Страница 15 из 18
— Почему? — небрежно протянул я, заставляя себя скрыть разочарование.
— Она…
Казалось, он не мог подобрать нужного слова, уставившись на свои мозолистые руки. После долгих минут задумчивого молчания, в котором я ждал, затаив дыхание, он посмотрел на меня и сказал:
— Неукротимая. Кейн, она дикая.
Я заставил своё тело подчиниться, чтобы не отреагировать на его слова, прозвучавшие оскорбительно. Я знал всё это о ней. Это было частью той неизбежной силы, которая притягивала меня к ней.
— Она была сама по себе, — мои слова прозвучали неубедительно даже для моих собственных ушей.
Мой отец ободряюще улыбнулся мне и сказал:
— Я понимаю её привлекательность, сынок. Но действительно ли она из тех девушек, с которой ты остепенишься? Она та, на кого ты хочешь претендовать?
Я колебался лишь мгновение.
— Да.
Отец откинулся на спинку стула и посмотрел на моего брата.
— Что думаешь, Миллер? Кейн встретил достойного соперника или он может усмирить её, как и других?
— Она не лошадь, — пробормотал Миллер распухшим ртом, но затем его иногда-более-мудрые-не-по-годам глаза встретились с моими, и он пожал плечами. — Сомневаюсь, что ты в её вкусе.
По какой-то причине мнение Миллера разожгло огонь горечи и ярости быстрее, чем даже комментарии отца.
— Что ты знаешь? Ты даже на прогулку не можешь выйти без того, чтобы тебя не избили.
— Пошёл ты, — прошепелявил он.
Я провёл языком по нёбу, прижал его к задней части верхних зубов. Это была успокаивающая привычка с детства. Я засунул руки в карманы и сосредоточился на всех уже нанесённых Миллеру травмах. Он не нуждался во мне, чтобы причинить ему ещё большую боль.
Хотя, я мог бы. Легко.
— Кейн, ты расстраиваешься из-за того, что сказал Миллер? — отец звучал так недоверчиво, что стыд пронзил меня, горячий и едкий. — Что он знает о женщинах? — он фыркнул и покачал головой, глядя на меня. — Не имеет значения, какой у неё типаж, ты тот мужчина, который выбрал её. Значит, она кидает тебе вызов? Я думаю, что это часть её привлекательности. Я прав? — я ответил лёгким кивком. — Тогда нам больше нечего обсуждать. Я не в восторге от идеи, что ты выберешь кого-то до того, как она будет полностью проверена здесь. Но я понимаю твою настойчивость в желании поставить на ней свою печать. Я не собираюсь отказывать тебе в том, чего ты так явно хочешь.
В его устах она звучала как клочок газона, на который я хотел пописать. Но я понял его точку зрения.
— Будь осторожен с ней. Это мой единственный совет. Она кажется головной болью, но я хочу, чтобы ты был счастлив, сынок.
— Это она, — заверил я его. — Она делает меня счастливым.
— И что она думает обо всём? — он спросил так, как будто уже знал.
— Она приспосабливается, — и поскольку я не мог солгать отцу, я сказал. — Ей не нравятся Пожиратели в коридоре. Она думает, что мы бесчеловечны.
Мой отец закатил глаза и навалился всем телом на стол, преувеличивая своё раздражение.
— Конечно, она так думает. Такая же женщина, как твоя мать.
— Разве это плохо? — спросил я с усмешкой.
Мой отец бросил на меня многозначительный взгляд.
— Этого не должно быть. Просто будь готов бороться за каждый сантиметр этой женщины.
— Таков план, — подтвердил я.
Внезапно мои руки показались пустыми без неё в них. Мои руки казались бесполезными, если она не заполняла их. А мы едва прикоснулись друг к другу. На что это будет похоже, когда она, наконец, даст мне разрешение обладать её телом? На что это будет похоже, когда я, наконец, получу то, что принадлежит мне?
Блаженство.
Так и должно было быть. Ни с чем несравнимое, бесспорное блаженство.
— Тогда возьми отгул на остаток дня, — ответил мой отец. — Пусть она акклиматизируется. Покажи ей всё вокруг. Но я хочу, чтобы ты был на ужине. Твоя мать хотела бы проводить с ней больше времени.
Миллер издал горлом возмущённый звук, но на этот раз его было легче проигнорировать. Отец улыбнулся мне, и я решил проигнорировать сдержанность, поселившуюся в его глазах. Он дал мне разрешение. Это было всё, что мне было нужно.
И вдруг мне отчаянно захотелось вернуться к ней.
Ужин был для меня своего рода религиозным переживанием. Она продолжала раскрывать эти слои себя, которые я находил практически опьяняющими. Я просто… Я просто не мог насытиться. И даже когда она ещё больше оттолкнула моего отца, она не сделала ничего, кроме как очаровала каждую частичку меня.
Я также видел, как она немного расслабилась.
Отец помог с этим, когда спросил:
— Итак, Риган, что ты думаешь о нашем маленьком сообществе?
Я затаил дыхание, ожидая её ответа, но его не последовало. Мой отец подсказал ей, сказав:
— Поначалу это может быть ошеломляюще, я понимаю. Тем более что ты так долго была одна.
Её тело напряглось в своей сердитой манере, и она ответила:
— Я не была одна. Я сейчас одна, а вы держите моих друзей под прицелом.
А потом она дёрнулась вперёд, и я предположил, что моя сестра пнула её под столом. Я был на том конце этого острого носка раз или два раньше.
Я не всегда мог рассчитывать на Тайлер, но она, как правило, приходила, когда я больше всего в ней нуждался.
Тайлер заговорила, спасая нас всех от того, на что ещё хотела пожаловаться Риган.
— Кстати, я лучше отнесу им ужин.
Риган, казалось, расслабилась при этих словах, и я почувствовал, что моя ненависть к этим ублюдкам возродилась. Что ей действительно нужно было сделать, так это полностью забыть о них.
«Со временем», — пообещал я себе.
После того, как Тайлер ушла, мой отец вернулся к давлению на Риган. Я не понимал его плана игры, но моё уважение к ней переросло в нечто вроде благоговейного восхищения.
— Кейн говорит, что ты не одобряешь наши украшения на стенах.
Матиас смотрел на неё поверх обеденного стола и терпеливо ждал, когда она попадётся в его словесную ловушку. Она была не первой, у кого возникли проблемы с показным поведением моего отца, но, в отличие от всех предыдущих случаев, мне очень хотелось посмотреть, как она ответит.
— Их надо застрелить, — сказала она просто, но твёрдо. — Это отвратительные напоминания о той опасности, в которой мы находимся, это жестоко и опасно для вас и вашего народа.
— Мои люди знают, что к ним лучше не приближаться. Маленький ребёнок знает, что к ним лучше не приближаться. И что такого жестокого в их обращении? Их разум и душа исчезли. Единственное, ради чего они способны жить, это их пристрастие к человеческой плоти. Даже в своих истощённых состояниях, когда они не могут удержать вес собственного тела без помощи этих стальных прутьев, они всё равно тянутся и жаждут плоти. Это поглощает их до тех пор, пока они не станут меньше, чем люди, даже меньше, чем животные, пока они не превращаются в вид ужасающих существ, полностью принадлежащих голоду.
Она не съёжилась.
— Так избавьте же их от страданий! Когда-то они были людьми. Когда-то они были чьими-то отцом или матерью, сыном или дочерью. Они были братьями и сёстрами, соседями, начальниками и служащими. У них была цель в жизни, у них было счастье и любовь. Вы унижаете их и уничтожаете их память! И их разум может быть мёртв, но как насчёт их душ? Их сердца всё ещё бьются, их кровь всё ещё пульсирует. Как вы можете судить о чьей-то душе, когда он технически ещё жив?
Её речь встретила молчание. Она ошеломила моего отца. И глаза моей матери заблестели от непролитых слёз.
Тогда я понял, почему мой отец не решался принять её. Она сможет стать его противоположностью.
С лёгкостью.
Успех моего отца отчасти был обусловлен инстинктивной способностью выживать и помогать выживать другим. Но другой частью, той частью, которая распространила слух о Колонии и привлекла посторонних, была его неоспоримая харизма. Конечно, если бы вы были не на той стороне его доброй воли, вы пострадали бы от его руки. Но, вообще говоря, он мог привлечь любую аудиторию и плести слова и истории, пока они не опустошали свои карманы во имя большего блага, которое он им давал. Он был невероятно талантлив в собирании последователей.