Чужестранцы

VI.

Евгений Алексеевич был младшим из сыновей купца Тарасова. Он не оправдал надежд родителей и оказался прохвостом или социалистом, -- как называл его отец, в сознании которого эти два понятия сливались в одно цельное, законченное представление. Мать жалела Евгешу и называла его непутевым: материнское, сердце болело за сына и содрогалась от ужаса, когда отец ругал Евгешу социалистом.

-- Полно, побойся Бога-то, Алексей Никанорыч! Какой ни на есть, а все-таки сын же он тебе, -- останавливала она мужа, которого самое имя "Евгеша" приводило в бешенство и заставляло сжимать кулак.

-- Выродок! Какой он мне сын? Выродок, социалист проклятый! -- кричал Алексей Никанорыч и отплевывался.

И действительно. Евгений Алексеевич был в семье выродком. Мечтательный и сантиментальный мальчик, Евгеша еще в далеком детстве казался чужим, неподходящим к семье экземпляром. Рос он отдельно от братьев, -- между ними была слишком большая разница в летах, -- и потому предоставленный самому себе, мальчик был чужд того семейного духа, которым были проникнуты старшие братья. Как последыш, он был любимцем матери, женщины набожной, соблюдавшей все посты и сыропусты, всегда вертелся около матери и был ее постоянным спутником в путешествиях по церквам, монастырям, кладбищам, монастырским общинам, на похоронах, панихидах... Церковное пение, угрюмые, закутанные сумерками, своды старых монастырей, гробовая тишина кладбищенских склепов и дым кадильный сильно действовали на душу мальчика; в маленькой голове реяли смутные, навеянные обрядовой стороной религии, образы и призраки сил небесных, духов и злых и добрых, святых мучеников, Страдальца Христа; в этой головке рано встала неразрешимая загадка жизни и смерти...

Старшие братья росли еще под гнетом отцовской власти, грубой и бестолковой. Евгеша миновал ее: отец, превратившийся из старшего приказчика торговой фирмы в собственника и хозяина, за множеством торговых хлопот и разъездов, отошел в сторону, и Евгеша рос под крылом матери. Братья учились в уездном училище, Евгеша попал в гимназию, так как к этому времени у родителей явилось желание хотя одного из сыновей сделать настоящим благородным человеком. Таким образом Евгеша очутился на привилегированном положении, что окончательно отдалило его от братьев. Евгеша получил у них кличку "синяя говядина", -- так дразнили в городе гимназистов, -- и был отвергнут компанией великовозрастных оболтусов, гонявших голубей и с 15 лет искусившихся во всяких житейских гадостях под руководством магазинных и лабазных молодцов.

Евгеша попал под воздействие другой среды, и влияние ее было сильнее семейных традиций. Под напором новых впечатлений ума и сердца эти традиции постепенно рушились. По утрам братья шли в магазины, лабазы и оптовые склады, а Евгеша -- в гимназию. Жизнь у них пошла совсем разная, с различными интересами, печалями и радостями. Проявившаяся очень рано способность Евгении к рисованию, когда он был еще в пятом классе гимназии, превратилась в творческую страсть, и эта страсть, вместе с начавшимся в голове мальчика критическим процессом мысли по отношению к окружающим его лицам и событиям жизни, послужила причиной неожиданно свалившейся на голову Евгении катастрофы.

Евгеша занялся изданием гимназического рукописного журнала "Звонок", с задорно-обличительным направлением; на ряду с плохими стишками товарищей Евгеша помещал здесь и свои карикатуры на учителей. Один из самых задорнейших номеров этого журнала попал в руки директора, который на сей раз и служил главной мишенью школьничьих острот. В этом номере была помещена переделка Пушкинской "Молитвы": "избави, Бог, ума такого, как у директора Петрова", затем -- портрет этого Петрова, срисованный очень хорошо с фотографии и украшенный длинными ушами, с надписью: "се директор, а не осел"; любивший выпить, учитель греческого языка был изображен Бахусом под ручку с учителем латинского языка, изображенным в виде сатира, и под этой парочкой была подпись: "метаморфозы" и т. д. А так как Евгеша не скрывал своих талантов, и, по заведенному в прессе порядку, каждый номер с гордостью подписывал: "редактор-издатель Евгений Т -- сов", -- то и попал, как кур во щи. Педагогический совет, подвергнув рассмотрению 4 номер "Звонка", конечно, единогласно осудил редактора, который, просидев в карцере подряд несколько праздников, получил годовую двойку за поведение! С этих пор Евгеша сразу ослаб во всех науках; один из лучших учеников до этого случая, теперь Евгеша стал получать единицы, двойки и в лучшем случае тройки с минусом, словно все его способности разом потускнели. Даже учитель рисования, души не чаявший в своем даровитом ученике, потерял к нему всякое расположение и в младших классах, обучая школьников чистописанию, к числу своих образцов прописной морали прибавил новый: "не употребляй во зло Богом данной тебе способности", -- красиво и старательно выписывал он мелом на классной доске.

Евгеша остался в пятом классе на второй год и начал говорить наставникам дерзости, чего раньше за Евгешей тоже не замечалось. Дерзости эти становились все дерзновеннее и в конце концов родителям предложили взять сына из гимназии, пообещав, в случае несогласия, просто выгнать...

Отец направил Евгешу в оптовый склад сухой рыбы, дабы мальчишка с пользою употреблял приобретенные в гимназии познания. Вобла должна была сменить для Евгеши все науки и искусства.

Евгеша оказался неспособным.

-- Учился, учился... Сколько денег на тебя потрачено, а вышло, что гроша медного ты, любезный, не стоишь! -- упрекал отец Евгешу за отсутствие торговой сметки.

В сущности так и было: Евгеша, сидя в складе, в кругу сложенных поленницами партий сухой рыбы, в атмосфере едких и вонючих испарений, писал, приткнувшись где-нибудь в уголке, поэмы в стихах или рисовал сценки с натуры. Кроме рисования, им овладел еще зуд стихотворства, -- и вобла впервые послужила вдохновением для юного поэта. В то время, как Евгеша писал поэмы и рисовал картины, молодцы запускали лапы в выручку, а мальчики продавали воблу в розницу, ссылаясь на крыс и кошек. Отец, несколько раз застававший сына за писанием поэм или рисованием, кричал, рвал произведения Евгеши в клочки и грозил, что если Евгеша не бросит свои художества, то он его выдерет, как Сидорову козу. Однажды, изловив сына за такими художествами, отец ударил Евгешу по загривку и дал тычка в спину. Евгеша побледнел, в его синих глазах блеснули слезы.

-- Не подходи! -- закричал он в исступлении и схватил подвернувшуюся под руку гирю.

-- Вот ты как?! Ах, социалист проклятый! -- искренно удивленный, воскликнул Алексей Никанорович и даже всплеснул руками, -- так поразил его этот неожиданный оборот дела.

-- Я тебя выучу, гимназист ты этакий! Погоди! Я тебя научу...

И Алексей Никанорович затеял дома предприятие: выдрать Евгения при помощи кучера и дворника. Началась дикая сцена насилия, с воплями, угрозами и проклятиями; однако предприятие не увенчалось полным успехом: Евгеша укусил кучеру руку до крови и, вырвавшись, скрылся за воротами. Три дня пропадал он без вести, а затем в местном "Вестнике" появилось письмо, автор которого Евгений Тарасов обращался к редактору с покорнейшей просьбою довести до сведения читателей о кровожадной расправе, при чем сделал post scriptum, где предупредил, что он лишит себя жизни, если это совершится. Прочитав это письмо, губернатор вызвал к себе купца Тарасова и, как человек, просил его оставить свою затею, так как с таким нервным мальчиком, по мнению губернатора, надо было быть осторожнее.

-- Собаке собачья смерть! -- ответил Алексей Никанорович. Тогда возмущенный генерал сухо ответил:

-- Я говорил с вами, как человек. А теперь позвольте вам напомнить, что, в случае самоубийства, на вас, милостивый государь, ляжет не только нравственная, но и уголовная ответственность.