Спроси зарю

Сергей Высоцкий

СПРОСИ ЗАРЮ

Глава первая

Россия-мать, как птица, тужит о детях…

В понедельник утром, как только капитан Гусев вошел в свой кабинет на седьмом этаже дома № 4 пр Литейному проспекту, зазвонил телефон. Не снимая плаща, Гусев взял трубку. Звонил Геннадий Иванович, сегодняшний дежурный по управлению госбезопасности.

— Виктор, быстро к шефу. Ждет…

Сняв мокрый плащ — в городе уже вторую неделю лил мелкий и противный холодный дождь, — Гусев аккуратно повесил его на плечики, поправил галстук, провел рукой по мокрым волосам. Потом достал из сейфа блокнот с заметками о расследовании, которое вел в последнее время. Начальство могло потребовать отчет в любую минуту…

Когда он вошел, генерал стоял у окна и, казалось, очень внимательно рассматривал что-то на улице.

— Садитесь, товарищ Гусев, — сказал он, отходя от окна.

Но сам не сел, а прошелся по большому кабинету, словно обдумывая, с чего начать. Потом остановился напротив Гусева и сказал:

— Есть одно срочное задание. Вчера в Филадельфии исчез советский турист Антонов. Полиция заявила, что никакими сведениями об Антонове не располагает. А что отсюда следует, нам необходимо знать.

Генерал взял со стола листок бумаги и прочитал:

— «Антонов Александр Александрович, сотрудник журнала «Заря», тридцать второго года рождения, холост». И так далее. Ничего выдающегося. А кстати, вы его статей не читали?

— Нет, товарищ генерал. — Гусев слегка порозовел от волнения. Он был блондин и, как все блондины, быстро краснел.

— А я читал некоторые. Судя по ним — парень способный. Две недели тому назад этот Антонов уехал в составе туристской группы в США, и вот… — Генерал развел руками. — Товарищи из посольства, конечно, пытаются его разыскать… Не верится, что могло стрястись что-нибудь плохое. Но нам надо знать о нем поподробнее… О его личной жизни… Может быть, какие-то связи с иностранцами, душевные потрясения. — Генерал опять остановился у окна и посмотрел на залитый дождем асфальт Литейного проспекта. — Вы, товарищ Гусев, займитесь этим лично. Побывайте дома, поговорите с родственниками, с друзьями…

Вернувшись от генерала, Гусев вызвал своего заместителя и поручил ему несколько срочных дел, которыми раньше занимался сам. Дела эти были интересные, и Гусев жалел, что ему не удастся завершить их самому. Жаль, очень жаль!..

«И чего генерал поручил мне заняться этим Антоновым лично? Опытных ребят в отделении хватает…»

Хотя Гусеву месяц назад исполнился тридцать один год, он уже восемь лет работал в комитете, руководил отделением и не без оснований считал себя бывалым чекистом.

Когда из кабинета ушел последний сотрудник, Гусев, наконец, занялся новым заданием.

Он позвонил в редакцию областной газеты, где много лет работал Антонов и откуда несколько месяцев назад был уволен. Секретарша ответила, что редактора нет. Голос у нее был резкий, неприятный. Гусев хотел спросить, когда сможет его застать, но трубку уже успели повесить.

«Ну и черт с тобой, — неприязненно подумал Гусев про секретаршу. — Второй раз звонить не буду. Съезжу сначала к Антонову на квартиру».

Через адресный стол он узнал, где Антонов. Ехать было далеко — на Поклонную гору, в гараже машин свободных не оказалось, и Гусев поехал на трамвае. Дождь перестал, и Литейный заполнился народом. Часы на углу улицы Чайковского показывали пятнадцать минут шестого.

У маленького магазинчика «Вино — табак» толпились мужчины. На остановке трамваи брались с боем. Гусев с трудом втиснулся в старый вагон «двадцатки». Сдавленный со всех сторон, Гусев старался вспомнить хотя бы одну статью этого Антонова, но не мог. Видимо, действительно не читал.

«Удрал, голубчик, — думал он. — Так просто люди не теряются, даже в Америке. Ну что ж, одним подлецом меньше. Вот как появятся его бойкие статейки где-нибудь в «Геральд трибюн», тогда и гадать не надо будет. Все станет ясно».

У Гусева еще свежи были воспоминания о том, как в прошлом году в Голландии остался аспирант-философ из университета. Больше всего возмущало то, что этот человек готовился стать наставником студентов, читать им марксистскую философию. «Этот Антонов тоже небось у себя в газете за Советскую власть агитировал… Ну что ж, поживем — увидим». Гусев вспомнил еще про Пеньковского и совсем помрачнел. Процесс Пеньковского оставил горький осадок.

В глубине души Гусев был твердо убежден, что всем, кому не хочется жить в своей стране, надо помочь как можно скорее выбраться за ее пределы. А уж обратно — дудки! Помирайте на чужбине. Гусев даже сказал как-то об этом генералу, но тот не согласился с ним. Генерал считал, что жить и умирать все должны у себя на родине.

За Ланской трамвай опустел, и Гусев развернул купленные еще утром газеты. В Соединенных Штатах приближался день выборов президента. В «Правде» комментировались предвыборные речи кандидатов на этот пост…

Сойдя с трамвая, Гусев не спеша пошел по мягкой, еще не просохшей дороге. Идти было приятно. Земля легонько пружинила. Уже давно Гусеву не приходилось ходить по такой земле — все асфальт да асфальт.

Здесь, на Поклонной горе, мир был совсем иной, не такой, как в центре. Спокойный, не суетливый, с чистым осенним воздухом, с мокрыми соснами, с уютными деревянными домиками, с ребятишками, играющими в лапту прямо на дороге.

Квартиру Гусеву открыла старушка, соседка Антонова. Гусев сказал, кто он и зачем пришел, но старушка ничего не поняла.

— В этой самой Америке Саша-то. Обещался после праздников приехать, — сказала она. — К американцам в гости поехал, а мне обещался привезти ихние шлепанцы. Твои, сказал, тетя Дуня, очень громко шкворкают, работать мешают.

Гусев усмехнулся и подумал: «Не видать тебе, тетя Дуня, мягких шлепанцев».

Ничего толком сказать об Антонове тетя Дуня не могла, пожаловалась только, что друзей, мол, много к нему ходит. И девушки. Шумят вечерами, музыку заводят, А так ничего…

Гусев спросил, не бывали ли у Антонова какие-либо иностранцы, и тетя Дуня припомнила, что как-то заходил один.

— Бородатый такой, офеня. Вежливый — все ручку хотел целовать… А как подпил и стали его с лестницы выбрасывать — шибко худо ругался…

За что бородатого выбрасывали с лестницы, тетя Дуня не знала.

— Да вы пройдите, сынок, пройдите в комнату. Саша-то и не закрывает ее никогда. Незачем, говорит… А я чайку поставлю. Может, что еще припомню, коль вы интересуетесь им.

Гусев вошел в небольшую, очень уютную комнату. Огляделся. «Да… Холостяки бывают разные», — подумал он, вспомнив свою холостяцкую квартиру. Здесь было много книг, хорошие эстампы на стенах — все пейзажи. Большой стол, заваленный бумагами и книгами, стоял рядом с балконной дверью. Чучело токующего глухаря пылилось на шкафу. Гусев остановился у большой застекленной фотографии. Светловолосый худощавый парень с ружьем в руках сидел на пне. Это был Антонов. Щурясь от солнца, он настороженно глядел прямо в глаза Гусеву. У ног лежала пятнистая собака.

Гусеву показалось, что глаза у Антонова холодные и презрительные.

Гусев сел за стол и посмотрел в окно. Он нашел привычные ориентиры города — колокольню Смольного монастыря, Исаакий, краны торгового порта. Вот только Адмиралтейство найти не смог — видно, скрывали деревья.

Внизу, под окнами, на вытоптанной лужайке мальчишки с криками играли в футбол. Ворота были обозначены красными кирпичами, лишь одну штангу заменял портфель…

На столе все выглядело так, будто хозяин вот-вот войдет в комнату, сядет и, придвинув стопку бумаги или книгу, возьмется за работу. Гусев даже вздрогнул от неожиданности, когда вдруг легонько скрипнула дверь. Вошел большой дымчатый кот и, посмотрев на Гусева, прыгнул на стол. Он прошелся по столу и осторожно сел на свободное от бумаг место. У кота было серьезное, немного грустное выражение и отвислые усы. Он не мигая смотрел на Гусева.