Колония

На сегодня хватит, сказал он.

И поднялся.

Можете одеться.

Go maith.

Простите?

Хорошо, сказала она. Очень хорошо.

Чаю? — спросил он.

Она кивнула.

Да, спасибо.

Он зажег газ, поставил чайник.

Молока нет, сказал он.

Она пожала плечами.

Gan bai

Он повернулся спиной, давая ей одеться. Она ело жила простыню, одеяло, пристроила сверху подушку. Вышла наружу. Он следом, подал ей чашку черного чая.

Спасибо, Марейд.

Та failte romhat. Не за что.

Они стояли рядом среди свежести утра: солнце поблескивало на воде, волны набегали на скалы, парили чайки, шумливые даже в этот ранний час, на небе еще не истаял розовый свет.

Придете еще?

Откуда-то выпрыгнул кролик, сбил со стеблей травы капли росы, они заискрились в солнечном свете.

Да.

Завтра?

Да.

Она вернула ему чашку, завязала волосы и ушла, зашагала назад к деревне, к матери.

Ты где была?

Гуляла.

Хорошо тебе.

Легче стало.

Мы с завтраком запаздываем. Джей-Пи уже тут бродит.

Подождет.

У тебя вид усталый. Ты вообще спала?

Все нормально.

Яйца собрала?

Нет.

Иди собери.

Когда она вернулась с корзинкой яиц, Массон уже сидел за столом. Он подмигнул ей.

Maidin mhaith, a Mhairead.

Доброе утро, Джей-Пи.

По-английски, Марейд? Ты же не говоришь по-английски.

Она пожала плечами, встала рядом с матерью у очага.

Яиц сколько?

Одиннадцать.

Нормально. На обед яичницу приготовим.

А на ужин?

Попрошу Джеймса поймать кроликов. Хлеба нарежь. Каша готова.

Джеймс тоже уселся за стол.

Мам, у тебя вид усталый.

Правда?

Точно, Марейд, сказал Массон. Вы не спали?

Он улыбнулся ей. Она взглянула на сына.

Пошла с утра погулять, Джеймс. Наверное, поэтому

А куда ты ходила?

За деревню. К утесам.

Как там мистер Ллойд?

Она задержала его взгляд.

Я в другую сторону ходила, Джеймс.

А на обратном пути?

Рано было. Он, видимо, еще спал.

Я туда собираюсь сегодня, сказал Джеймс. Еды ему отнесу.

Ему молока нужно, сказала Марейд.

И еще яиц, сказала Бан И Нил.

Я б к нему не совался, Шимас, сказал Массон. Он

хочет побыть в одиночестве.

У него, небось, продукты закончились. И не называйте меня Шимас.

Бан И Нил подлила всем чаю.

Может, Джей-Пи и прав, сказала Марейд. Не стоит его беспокоить.

Он голодать будет, мам.

Проголодается — сюда придет, сказала Марейд.

Джеймс забрал из мастерской уголь, карандаши и блокнот и зашагал на другую сторону острова — паутинки не тронуты, роса не сбита, лежит как лежала, на стеблях травы.

Врун из тебя так себе, мам.

Он внимательно смотрел вокруг, выискивая траву, недавно примятую лапами кроликов, прослеживая путь к норке, возле которой есть свежий след. Поставил у норки сеть, присел рядом, стал дожидаться кролика — тот выскочил почти сразу. Завернул его в сеть, схватил за задние лапы, поднял, размозжил голову о камень. Вытащил кролика из окровавленной сети, положил на траву, нарисовал перепуганные глаза и розовый язык, свесившийся изо рта сбоку, между покрасневшими зубами сбегает струйка крови. Смерть кролика, посвежее, чем у вас, мистер Ллойд. Поднял кролика и пошел дальше, выследил и убил второго. Положил обоих на землю, лапами внахлест, стал зарисовывать, сперва карандашом, потом углем, снова и снова, чтобы ухватить момент смерти, в данном случае — внезапной, пара секунд — и все кончено, один удар, а вот у отца смерть была медленной, море заливалось ему в джемпер, в брюки, заполняло ботинки — зашнурованы слишком туго, не сбросишь, рыбацкие ботинки, настолько тяжелые, что учиться плавать бессмысленно, потому что, если ты оказался в воде в этих ботинках, смерть неотвратима. Лучше не носить таких ботинок. Не становиться рыбаком. Лучше стать художником, изображать смерть, а не умирать самому.

Он взял кроликов, повернул к деревне.

На кухне сидели Михал и Франсис, пили чай с мамой и бабушкой. Джеймс положил кроликов на стол.

Мы, пожалуй, на ночь останемся, сказал Франсис. Попируем.

Вы бы в любом случае остались, сказал Джеймс. Бабушка налила ему чаю. Он сел.

Мы потом на рыбалку, Джеймс, сказал Франсис. Пойдешь с нами?

Я кроликов принес. На сегодня хватит.

Мы тебе отдадим часть улова.

Он помотал головой.

Пора начинать зарабатывать, Джеймс.

У меня все путем, Франсис.

Бан И Нил подала внуку кусок хлеба, намазанный маслом, но не вареньем.

Ты бы все-таки сходил с ними, Джеймс, сказала она.

Бабушка, у меня все путем.

Джеймс долил в чай молока.

Тебе пора зарабатывать, Джеймс, сказала Бан И Нил.

Он выпил чай. Съел хлеб.

Буду, бабушка. Только не рыбалкой.

Бабушка поджала губы и медленно кивнула.

Ты что имеешь в виду, Джеймс?

Он повернулся с Михалу.

Вы после рыбалки вернетесь?

Вернемся, Джеймс, сказал Михал.

И на ночь останетесь?

Да.

Дадите бабушке немного рыбы?

Я дам, сказал Михал.

И денег за то, что она обслуживает двоих гостей?

И денег дам.

Джеймс допил остатки чая.

Спасибо, тогда пока у нас все путем.

Марейд встала убрать со стола.

Не путем, Джеймс, сказала она.

Еда у нас есть, мам.

Есть. На сегодня. Но не на зиму.

О зиме зимой и подумаем.

Она покачала головой.

Ты б сходил с ними, Джеймс. Поучился.

Он посмотрел на нее, медленно поставил чашку на стол. Поднялся, зашагал из кухни в мастерскую, дыша стремительно, тяжело, навалился на дверь, закрыл ее плотно, чтобы никто не явился к нему с тяжелыми ботинками и вязаным джемпером. Не нужен мне твой джемпер, мам. В этих джемперах тонут. Это, мам, не для меня. Я не согласен. Я не хочу быть рыбаком. Поддерживать традицию. Традицию утопленников. Он взял чистый лист бумаги, стал рисовать карандашом: два мертвых кролика на траве, три мертвых рыбака на дне моря.

Не для меня, мам, сказал он.

Сквозь хлипкие оконные рамы проникали крики чаек: птицы перекликались, но уже не так шумливо, как утром, потому что успели наполнить желудки, утренняя голодная суета поутихла, теперь можно отдохнуть, поиграть, позабавиться — потребности удовлетворены. Мне тоже так хочется. Кролики пойманы, еды на день хватит, впереди много часов, свободных от обязательств. Как вот у Бан И Флойн, там, на холме. А вот у тебя, Михал, все совсем не так, да? Тебе всегда нужно больше: больше заполучить, больше приобрести — рыбину покрупнее, дом попросторнее, лодку повместительнее, может, когда-нибудь будет у тебя две лодки, два дома, как у твоего брата в Америке, ты ему докажешь, что поступил правильно, когда остался, что и ты можешь бросать объедки какому-то там Франсису, мальчишкам вроде меня, а Франсису-то нужны твои объедки, нужны, чтобы приваживать мою мать, приманивать его на твои объедки, чтобы потом выплевывать собственные объедки в нее, в постели брата. А мне ничего этого не нужно. И вас не нужно. Не хочу я лодки повместительнее. Вообще не хочу никакой лодки. Он взялся за кисть: оранжевый, розовый, желтый — цвета, которыми Ллойд не пользуется, а значит, не хватится. Вот если я изведу серый, зеленый, бурый, синий, он меня точно выгонит. Он написал деревню, основываясь на открытках, которые бабушкина сестра присылала из Америки, она предпочитает белый и синий греческих островов зеленому и бурому нашего острова. Джеймс кивнул. Наверное, она права. Может, мне стоит туда уехать. Там поселиться. Хотя и там повсюду лодки. Он скопировал квадратные греческие домики, но поместил их на родной остров, выкрасил в оранжевый, розовый и желтый цвет. Землю закрасил грязновато-зеленым, небо — серебристо-серым, смесь дождя, солнца и туч. Он работал, пока не услышал, как мать зовет всех к ужину, и удивился, что Ллойд уже сидит за столом.

Я вас не ждал, сказал Джеймс.