Десятые

Роман Сенчин – прозаик, лауреат премий «Большая книга» и «Ясная Поляна». Автор романов «Елтышевы», «Зона затопления», «Дождь в Париже», сборников малой прозы, в том числе «Остановка», «Нулевые». «Десятые» – сборник повестей и рассказов, написанных с 2011-го по 2020 год. Ностальгические и пророческие, про любовь и одиночество, жизнь и смерть, покой и тревогу. Простые сюжеты под пером Романа Сенчина складываются в летопись жизни, превращаются в историческое полотно.

Роман Сенчин

Мои десятые

Зима

Барби

Хоккей с мячом

Помощь

Косьба

Сугроб

К мужу

Ёлка

Полчаса

У моря

Роман Сенчин

Десятые: проза недавнего времени

Художник – Андрей Рыбаков

© Сенчин Р.В.

© ООО «Издательство АСТ»

Мои десятые

Ободрившись успехом книги «Нулевые» (за неполные два года тираж почти разошелся), я предложил «Редакции Елены Шубиной» для издания сборник «Десятые», в который включил повести и рассказы, написанные в 2010-е и о 2010-х. То есть, как говорится, по горячим следам.

Такой метод писания далеко не всеми приветствуется, есть стойкое мнение, что материал должен отлежаться, что нужно осмыслить событие или даже случай из частной жизни. Но мне интереснее брать горячее, колючее настоящее и пытаться зафиксировать его на бумаге в виде прозы. Бывает, попытки заканчиваются удачно.

Вроде бы 2010-е были только что, но мы живем уже в новой эпохе, новой реальности. Конечно, ничто новое, иное не возникает на голом месте, оно подготавливается, вызревает, но все же есть некий рубеж, отделяющий один период истории от другого. Нередко таким рубежом становятся календарные смены десятилетий, веков.

Перечитывая написанные в 2011–2020 годах повести и рассказы, чтобы выбрать наиболее подходящие для сборника, я часто удивлялся, как свободно мы жили. Пугающе свободно. Преодолели лихие девяностые (а для меня они действительно лихие – и злые, и удалые), кризисные в первой половине и тучные во второй нулевые, и вот вступили в десятые…

Справедливо утверждение, что политикой интересуются, в политику идут в основном люди более или менее обеспеченные, не вынужденные каждодневно добывать средства к существованию и ломать голову над тем, как прокормить себя и семью.

События в Москве и многих крупных городах в 2011–2012 годах тому яркое подтверждение. Люди, переставшие бороться за существование в нулевые, в начале десятых захотели перемен. Ощутили тоску и томление, а может, коллективное предчувствие страшного, которое нужно как-то отвести, предотвратить.

По-моему, не получилось. Попытка десятилетней давности напоминала скорее карнавал, чем революцию, и закончилась неудачей. Распахнутые настежь ворота свободы стали медленно, но неостановимо закрываться.

Я постарался обойтись в сборнике «Десятые» без политики, не включил в него многие вещи (например, повесть «Чего вы хотите?»), буквально пропитанные ею (как была пропитана и сама каждодневность очень многих людей), но тем не менее она, или, скажем так, общественная жизнь или пресловутая геополитика то и дело возникают и в «Зиме», и в «Помощи», в «Сугробе», в «У моря»…

И еще томление настоящим или предчувствие трагических событий – я сам не пойму, что изводит многих моих героев.

В отличие от повестей и рассказов девяностых, нулевых, в этих нет откровенных люмпенов, никто не голодает и не спивается, не кончает с собой, но, кажется, герои «Десятых» более трагичны, чем те. В девяностых и нулевых было проще – там часто были отчаяние и уныние, а здесь появилась изводящая тревога.

Сама реальность оказалась не такой прочной, как я думал. Она менялась и меняется слишком быстро. В рассказе «Зима», написанном в конце 2011 года, легко можно узнать Феодосию (что отметили с недоумением некоторые читатели), но приметы жизни российские, цены соответствуют скорее рублям, чем гривнам, о российском футболисте Аршавине герои говорят «наш».

Не знаю, почему я выбрал местом действия Феодосию. Вряд ли потому, что тогда знал ее лучше, скажем, Анапы. Прошло чуть больше двух лет, и эта фактическая неправда исчезла. По крайней мере – формально.

Сейчас и спор героев рассказа 2014 года «Помощь» о том, что такое Родина, где кончается Россия, где наша земля и наши люди, а где нет, тоже вряд ли возможен. Вернее, аргументы у спорящих появились новые, да и тональность изменилась.

Когда я писал рассказ «Косьба» (2015), меня волновало будущее главной героини Ольги, а с ее ухажером Виктором, совершившим страшное преступление, вроде как все было понятно: получит огромный срок заключения, может быть, доживет до освобождения, но наверняка больным и сломленным. Но с год назад судьба его вполне могла измениться. Он вступает в «Вагнер», гибнет в бою или выживает и освобождается лет на десять-двенадцать раньше срока.

У сюжетов многих моих вещей 2010-х появилось неожиданное продолжение.

Я не писал хронику десятилетия, никогда не задавался такой целью. В некоторых текстах и время действия не указано даже примерно. Впрочем, тот или иной случай из жизни, как мне кажется, мог произойти примерно в тот год, какой я представлял, когда писал. Не позже, не раньше. История это лестница вверх или вниз, и каждый год – ступенька. А ступеньки чем-нибудь да отличаются; есть и такие, на которых обязательно оступишься, собьешь дыхание.

В этой книге десять ступенек. Десятилетие. Мои 2010-е.

2023

Зима

Почти каждый день я совершаю традиционный и традиционно бесплодный обход города. Что хочу найти, я и сам не понимаю, но хожу и хожу, и уже в сумерках, продрогший, злой, возвращаюсь к себе.

Наш дом называют Серой кривой пятиэтажкой. Есть еще Голубая кривая – ее панели покрыты голубоватой облицовочной крошкой. Нашу строили на несколько месяцев позже, и, видимо, на нее крошки не хватило – стены светло-серые. Наш дом сдали весной девяносто четвертого, с тех пор пятнадцать лет ничего в городе не строили, кроме разве что частных коттеджей, да и из них мало какие довели – в основном торчат до сих пор этакие руины-заброшки, поросшие травой и кустами: место для пацаньих игр.

Дом стоит удобно – по соседству супермаркет, через дорогу парк, до моря два квартала, минут десять неторопливым шагом. Квартира на четвертом этаже, двухкомнатная, комнаты отдельные, не проходные… Правда, родителям пожить здесь довелось недолго. Отец, которому и давали квартиру (он двадцать лет проработал на прядильной фабрике), умер через год после переезда, а мать – через полтора. Рак обоих сожрал… От него многие в городе умирают, но об этом не принято распространяться – мы считаемся курортной зоной, летом здесь битком отдыхающих, а начни про рак трезвонить, наверняка перестанут ездить, и тогда нам всем быстрый и реальный каюк…

Родители умерли, и я остался единственным владельцем этих квадратных метров. Есть еще бабушкина хибара на Горе. Это далеко от моря, но Гора считается самым старым районом города. Там было одно из двух поселений, которые потом разрослись… Хибара ветхая и страшная, с мая по октябрь я в ней обитаю. Газ проведен, главное; на улице колонка с водой.

В этой хибаре мы с родителями жили до переезда в Серую кривую пятиэтажку. Получив ордер, звали и бабушку – «задавит тебя здесь потолком», но она отказалась: «Пускай лучше задавит, чем море смоет». Я долго не верил, что она всерьез боится моря, да и не она одна, а большинство старух и стариков на Горе. Посмеивался над полулегендой, согласно которой с тысячу лет назад случился страшный шторм, а может, и цунами какое-нибудь, и поселение рыбаков смыло вместе со всеми жителями. А люди, жившие выше, – виноградари и пастухи – уцелели, но гибель соседей произвела на них такое сильное впечатление, что и через сотни поколений море продолжало казаться людям с Горы опасным и враждебным…