмотрел на меня. Я продолжала:

— Может, вы перестали бы рисовать, если б смогли выразить то, что стремитесь.

Он молчал. Я придвинулась ближе к столу.

— О чем ваша история?

Керран ответил, лучше показать рисунки. Я не стала возражать. В кафе вошла женщина с коробочкой лапши и красной фасоли, ветер с силой захлопнул за ней дверь. В окна стучал дождь. Керран застегнул пальто.

— Зимой у вас всегда такая погода?

— В этом году зима особенно суровая…

Официантка подала женщине маринованный редис. Керран наблюдал за ними, потом посмотрел на меня, уже не такой мрачный.

— Давно уже задавался вопросом, где все-таки придумали лапшу — в Китае или в Италии.

Как знать, это разные концы света, к тому же каждый человек видит исторический процесс по-своему. Пробовала ли я европейскую еду? Спагетти мне не нравятся, ответила я. Керран рассмеялся, нужно отведать настоящих, в Италии.

Я опустила глаза. Он замолчал.

— Извините, это неудачная шутка.

— И все-таки не понимаю, — сказала я, — зачем вам Сокчхо.

— Без вас мне и вправду было бы нечего тут делать.

Я замерла.

— Это тоже шутка, — добавил он уже без улыбки.

Он отодвинул раскрошенное щупальце кальмара в угол стола и взял следующий кусочек.

— С пищей не играют.

Керран вернул кальмара в плошку. Официантка с той женщиной поглядывали на нас, тихо беседовали и ворошили палочками лапшу, не приступая к еде. Пахло жареным луком.

— О чем они разговаривают? — спросил Керран.

— Так, о пустяках всяких.

Он медленно покачал головой. И вдруг показался мне очень одиноким.

— Это будет последнее приключение археолога? История завершится? — спросила я мягко.

— Может быть, и нет. Но пока, думаю, да.

Я взяла щупальце кальмара и подцепила им остатки молочной пены в своей чашке. Керран к кофе не притронулся. От молока в капучино раздулся живот. Чтобы это не так бросалось в глаза, я поправила платье.

— Бордовый цвет идет вам, — сказал Керран.

— Платье слишком велико, оно от тети мне досталось.

— Так я же о цвете…

Мы замолчали. Женщины взяли себе по розовому пирожному и разглядывали их, не спеша попробовать. Теперь они тоже молчали. За окнами совсем темно. Виднелся рынок. Накрытые брезентом прилавки — как саркофаги.

— По сути, — сказал Керран, — в истории не хватает только женщины.

И стал смотреть в пустоту, куда-то поверх меня.

— Той, с которой я оставлю своего персонажа.

— Вы еще не нашли ее?

— Не знаю, потому что здесь слишком холодно.

Я взглянула на него:

— Я тут ни при чем.

— То есть?

— Холод не моя вина, — уточнила я, рассердившись, — я тут ни при чем.

Нахмурившись, он добавил:

— Эта женщина, она, по-вашему, какая?

Я ответила, что не читала его предыдущих комиксов.

— Не важно, мне нравится ваше восприятие, ваша точка зрения.

Но что ищет его герой?

Керран оперся локтями о стол.

— Это же ясно.

— Мне нет.

— Он хочет, чтобы история никогда не кончалась. И эта история — обо всем. В нее вмещается целый мир. Это легенда. Вечная легенда.

— Легенды все грустные, — заметила я.

— Не все.

— Корейские — все. Почитайте.

Керран посмотрел в окно. Еле слышно я произнесла:

— Чем же она особенная, эта женщина из вашей легенды?

Он задумался.

— Она вечная.

В горле встал ком. Зачем Керрану понадобилось мое мнение, какая ему разница, что я скажу, ведь все равно сегодня вечером он отыщет другую женщину? Что бы я ни сделала, он так и останется отчужденным, далеким, в мире своих рисунков. Пусть этот француз возвращается в свою Нормандию! Я слизнула с кальмара остатки молочной пены. Встала. Пора, в отеле есть работа. Керран пристально посмотрел на меня. Потом опустил глаза и сказал по-французски, словно обращаясь к самому себе, что проводит меня.

— Мне лучше одной.

Я вышла из кафе, хотелось обернуться — пусть же он скажет, что все-таки проводит, — хотелось умолять его догнать меня. Но Керран шел позади до самого отеля. Надувной дельфин по-прежнему висел на триумфальной арке, зацепившись за нее плавником. Весь потрескался и завял от холода. Уголки рта опали, и вместо улыбки была печаль.

Спустя два дня вернулся Джун Ох, около полуночи. Его автобус задержался из-за снега. Я ждала его в гостиной, приготовив кальмаров с имбирем, к которым он не притронулся — он уже поел, теперь надо блюсти фигуру.

По пути в малое здание отеля я обратила его внимание на то, что за время отъезда он ни разу не спросил, как у меня дела. Джун Ох возразил, что от меня самой не было ни одного звонка. Мы отдаляемся друг от друга, его это тревожило. Я должна поехать в Сеул вместе с ним, его зарплаты хватит на двоих, пока я не устроюсь куда-нибудь. Я вздохнула. Мы ведь уже обсуждали это, я не могу бросить маму. Тогда пусть переезжает в Сеул тоже. Я покачала головой, маме не удастся найти там работу, а я не хочу жить с ней под одной крышей. Джун Ох сжал мою ладонь. Он не может отказаться от предложенной ему работы, это настоящий шанс сделать карьеру. Я представила себе Сеул. Алкоголь, смех, слепящие глаза огни, тело чуть ли не лопается от шума, и эти девушки, все эти девушки и молодые люди, которым пластические хирурги изготовили искусственные лица, город извивается в дурманящем танце и упивается чувством собственного превосходства, — ладно, поехали, сказала я Джуну Оху. Не стоит отказываться от всего этого ради меня. Он ответил, что я глупая. Он ведь так любит меня.