Страница 4 из 10
– Ты совсем не боишься? – робко и восхищенно поинтересовался Гена, вытирая пот с висков и шеи мятым платком. – Боже, а мне так страшно. Так жарко. Сердце стучит. – Гена прижал короткую пухлую ладонь к груди. – Ужас! Я даже есть не хочу.
– Долго еще, не знаешь? – спросил Радан.
– Они, кажется, ждут кого-то. Сначала мы думали тебя, но теперь даже не знаю.
От общей группы отделилась фигура – очень худой рыжий парень: веснушки по всему лицу; огромные глаза; тонкие губы; уши торчком; волосы, горевшие так же прозрачно, как молнии на стенах и ступенях коридора, по которому как будто тысячу лет назад шел Радан.
– Ты кто? – бесцеремонно спросил рыжий.
– А ты?
– Эрик.
– Приятно познакомиться, – выдал Радан дежурную фразу.
– Приятно? У тебя что, мозги спеклись?
– Похоже на то.
– Ты здесь сколько, пять минут? А я уже, поди, целую вечность. Пришел раньше всех. Они, никак, издеваются! Не понимаю, нас взяли в заложники? Что им нужно?
– Понятия не имею.
– Здесь так жарко. Я совсем отупел.
– Есть такое.
– Они зовут меня Тжум. Как какой-то удар в гонг.
– А меня – Рае.
– А меня – Панир, – встрял Гена.
– Какие-то сумасшедшие сектанты.
Эрик сел рядом с Раданом, подогнул ноги и спрятал лицо в коленях. Гена плюхнулся рядом, сложив круглые ноги по-турецки.
– Как вы сюда попали?
– По лестнице.
– Нет, вообще, в это место. К Наставнику. У вас есть Наставник? За мной вот пришел человек. В черном костюме. Сказал: «Прощайся с матерью, мы уходим». Назвал меня этим дурацким именем. А она говорила по телефону и не видела его. Он стоял перед ней, а она его не видела. В упор. Я ничего не понял, а он что-то такое сделал – я даже пискнуть не мог. Потом мы вышли с ним из квартиры, спустились вниз, сели в машину, а ее вел человек без глаз. Точнее с глазами, но они у него были совершенно белые, как у слепого. Я так трясся, что даже не боялся, что мы разобьемся. Потом мы вышли рядом с какой-то развалиной. Я решил, что меня сейчас грохнут. Просто прирежут и все. Но нас встретил очень странный дядька. Взял меня за руку. И мы вошли в обычную дверь, а за ней – река. Все кругом, как нарисованное. А вода совершенно белая. И берега вязкие.
– Молочная река, кисельные берега? Да ты просто свихнулся от голода, жрать надо меньше, – сурово резюмировал Эрик.
– Я те зуб даю. Посмотри на мои штаны! Я весь увяз в этом!
– Убери от меня свои вонючие портки!
Они чуть не разодрались, нависнув над Раданом, которому Эрик надавил на больную коленку, и белые искры поплыли перед глазами. Радан взвыл и вклинился между ними, разъяренный от боли, как раненый кабан. Он разметал дерущихся в разные стороны, и все трое вновь спокойно расселись: Гена – продолжая обиженно уверять, что это та самая река, про которую говорят в сказках, Эрик – что толстяк выжил из ума, а Радан – думая, что совершенно не помнит, как он сам попал в это место.
Вдруг дети синхронно охнули, и Эрик вскочил посмотреть – из-за чего? Гена тоже встал, но далеко не так проворно, потом протянул руку Радану, тот принял ее и, опираясь на здоровую ногу, довольно ловко поднялся.
Все увидели человека в черном и еще одного черного – человека? Радан глубоко вздохнул, созерцая странное существо, обтянутое переливающейся нефтяной чешуей. Глаза – синие, точно две заплаты, вырезанные из неба; руки, как у всех здешних больных, – звериные; лицо суровое, аскетичное (не было в нем ничего лишнего, только прорези глаз, рта и ноздрей); а уши такие маленькие и прижатые к черепу, что казались украшением. Существо оглядело всех по очереди, в том числе и Радана – коротко, но пристально. Пришлось отвести глаза.
Наступила смертельная тишина, изменившая сам воздух, который так плотно сжался, что и вдохнуть стало нельзя. Через мгновение дети принялись надсадно свистеть, вгоняя в легкие густой едкий отвар. Все вокруг завертелось. Радан не мог понять, как что-то может вертеться, когда оно просто черное. Карусель остановилась, и в полу показалась плита, вроде могильной, освещенная по краям тонкими полосами рыжего сияния. Жар от него раскалил докрасна отлитые в плите фигуры – грешники корчились в страшных муках, пожираемые змеями и огнем, вскидывали беспомощные тонкие руки, которым прежде хватало сил легко ломать чужие жизни, а теперь их ладони могли только рваться к небу, молить Господа сжалиться над ними, забыв о том, как сами были безжалостны. Эти бледные немощные кисти, хрупкие локти и истончившиеся запястья, воздетые вверх, подобно колосьям, походили на стрелки компасов, указывающих на север. Но разве есть на севере милость, прощение, Рай?
Радан зачарованно разглядывал ужасные сцены, сменявшие друг друга, словно бугорки волн на глади озера в ветреный день.
– Кто ничего не видит?
Все оторвались от жуткого зрелища, послушные суровому голосу. Трое подняли руки – слабые, бледные, тонкие полоски – райские стежки в черноте. Среди них был мальчик, который даже не взглянул на врата, а только раскачивался из стороны в сторону, сидя на корточках.
– Я повторяю вопрос. Кто ничего не видит?
Все молчали.
Признавшихся поманило к себе зловещее существо – двое подошли, третий не хотел подниматься, продолжая раскачиваться. Его приподнял добряк, что встречал их на входе.
– Все будет хорошо, для тебя все закончилось, не бойся, ты все забудешь, – мягко успокаивал он, и мальчик послушался, зачарованный бархатистым голосом, и доверчиво подступил (Радан вдруг понял к кому) к темному змею.
Тот увел сначала этого мальчика, потом другого – они исчезали вместе, а возвращался один лишь зверь. Раз. Два. Три. Куда они уходили? Домой? Радану вдруг захотелось поднять руку.
– Один из вас лжет. Я в последний раз спрашиваю: кто ничего не видит?
Все молчали.
– Хорошо, это легко проверить. Подходим к вратам.
Девять детей сразу сдвинулись в нужном направлении, но один – со спутанными волосами – замешкался, последовав за остальными после секундной заминки. Этого хватило.
– Лгать грешно, тебя не учили дома?
Мальчик в ужасе закричал и бросился прочь, думая, видимо, что выходит в открытый космос, но на самом деле его несло точно туда, откуда исходил голос. Змей, забравший выбракованную троицу, настиг и четвертого – нырнув в черноту, как в воду – и через миг оказался подле обманщика, перехватив его руками за пояс. Пойманный мальчик бился в кольце чужого захвата – так они и исчезли.
Наступила глухая тишина, как после раскатов грома.
– Что с ними будет? – спросил Радан человека в черном.
– Ничего – жизнь. Остальных – поздравляю. На сегодня – свободны. Осваивайтесь. Завтра на рассвете начнутся занятия. Не опаздывать, – последние слова незлой колдун произнес, глядя Радану в глаза.
Притихшие мальчики выстроились в цепочку перед лестницей. Радан смотрел вверх с ужасом: у него так болела нога, что чертова лестница казалась бесконечной. Пропустив всех вперед, он поднялся последним. С каждым шагом пройденная ступень стиралась, словно воспоминание, и у самого выхода последняя растаяла в темноте, как не было.
Радан думал о тех четверых, кого отпустили, и не знал, не мог выбрать: завидовать им или сочувствовать? Он представил, как они возвращаются домой и что там делают: бросаются к матерям, обещая до конца жизни вести себя хорошо, хватаются за сигареты и припрятанные пузырьки с водкой, звонят друзьям или запирают двери на все замки, выключают свет и едва дышат, чтобы их никто никогда не нашел? Странно, но чем дольше Радан находился здесь, на изнанке прежней нормальности, тем сильнее ему казалось, что все на своих местах, и он сам – на своем месте. Подле пекла, от которого сушит в горле.
Радан брел по коридорам в оглушающем оцепенении, совершенно не интересуясь рисунками, которые подлизывались к нему, как голодные кошки. Нога изводила его, но все же не так сильно, чтобы снять симптомы душевной контузии. Звонкий смех заставил оторвать взгляд от каменного пола: навстречу шли три девчонки, такие же легкие и веселые, как дома. Они перешептывались друг с другом, хихикая над Раданом и его товарищами по несчастью, обернувшимися ошарашенно поглазеть на этих спешившихся русалок. На лицах некоторых из мальчиков мелькнуло неуклюжее оживление и призрачная надежда, что все будет хорошо.