Спроси зарю

— Значит, ничего хорошего вы сказать об Антонове не можете? — покачал головой Гусев.

Борис Григорьевич сочувствующе развел руками и спросил:

— А в чем, собственно, дело, товарищ Гусев? Если не секрет?

— Несколько дней назад Антонов исчез в Америке. В Филадельфии… Ну… понимаете, наш долг — проверить.

Редактор кивал головой.

— А вы, Борис Григорьевич, не допускаете, что Антонов мог сделать это намеренно?

— Что? — испуганно спросил редактор. — Что вы имеете в виду?

Гусев подумал: «А он трусоват, кажется, этот редактор. Что бы он наплел тут про Антонова, если бы я в начале разговора сообщил ему эту новость». И сказал:

— Я имею в виду, не захотел ли Антонов остаться там, в Штатах, по своей воле?

Редактор вдруг громко засмеялся, испугав Гусева, а когда остановился, то покачал головой и вымолвил:

— Это не исключено! Такие, как он, ура-патриоты… От них всего ожидать можно…

Гусев целый день пробыл в редакции. Зашел к секретарю партбюро и заведующему отделом, в котором работал Антонов, поговорил с сотрудниками. Даже пообедал вместе с ними в кафе «Север».

Говорили об Антонове много хорошего. Талантливый журналист, честный парень, хороший товарищ, очень обязательный… Но вспыльчив, бывает резок. С редактором всегда был в контрах, но… кто с ним не в контрах?

Секретарь партбюро, громогласный и шумный мужчина лет сорока, сказал Гусеву:

— Парень как парень, писать может и хорошо и быстро, хоть и кончал факультет журналистики заочно. Есть в нем эта жилка… А честный — аж не знаешь куда дальше. Но вот найдет какая-то шаль на него — не переупрямишь. Ну и интеллигентен слишком, что ли. То ему неудобно, это… Мешала ему интеллигентность не раз.

Гусев усомнился — как может кому-то мешать интеллигентность?

Секретарь партбюро улыбнулся виновато, покрутил головой.

— Да как вам сказать… Уж очень он боялся кого-нибудь обидеть. Даже на летучках редко когда покритикует чей-то материал. И то десять раз оговорится… Носит все в себе, носит…

— Принципиальности не хватало? — спросил Гусев.

— Да нет, когда дело до принципиального доходило… Вон с редактором как схлестнулся. Простоты не хватало, — нашел, наконец, слово секретарь.

— Вы считаете, что его уволили из газеты правильно?

— Нет, — твердо сказал секретарь. — Неправильно. За то, что сорвал задание редактора, всыпать ему надо было по первое число, но не увольнять.

«Да вот вы-то, партийная организация, коллектив, что смотрели?» — хотел спросить Гусев, но это уже выходило за рамки его полномочий, и он сдержался.

Когда Гусев спросил секретаря — не мог ли по своей воле Антонов остаться в Штатах, — секретарь тоже засмеялся, и уже по смеху Гусев понял — даже мысли не допускает!

— Нет, нет, это исключается. В этом смысле голову готов положить…

Машины в гараже Гусеву опять не дали, и он поехал к родственникам Антонова поездом. Надо было добраться до Сиверской, а дальше — автобусом. Поезд был почти пуст. В этот утренний час из пригородных деревень все спешили в город, на работу. А в обратном направлении почти никто не ехал. Гусев сидел, вглядываясь в проплывавшие мимо заполненные народом платформы. Поезд шел медленно. Гусев вспомнил: кто-то рассказывал ему, что до революции поезда по Варшавской дороге ходили вдвое быстрее. Во время войны дорога была вся разбита, чинили ее на живую нитку — торопились, а сейчас все руки не доходят. Из ленинградских дорог она самая запущенная.

…Накануне из архива управления Гусеву сообщили, что Александр Григорьевич Антонов, отец Александра Антонова, в марте 1939 года был арестован и осужден, на десять лет. На заводе, где он работал инженером, взорвались котлы. Несколько рабочих погибло. Гусев внимательно перечитал пухлые тома дела… «Вряд ли вредительство. Из документов видно, что это преступная халатность», — подумал он. В деле лежала копия извещения семье Антоновых: «Ваш муж Александр Григорьевич Антонов умер 20 апреля 1941 года…» И больше ни слова. Отчего, почему? «Гимнастика недомолвок», — вспомнились Гусеву щедринские слова.

На запрос Гусеву ответили, что дело о котлах не пересматривалось. Среди реабилитированных имя Антонова не значилось.

«Интересно, — думал Гусев, — знает ли Антонов о судьбе своего отца? А если знает, то всю ли правду?»

…На Сиверской Гусев вышел из вагона и пошел искать автобус на Лампово. Грязь была непролазная. Пока он ходил от автобуса к автобусу, спрашивая, который же идет на Лампово, промочил ноги.

Автобус был большой, венгерский «икарус». Он так гремел и скрипел по булыжникам, что Гусев чуть не оглох. Лишь выехав за переезд, автобус мягко помчался по проселочной дороге.

— Вот сволочи, — ругался сидящий перед Гусевым старик, — нет дождей — дорогу никто не ремонтирует, укатана, словно асфальт. За день до дождя обязательно грейдером разрыхлят — вот и стоит жижа.

Автобус проехал мимо густого елового леса, выбрался в поле. Вдали, над торчащими из-за деревьев заводскими трубами, висела, словно зацепившись за них, туча. Поля были бурыми, неприютными. На горизонте со всех сторон мокро темнел лес.

— Лампово, школа, — сказала молоденькая девушка-кондуктор. — Выходит кто?

Гусев подумал: «Выйду, пожалуй, здесь и спрошу, где Филипповы живут».

Автобус не спеша покатил дальше. Гусев огляделся. Из белой одноэтажной школы шли с портфелями и ранцами ученики. Все в резиновых сапогах. И девочки и мальчики. Они весело переговаривались, гонялись друг за другом и растекались по длинной деревенской улице. Другой конец деревни пропадал далеко-далеко, сливаясь с лесом.

Гусев спросил о Филипповых девочку, которая шла рядом с ним и кричала такому же маленькому, как и она сама, Витьке.

— Смотри, Витястый, еще раз не выучишь уроки, мы тебя разбирать будем!

Витястый шел понуро.

— А какие вам Филипповы нужны? — девочка остановилась и посмотрела на Гусева.

— Ну… — растерялся Гусев. — Эти самые Филипповы, где дядя Боря.

— Это рядом, — обрадовалась девочка, — я вам сейчас покажу!

И пошла рядом с Гусевым, немножко гордясь, что именно к ней обратился этот красивый высокий дядя, приехавший из города.

— А вы к нам на охоту? — спросила она.

— На охоту без ружья не ездят, — усмехнулся Гусев.

— Ездят. Когда к дяде Боре кто-нибудь без ружья приезжает, он у панки берет… У него двустволка. Он на мотоцикле теперь на охоту ездит. В прошлом году купил.

— Нет, я не на охоту, — сказал Гусев.

Девочка подвела Гусева к зеленому заборчику из штакетника и открыла калитку.

— Вот здесь. Только дядя Боря, наверно, на работе.

Гусев поблагодарил девочку и вошел в сад. Летом, видно, этот сад совсем закрывает дом — так густо росли в нем сирень, рябина и еще какие-то кусты, которых Гусев не знал.

Он подошел к двери, поднялся на невысокое крылечко и собрался было уже постучать в дверь, как заметил кнопку электрического звонка и нажал ее. Ему открыла пожилая женщина в ярком, цветастом переднике. Гусеву бросились в глаза черная родинка на щеке и тонкий ястребиный нос.

— Вам кого? Бориса?

Гусев вдруг понял, что здесь не надо хитрить, недоговаривать. Нужно говорить только начистоту.

— Я приехал поговорить с вами о вашем родственнике Александре Антонове…

Женщина испуганно посмотрела на Гусева и сказала:

— Проходите, пожалуйста.

В доме было тепло и уютно. Пахло чем-то вкусным. «Пирогами, что ли?» — подумал Гусев.

Он снял плащ и сел на предложенный хозяйкой стул.

— Вы так напугали меня, что я и спросить-то что не знаю! Случилось чего? — дотрагиваясь до руки Гусева темной костистой ладонью, спросила хозяйка. Ее звали Анастасия Петровна.

Гусев назвал себя и рассказал ей обо всем.

Анастасия Петровна тяжело вздохнула, но не заплакала.

Гусев заметил, что она так сжала пальцы, что они побелели.

— Уж так болело у меня сердце, когда он уезжал, так болело… И надо же, куда поехал. Они там своих-то не берегут, а тут еще наш партейный приехал. А что хоть говорят-то? Ищут? — с тревогой посмотрела она Гусеву в глаза.