Ипц

— Я ничего этого не делал, — еле выговорил Музыкантов. Кузьма видел, как дрожит труба в его руках.

— Конечно, конечно, транзисторы и фотоаппарат сами ушли из водолазки, а сахар из твоего кармана самостоятельно проник в бак. Завтра же утром, как все соберутся, все как есть расскажу ребятам. Пусть знают, с кем они имеют дело. А там уж сами они решат, как быть с тобой.

Он облокотился на перила и стал смотреть на пляж. Неожиданно его ноги поднялись в воздух, и Кузьма почувствовал, что готов вылететь с вышки вниз. Он уцепился руками за перила и оглянулся. Он увидел багровую от натуги и злости шею Музыкантова. Тот обхватил его ноги и пытался скинуть Кузьму вниз. Кузьма ударил ребром ладони по натуженной шее. Руки ослабли, и Кузьма встал на ноги. Музыкантов так и остался сидеть на корточках у его ног. Кузьма пожалел, что ударил слишком сильно. Он присел рядом с Музыкантовым.

— Ну что, болит? Что же ты так неловко? Осторожней надо. Так недолго и совсем сломать шею. — Кузьма посмотрел вниз. На мягком от солнца асфальте лежали обрезки рельс, предназначенные для мертвых якорей под буйки. Он снова перевел взгляд на Музыкантова. Тот так и сидел, скрючившись, спиной к нему, Внезапно Музыкантов выпрямился, в его руках сверкнула объективом подзорная труба. Кузьма перехватил его руку, вывернул, бережно вынул из безжизненной кисти подзорную трубу и положил ее на телогрейку. Потом немного отпустил руку Музыкантова и влепил ему громкую пощечину.

— Всякое терпение с тобой лопнет, — оправдался он. Музыкантов смотрел на него ненавидящими глазами.

— Все равно тебе не жить… — прошептал он.

— Ну, это ты слишком, — дружелюбно сказал Кузьма, — я еще поживу. Еще, бог даст, и женюсь. Ты не первый, не последний, кто говорит мне подобные вещи. Если б принимать все это всерьез, то никаких нервов не хватит. Так что ты не расстраивайся, все будет хорошо.

— Я все равно убью тебя… — сказал Музыкантов. Он сидел набычившись. По веснушчатым щекам его катился пот. Волосы на лбу слиплись. — Ты ничего завтра не расскажешь на станции. Я все равно убью тебя.

Кузьма улыбнулся. Эти страшные фразы Музыкантов произнес так неуверенно, словно он не угрожал, а просил что-то у него.

— Сколько тебе лет? — спросил Кузьма.

— Восемнадцать. Я все равно зарежу тебя сегодня…

— Зарежешь, зарежешь, — успокоил его Кузьма, — только не нервничай. Подожди, я сейчас свой паек принесу, и мы с тобой подкрепимся. Только ты никуда не уходи отсюда, я сейчас через пять минут приду.

Музыкантов ничего не ответил. Кузьма слетел по лестнице в дежурку и достал свой паек. Газета, в которую он был завернут, промокла, и сквозь нее сочился помидорный сок и наполнял все вокруг приторно кислым запахом. Вероятно, на его завтраке кто-то отдыхал. Кузьма на цыпочках подошел к лестнице и прислушался. Потом, стараясь не скрипеть перекладинами, полез наверх. Перед самым люком он остановился и снова прислушался. Над его головой раздавались быстрые шаги. Музыкантов шлепал босыми ногами из угла в угол наблюдательной площадки. «Убивать вроде не собирается пока. А там посмотрим…»

— Толя, держи! — крикнул Кузьма и поднял над головой сверток. Он увидел склонившееся над ним лицо Музыкантова. Тот немного помедлил, но сверток взял. Кузьма вылез на площадку. Толя протянул ему сверток, из которого падали на пол рубиновые капли и испарялись на солнце. Кузьма развернул завтрак, закинул раздавленные помидоры в море, достал припасенный в дежурке длинный водолазный нож и нарезал копченую колбасу. На ровных тонких ее кусочках, как только их коснулось солнце, проступили бисерные капельки жира. Хлеб он искромсал на щедрые лохматые куски.

— Садись, перекусим.

Музыкантов стоял около Кузьмы и как загипнотизированный не отрывал от него глаз.

— Ладно, — весело сказал Кузьма, — потом мной налюбуешься, а пока садись.

— Я не хочу.

— Ну что ты дуешься, как ребенок, садись, тебе говорят. — Он подошел к Музыкантову и, взяв его за плечи, потянул вниз. Музыкантов сел с безучастным лицом. Он выпрямил ноги, покосился на нож, лежавший рядом с газетой, и снова уставился на Кузьму. Тот уже набил себе рот одним из уцелевших помидоров. Это приключение вызвало у него неукротимый аппетит.

— Ешь, тебе говорят, ешь колбасу.

— Подавись ты этой колбасой, — прорычал Музыкантов.

Кузьма согласно кивнул головой и соорудил огромный и соблазнительный двухэтажный бутерброд с колбасой и помидорами.

— На, держи!

— Я сказал, не буду… — пробурчал Музыкантов и, примерившись, откусил от бутерброда.

— Не всегда прекрасное вечно, — изрек Кузьма, с сожалением разглядывая заметку в газете, на которой они только что пировали. — Но червячка мы все-таки заморили.

— Подожди, — буркнул Музыкантов, — у меня тоже что-то есть. Сейчас принесу.

Пока он ходил за своим завтраком, Кузьма размышлял о том, как вот такой вспыльчивый парень (хладнокровия Музыкантову явно не хватало) мог так спокойно провести боцмана. Да что боцмана. Всех. Что-то уж очень большое и сильное заставляет его быть таким. Что-то гораздо серьезнее, чем соучастие в делах Ефима. «Все-таки кто же такой Ефим? — думал Кузьма. — Уголовник? Нет. Зачем уголовнику убивать какую-то старушку. Тем более что он разглядеть-то ее толком не успел. Разве можно спутать его, Кузьму, со старухой, если посмотреть внимательнее. Фарцовщик? Тоже нет. Не похож. Шпион? Это тоже не то. Он не стал бы связываться с такой шпаной, как Евсиков. Тот фарцовщик-профессионал. Это установлено, и его приятель Вова — тоже. Эти молодцы за последнее время несколько раз всплывали на черном рынке. Причем каждый раз с очень крупными суммами. Откуда у них деньги? Насшибать по мелочам такие суммы невозможно за такой короткий срок. Значит, они просто исполнители, а финансирует эти операции кто-то другой. Что связывает всех этих людей? Сможет ли Музыкантов ответить мне на этот вопрос? Должен, хотя бы косвенно. Никто, кроме него. Ефим только на допросе у следователя, да и то не обо всем расскажет. Евсиков с приятелем сами ничего не знают. Ну что ж, Музыкантов так Музыкантов! Рисковать стоит, тем более что Ефим неспроста приходил сегодня с дурацкой проверкой. Что-то не то, чего-то он боится? Что-то подозревает, а Музыкантов, как назло, не может отличить румпеля от якоря, вот Ефим и ходит вокруг меня как лиса вокруг винограда. Нужен ему, видно, катер позарез.

На лестнице раздались шаги Музыкантова. Он положил холщовый мешочек к ногам Кузьмы на газету и вытряхнул из него несколько вобл, малосольные крепкие огурчики, от запаха которых у Кузьмы сразу защекотало в носу, и четыре плотных, домашних котлеты. Он взял в руки хлеб и приготовился его ло, — мать.

Кузьма протянул ему нож.

— Разрежь аккуратнее, а то больше искрошишь. Музыкантов нерешительно, с опаской взял длинный острый нож и с испугом посмотрел на Кузьму.

— Этим ножом ты собирался меня зарезать?

— Этим. — Музыкантов затряс головой в знак согласия.

— Ничего, — сказал Кузьма, — ты режь хлеб и не волнуйся, все будет хорошо.

— Чего уж хорошего… Теперь ты всем расскажешь. Хоть беги со станции.

— Могу никому не рассказывать, только тогда ты должен мне помочь. Ладно, потом поговорим, а пока давай покончим с обедом, а то аппетит пропадет.

С моря задул ветерок, и на вышке стало прохладнее. Заскрипели флюгеры, надулся и защелкал флаг спасательной службы. Музыкантов резал нежные малосольные огурчики, и они приятно скрипели под ножом. Ребята поели, немного отдохнули, ощущая себя наполненными и удовлетворенными, затем Кузьма спросил:

— Ну как, согласен ты мне помочь?

— Не знаю…

— Зачем ты подменил баллоны в аквалангах? — неожиданно спросил Кузьма.

— Я не менял.

— Врешь!

— Как ты узнал?

— Это уже отдельный разговор… Я еще много знаю, мне непонятно только одно, как ты, молодой, разумный парень, не видишь, к чему тебя может привести эта дружба?

— Они не друзья мне, — Музыкантов отрицательно покачал головой, — это не друзья, это больше… Тебе этого не понять…