Зима в Сокчхо

— У него красивые рисунки. Есть в них что-то от импрессионизма, каким он был в Европе в девятнадцатом веке, но вместе с тем детали вполне реалистичны.

Мама заерзала на подушке и взглянула на тетю — та, отяжелев от угощения, обмякла и сидела, прислонившись к стене.

— Скоро свадьба, она выходит за Джуна Оха.

Тетя пощупала мои бедра и ягодицы. Я отодвинулась, прежде чем она успеет добраться до груди. Полный порядок, сказала тетя. Выбор свадебного наряда она возьмет на себя, макияж тоже. И, пристально посмотрев на меня, добавила: а заодно и очками займемся. Мама сказала, что я собираюсь сменить их на линзы — чудачество, детская прихоть и сплошное баловство. Да нет же, возразила тетя, эти ее очки — просто кошмар. Пластическая операция — вот что действительно имеет смысл. В Каннамгу это обойдется не так дорого. Что до денег, она готова помочь, если для мамы чересчур накладно.

— Дело не в деньгах, — сказала мама, подливая мне еще супа. — Она и так хорошенькая, и очки идут ей.

Я уже выбилась из сил, работая ложкой. Тетя, охмелев от соджу, дышала шумно и тяжело, подбородок лоснился. Глядя на меня, она спросила, зачем я так объедаюсь. Мама встрепенулась, осекла ее — дай ребенку наконец наесться досыта. Я изо всех сил сжала ложку. Тетя положила себе кимчи и стала жевать. Она роняла все изо рта, на стол падали кусочки пережеванного кимчи с нитями слюны. Я подняла глаза от плошки. Уставилась в пустоту. Потом посмотрела на тетю. Раздраженно косясь на меня, она подбирала палочками оброненную изо рта еду. Я встала из-за стола, надела пальто. Сказала, что возвращаюсь в отель. Тетя нахмурилась и посмотрела на маму. Значит, не идешь с нами на кладбище? Мама перевела взгляд на меня, давая понять, что нужно образумиться, но в конце концов лишь развела руками: ну что тут поделаешь.

Последний автобус уже давно ушел. Я пошла пешком, обхватив руками набитый живот.

По коридору я кралась как можно тише, но Керран все равно услышал и высунулся из двери. Я юркнула к себе в комнату и посмотрелась в зеркало. Ветер разметал и спутал волосы, они свалялись и торчали клочьями. Подол юбки забрызган грязью. Не должен был Керран видеть меня такой. Вот бы он стер из памяти эту картинку. Она не для него. Он не должен был видеть этот раздутый от супа живот. Спать.

Во рту пересохло, ноги онемели. Еще темно, на часах — четыре. Желудок сдавило. Я снова закрыла глаза. Открыв их, увидела, что уже десять. Стянув с себя одеяло, я проветрила комнату, подошла с зеркалом к окну и внимательно изучила свое распухшее лицо.

Старик Парк обошелся без замечаний насчет моего опоздания на работу. Завтрак он приготовил сам. Не отрываясь от газеты, сообщил, что забинтованная девушка с приятелем отметили Соллаль у себя в номере, а сам он праздновал наедине с телевизором — по большому счету, это не имеет значения, учитывая то, что мой ттоккук, приготовленный накануне, сильно ударил по репутации отеля. Кстати, по телевизору шла интересная передача, конкурс народной песни.

На кухню вошел Керран с маффинами из супермаркета. Я принялась мыть посуду. Притворилась, что занята. Он ел стоя и смотрел в окно. Свет падал так, что в профиль Керран был похож на чайку. Сделав над собой усилие, я оторвала от него взгляд. Парк включил радио. Последний хит известной поп-группы. Керран нахмурился.

— Вы ведь тоже не выносите такую музыку, да? — спросил он.

— Но я не решалась произнести это вслух.

Мы рассмеялись. Я выключила радио. Видимо, напрасно. Тишина оказалась столь же холодной и пронизывающей, как погода тремя неделями назад. Вошел приятель забинтованной девушки. Заварил себе кофе, почесал нос и вышел. Я почувствовала взгляд Керрана: он наблюдал за мной. Я посмотрела на него. Он не перевел глаз, я отвернулась. Телефонный звонок был спасением, звонил Джун Ох — потом я сожалела, что ответила в присутствии Керрана. Джун Ох нашел новую работу. Через два дня он приедет забрать вещи. Увидимся? Конечно. Пусть только позвонит, перед тем как приходить сюда. Без предупреждения не надо.

Закончив разговор, я увидела, что Керран сидит за столом, перед ним блокнот. Голова наклонена, волосы откинуты со лба, карандаш бродит по бумаге. Линия, и еще одна. Крыша. Дерево. Ограда. Чайки. Дом. Непохожий на те дома, что в Сокчхо, — каменный. Повсюду трава. Совсем не такая, как здесь. Зимой нашу траву сжигает мороз, летом — солнце. А у Керрана трава густая. Нога. Крепкие коровьи ноги. Коровы целиком. Вдалеке пристань и волнистый песок, простор равнин. Теперь Керран штрихует, передает переливы тона. Вырывает листок из блокнота и протягивает мне. Его Нормандия. Он дарит мне ее.

Надев фартук, мама вынимала моллюсков из раковин. Молча. Она не разрешила мне прикасаться к ее рабочей утвари, и я просто сидела рядом и разглядывала обитателей наполненных водой аквариумов. Мама все еще была на меня в обиде за Соллаль. Она очистила яблоко и положила его мне на колени.

— Возьми, съешь. Яблоки прописал мне доктор.

Я откусила, рассеянно наблюдая за рыночной суматохой. Потом присмотрелась внимательнее. Вдруг увидела в конце ряда Керрана. Продавщицы, соревнуясь в улыбках, наперебой предлагали ему осьминогов. Мама тоже заметила его. Оглядела свой прилавок — все ли там аккуратно и чисто, — поправила волосы и подкрасила губы. Я хотела уйти, чтобы Керран не заметил меня, но было уже поздно.

— Не думал увидеть вас здесь, — сказал он, явно обрадованный встречей.

Спросил, найдется ли у меня время: он сделал новые рисунки для комикса и хотел бы показать их. Мама незаметно отвесила мне шлепок.

— Что он говорит?

Перепуганная, я ответила Керрану, что можно встретиться в семь часов в маленьком кафе напротив рынка, оно неподалеку от ограждения против цунами. Мама улыбнулась Керрану, он ответил вежливой улыбкой. Потом ушел. Я повернулась к маме:

— Это он.

— Что ему надо от тебя?

— Мы договорились встретиться чуть погодя.

— По воскресеньям ты ночуешь у меня. Ты сказала ему об этом?

Я промолчала.

— Я же заметила, как ты смотрела на него.

— Он хочет обсудить свою работу!

Мама снова взялась за моллюсков. Неловким движением опрокинула лоток. Моллюски разлетелись по сторонам, упали к соседним прилавкам: продавщицы едва сдерживали усмешки. Мама бросилась собирать свой товар, я хотела было помочь, но она оттолкнула меня. Пока она собирала моллюсков, я стояла рядом; смех за соседними прилавками постепенно стих. Я ушла.

Фотография, сделанная тогда на «Полароид», по-прежнему лежала на разобранной кровати. Другие снимки висели на стене. Я наугад сняла один из них. На нем Джух Ох держал меня на руках. Я смеялась. Мы отмечали мой диплом — я окончила университет в Сеуле, после чего Джун Ох переехал в Сокчхо. Глядя на фотографию, я начала мысленно перебирать французские слова. Связывать их во фразу. Произнесла слово вслух. И сразу же замолкла. Отложив фотографию, собрала свои вещи. Сборник афоризмов о кошках, свитер, узорчатый пояс для подвязок. Большую часть вещей я уже отнесла в отель, кое-что было у мамы.

У моря ветер дул мягче. То замирая, то резво бежали волны с белыми гребешками. Чайки, искавшие в песке чем полакомиться, при моем приближении, ступая вразвалку, посторонились. Кроме одной — она хромала. Я шла за ней, пока чайка не улетела. Эти птицы нравились мне только в воздухе.

В «Лот Марте» среди контактных линз из силикон-гидрогеля единственные, которые подошли мне, придавали глазам синий оттенок. И все-таки я купила их.

Вернувшись в отель, занялась стиркой. Бежевый жилет Парка, мое шерстяное платье, пижама перебинтованной девушки. Пока приходилось стирать руками — шланг машинки потрескался из-за мороза. Я надела колготки потемнее, чтобы шрам на ноге не так бросался в глаза. Примерила линзы. В одном глазу все расплывалось, я ошиблась с диоптрией. Вторая линза не приклеивалась. Я опаздывала на встречу с Керраном, он наверняка уже ждет. Волнуясь, я снова попыталась приладить линзы. Одну уронила на пол. Принялась на четвереньках искать ее. В конце концов спрятала линзы обратно в футляр и надела очки.