Чужестранцы

Жутко одной. Холод пробегает по всему телу. Софья Ильинична порывисто встает с лавочки и торопливо уходит...

XVIII.

Захар Петрович был именинник, поэтому вечером в квартире Рябчиковых собрались званные гости: квартиранты, соседи и родственники. Не были забыты, конечно, и Промотовы, которых убедительно просили прийти вечером "на чашку чая". Для Промотовых это приглашение было хуже острого ножа, но отказаться было неудобно: это обидело бы Глафиру

Ивановну до глубины души, чего вовсе не хотелось делать Промотовым.

-- Пойдем, Владимир! -- печально сказала Зинаида Петровна.

-- Пойдем. Ничего не поделаешь...

И часов в девять вечера Промотовы, повесив головы, отправились в гости.

-- A-а! наконец-то! Поздненько изволили пожаловать, -- встретил их именинник...

-- А я уж думала, что не придете, -- укоризненно добавила Глафира Ивановна.

-- Задержала газета... Извините уж, -- промычал Владимир Николаевич.

Глафира Ивановна пошла распорядиться насчет самовара, который надо было подогреть уже в четвертый раз.

-- Никогда не соберутся сразу... Десять раз подогревай самовар, десять раз садись с ними за стол и пей чай! -- ворчала она, направляясь к кухне.

-- Подогревай самовар!

-- Опять самовар?

-- Ну, да! Не слышишь?..

Кухарка не то закряхтела, не то зашептала что-то...

В зале, за двумя ломберными столами, играли в карты: толстяк уездный исправник, Петр Трофимович Казаков; сосед домовладелец и хозяин гостиницы "Россия", купец Иван Парфенович Перетычкин; отец Герасим, знакомый нам член правления общества "Мизернкордия", и супруги Рябчиковы -- за одним столом, а за другим: секретарь акцизного управления Фома Лукич и квартирант из мезонина, мелкий акцизный чиновник Петров, оба с супругами. Один стол винтил, за другим, где сидел Перетычкин, играли в преферансик с подсидкой, потому что этот Перетычкин в винт не играл и не желал учиться:

-- Старовер я... Уважьте уж; в преферансик с подсидочкой!..

Остальные гости сидели группами, пощелкивая орешки и посасывая конфекты. Кавалеры старались занимать дам, хотя в этом отношении больше всех преуспевал Петр Трофимович, который умел совмещать карты с приятными разговорами.

Зажиревший, на коротеньких ножках, с благонадежным брюшком, с диким выражением глаз на выкате и с румянцем на носу, Петр Трофимович уже одним видом своим возбуждал в дамах судорожный хохот до слез. И, странное дело, этот добродушнейший толстяк и балагур в обществе, при исполнении своих служебных обязанностей, как говорили, наводил трепет на своих подчиненных; капитан армии в отставке, с сохранившимися в неприкосновенности традициями дисциплины и беспрекословного повиновения, Петр Трофимович держался своеобразной тактики в сфере служебных отношений: он глушил подчиненного на первых же порах объяснений зверским криком и злобным взором, словно видел пред собою врага, а не сотрудника... Трудно этому поверить, но рассказывают, что однажды урядник так растерялся от подобного натиска, что забыл, какого он участка...

Теперь Петр Трофимович не напоминал ничего подобного. Дамское общество, состоявшее из хохотуньи попадьи, жены отца Герасима, супруги Петра Трофимовича, высокой плоскодонной дамы Марьи Петровны, из сестры Перетычкина и еще двух-трех особ, покатывалось со смеху от замечаний и шуток Петра Трофимовича. Правда, некоторые из этих шуток заставляли попадью вспыхивать ярким румянцем, сестру Перетычкина -- фыркать, а Марью Петровну замечать мужу: "перестаньте, Петр Трофимович! Это уж слишком!" -- но Петр Трофимович не унимался, считая все это доказательством успеха в смысле занятия дам приятными разговорами... Только отцу Герасиму было не до дам и не до смеха: он проигрывал, часто вздыхал, завистливо посматривал на запись соседа и нехотя ставил себе "курицы".

-- Как пришла, так и пошел на полку ставить! -- говорил он покатывающейся со смеху попадье и что-то мысленно соображал. Перетычкин держал себя солидно; всем, не исключая исправника, говорил "ты", дам называл мамзелями и всегда первый поднимал вопрос о выпивке такими словами:

-- А что, не хватить ли, братцы, сызнова из бутылки-то акцизного?

Тогда игра на обоих столиках прерывалась, и партнеры, с шумом отодвигая стулья, шли гурьбою к столу с питиями и яствами.

Началась длинная и чванливая рекомендация родственников гостям. Гости говорили: "очень приятно", только исправник сказал: "весьма рад, весьма счастлив", а Перетычкин ничего не сказал, поперхнулся закуской и с досадой махнул рукою. Зинаида Петровна села на диван, рядом с двумя дамами, а Промотов -- на стул, вблизи от играющих в преферанс.

-- Из духовного звания, если не ошибаюсь? -- спросил его отец Герасим, сдавши карты.

-- Нет, не из духовных.

-- А по какой части служишь? -- пробасил, не отрываясь от игры, Перетычкин, -- в картишки хлещешься?

-- Не служу и в карты не играю, -- сердито ответил Промотов.

-- Никакого, значит, занятия... Зря болтаешься? -- настаивал Перетычкин.

Захар Петрович, желая смягчить грубость Перетычкина, заметил:

-- В газете пишут... Писатель.

-- Карреспандент, значит? Опасный человек?.. А что, не хватить ли, братцы, сызнова из бутылки-то акцизного? Сделаем антракт... Что-то в глазах зарябило...

И опять начали гурьбой подходить к столу, наливали акцизного, чокались и в десятый раз поздравляли Захара Петровича с ангелом, а Глафиру Ивановну -- с именинником.

-- Мамзелям-то тоже надо бы выпить кисленького, али сладенького! -- сказал Перетычкин, утирая усы салфеткой, -- что-то они примолкли, не щебечут...

Выпили и дамы. Антракт был большой, -- занялись разговорами.

-- А вот к женщине эти накрахмаленные воротнички да галстучки не подходят... Как корове -- седло! -- заметил. Перетычкин по адресу Зинаиды Петровны.

-- Мне так нравится, -- отрезала Зинаида Петровна.

-- Мало ли что мне нравится? Мне вот нравится на свинье верхом кататься, однако я себе этого не дозволяю? -- сказал Перетычкин, и все дамы покатились со смеху.

-- Попробуйте! -- ответила Зинаида Петровна, -- это будет очень трогательное зрелище...

-- Деликатность не позволяет.

В это время Петр Трофимович беседовал с Промотовым:

-- В университете предварительно окончили курс?

-- Да.

-- У меня, батенька, сын студентом был... Я вам вполне сочувствую, душевно сочувствую...

-- Т.е. чему же собственно? -- спросил удивленно Промотов.

-- Т.е. как чему? Всему-с!.. Гм... вообще... как бы это выразиться?.. Вашему положению... и... идеям, стремлениям, -- откашливаясь и запинаясь, ответил Петр Трофимович.

-- Да почему же вы знаете мои идеи и стремления? Быть может, у меня их вовсе и нет?

-- Э, батенька!

Петр Трофимович многозначительно подмигнул глазом:

-- Я сам -- с усам... хе-хе-хе!..

Глафира Ивановна говорила с дамами.

-- Если бы мой Захар чем-нибудь занялся, я была бы вполне счастлива...

-- Позвольте, почему же Захар Петрович не поступит в земские начальники? -- удивленно спросил Петр Трофимович, оставляя Промотова и переходя к дамам, -- прекрасное место, общественное положение и все, что хотите... Да у нас все отставные военные идут в земские начальники...

-- Конечно, мог бы при желании... Да ведь палец о палец не ударит, чтобы получить место; он все ждет, когда к нему придут и скажут: пожалуйте, Захар Петрович, для вас приготовлено место.

-- Что ты там? Опять -- жалобы? -- недовольно откликнулся Захар Петрович. -- Вечная история! Она воображает, что воспитание детей -- это такая пустая вещь!.. А между тем -- голова кругом идет... А хлопоты по благоустройству дома, а возня с квартирантами, а пререкания с полицией, с городской управой? Да и не так-то легко поступить-то в земские начальники. Нынче даже ученые люди лезут в земские начальники... Страшная конкуренция! И что всего обиднее, так -- это -- неуменье выбрать людей!.. Те, которые действительно могли бы быть полезны, люди практики, опыта, твердого характера и прекрасных убеждений -- тех не надо! -- Захар Петрович говорил это с обидою в голосе, -- очевидно, он считал себя в числе тех, "которых не надо"...