Разведчики

Кир Шеболдаев

РАЗВЕДЧИКИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта повесть о войсковых разведчиках, продолжение ранее изданной повести «Своя земля». Всем ныне живым героям я чуть изменил фамилии, а погибшим оставил их подлинные, полагая, что это самый верный способ сохранить для людей память о них и увековечить их имена. Так уж получилось, что в новой книге главное место занял Костя Ярцев, находчивый и смелый разведчик.

Впрочем, произошло это не случайно. После выхода повести «Своя земля» мне пришло много писем. Однополчане-разведчики спрашивали, почему же я в книге о войсковых разведчиках обошел молчанием самого знаменитого среди наших ребят, самого удачливого разведчика Костю Ярцева. И это действительно так. Боевые дела Ярцева были настолько необыкновенными, что о них ходили легенды, они передавались из уст в уста, становились своеобразным фольклором, обрастали элементами вымысла. Последнее обстоятельство и послужило для меня как бы предостережением — писать о войсковых разведчиках только правду, отметая выдумку. Но, как я теперь понимаю, в этом я ошибся, и товарищи в письмах и, встречаясь со мной, в беседах поправили меня. Костя Ярцев — подлинный герой, подвиги его совершены в нашей роте, люди, с которыми он воевал, мне известны, и характеры их выдумывать не нужно, так что раздумья над известными устными рассказами о Косте Ярцеве понуждали меня восстановить подлинные случаи из его военной биографии, отсеять явную шелуху добавок. Впрочем, и добавки к его реальным подвигам — это лишь юмор, без которого неинтересен рассказ.

Начав писать воспоминания о Косте Ярцеве, я сперва хотел продолжить повесть «Своя земля», но скоро убедился, что у меня получается самостоятельная повесть. Вот ее я и предлагаю читателю.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Произошло это так. Из штадива мне позвонил ПНШ 1 дивизии по разведке капитан Кузнецов.

— В дивизию прибыло пополнение, человек шестьсот. Сходи, нет ли среди прибывших разведчиков, возьмешь себе, — прохрипел он в трубку.

И вот я со старшиной разведроты Данкевичем отправился в тот самый лесок, куда подошли люди пополнения и откуда их будут разбирать представители полков и спецподразделений.

Начальник отдела комплектования дивизии майор Воронцов, увидев меня, сказал:

— Гвардии старший лейтенант Вьюгин, выбирай себе людей первый.

Я вскочил на поваленное дерево, чтобы меня все видели и слышали, и громко крикнул:

— Товарищи, внимание! Есть среди вас разведчики?

— Есть! — В наступившей тишине раздался голос, из толпы вышел человек с погонами старшего сержанта. Подошел к нам, козырнул: — Я разведчик.

Мы со старшиной придирчиво рассматривали его. Перед нами стоял молодой, подтянутый сержант выше среднего роста, лицо худощавое, зеленые глаза смотрели на нас доброжелательно, и мне даже показалось, с какой-то радостью. На груди у него поблескивали четыре медали: три «За отвагу», четвертая «За оборону Ленинграда».

Нарушив затянувшееся молчание, я спросил его:

— Где воевали, в какой разведке?

— Последнее время, перед ранением, в разведбате фронтовой разведки, а еще раньше — в разведвзводе стрелкового полка.

И вдруг, неожиданно улыбнувшись, он сказал:

— Да вы, гвардии старший лейтенант, должны меня помнить. Моя фамилия Ярцев. Костя Ярцев! Помните?!

Однако я, как ни напрягал память, не мог вспомнить этого Ярцева.

В жизни я знал двух Ярцевых. Один мой товарищ еще по школе. Такой низенький увалень в очках, но он вовсе не Костя, а Миша. А второй — полковник Ярцев, командир стрелкового полка той самой дивизии, в составе которой я прибыл с Дальнего Востока на фронт. Но ни тот ни другой Ярцев ничего общего не имели вот с этим, стоящим передо мной и улыбающимся третьим Ярцевым.

— Нет, я не знаю вас.

— Да как же, товарищ гвардии старший лейтенант! — удивленно воскликнул он. — Ну вспомните декабрь 1942 года, район Малой Тамбовки. Там по вашему приказанию меня, тяжелораненого, вытащили с нейтралки ваши разведчики. Один такой богатырского роста, по фамилии Руссаков, а второй нормального роста — Борин. Их фамилии и вашу я запомнил на всю жизнь. Ведь если бы не вы, то я бы погиб тогда…

И я вспомнил район Малой Тамбовки и тот самый эпизод, о котором так настойчиво мне напоминал старший сержант Ярцев.

Подобные случаи были нормой нашего поведения на войне, а не исключением, и поэтому их никто не запоминал. Забыл об этом и я, но вот напомнили мне название того района, и тут же передо мной пронеслись, как в кино, картины тех дней.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Недавно присланный к нам в разведроту младший лейтенант Руссаков с группой разведчиков вот уже второй день вел наблюдение из наших траншей за участком обороны противника, на котором собирался произвести ночной поиск.

Мне же хотелось самому посмотреть на то место и убедиться в правильности его выбора; Руссаков хорошо себя показал в недавно проведенной засаде, которую мы устроили на нейтралке, на месте гибели нашего командира взвода лейтенанта Лысенко, но проверить новичка не мешало… Так вот, мы прошли через огневые позиции наших пушкарей и возле густых кустов орешника спустились в глубокий ход сообщения. По нему вышли в окопы первого полка нашей дивизии и двинулись вправо, в сторону третьего полка, на участке обороны которого и вел наблюдение Руссаков.

Пройдя по окопам километра полтора, на самом стыке участков обороны первого и второго полков, мы наткнулись на группу офицеров, что-то поочередно разглядывавших в бинокль на нейтралке. Среди них стоял капитан Носов, комбат второго полка.

Он обернулся в нашу сторону:

— Здорово, Вьюгин! Чертовщина на нейтралке произошла. Понимаешь, сегодня ночью фрицы вдруг переполошились и начали бить по ней. Светили ракетами, стреляли из пулеметов, автоматов, минометов часа два сряду! А после стрельбы из-под их проволочных заграждений временами стали доноситься до нас крики. Кричал человек, просил помощи по-русски. Мы подумали, это вас черт занес туда, к немецкой проволоке! Позвонили в щтадив, доложили. Оказалось, что сегодня ночью никто из наших разведчиков — ни дивизионных, ни полковых — на нейтралку не лазил. Из штадива позвонили в корпус, а те в армию. Никаких разведгрупп никто никуда не посылал. К утру крики затихли. А сейчас, днем, и вовсе никто не кричит. Видно, хотели немцы подманить нас криком, чтобы нашего «языка» взять. Мы уже целый час поочередно смотрим на то место, откуда доносились крики. Посмотри-ка и ты, вон туда, три пальца левее кустов.

Я поднялся на земляную ступеньку окопа, приставил бинокль к глазам, стал внимательно просматривать немецкие проволочные заграждения, что находились левее показанных Носовым кустов. Там кое-где были перебиты колья, на которые натягивалась колючая проволока, и она местами обвисла, но линия заграждения не порвана.

Ни под проволокой, ни за нею ничего не видно. Я сошел со ступенек и, желая проверить себя, передал бинокль Борину, нашему многоопытному разведчику, начавшему войну с первой минуты нападения фашистской Германии.

Он тоже долго, не отрываясь, смотрел в бинокль.

— Ничего не видно, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну, значит, я прав, — вмешался Носов. — Ловили нас ночью фрицы.

Носов со своими офицерами пошел к себе на КП, а я с Бориным двинулся дальше.

Мы осторожно, чтобы не выдать себя немецким наблюдателям, просмотрели участок, выбранный Руссаковым, уже не по карте, а на местности, так сказать, в натуре. Место было хорошее не только для подхода, но и для отхода поисковой группы.

1

Помощник начальника штаба.