Наваждение

Все волшебно преобразилось два дня назад, после выхода достославного журнала с моим рассказом. Вечером мы встретились со Светкой, была она ко мне небывало расположена, улыбчива и мила, посидели в кафе, а потом — погода была ужасная, снег с дождем — до поздней ночи липли друг к другу в темном ее подъезде, не отпускала она меня. И довела, смешно сказать, до невменяемого состояния. Тогда же и сказала она мне, что в субботу уходят ее папа с мамой на свадьбу и мы могли бы «обмыть» мой триумф. Нетрудно представить, как ошарашен был я, увидев Андрея, полулежащего на диване — нога на ногу, галстук приспущен, расположившегося, судя по всему, всерьез и надолго.

Андрея, Светкиного однокурсника, я знал, познакомились на дне рождения у ее подруги. Я не хотел туда идти, понимал, что, чужак и переросток, неуютно буду себя чувствовать среди молоденьких и разухабистых, как большинство медиков, ее друзей, но отказаться не хватило решимости. Вечер мне дался с трудом, гости не понравились, а больше всех этот Андрей — самодовольный, нахальный, рассказывавший гнусные, даже для своей медицинской кодлы, анекдоты и громко ржавший. Возмущало, что со всеми девчонками, в том числе и со Светкой, вел он себя, как со своими наложницами. И они, Светка тоже, принимали это как должное, а если роптали, то более для виду. Ко мне, человеку намного старше его и не ему, студентишке, чета, он также отнесся без должного пиетета, старался при любой возможности «лажануть». Я, естественно, в долгу не оставался, он откровенно задирался — противный был, одним словом, вечер. И вот этот Андрей развалился передо мной на Светкином диване, глаза у него масляные, тонкие губы сложены в пренебрежительную ухмылочку.

За руку здороваться я с ним не стал, сухо кивнул, демонстративно сел на стул в другом конце комнаты и вопросительно поглядел на Светку. Та, как ни в чем ни бывало, взяла у меня торт и бутылку, скрылась, безмятежно напевая, на кухне. Я, чтобы не встречаться с Андреем взглядом, уставился с непроницаемым видом в окно. Вспоминал, что Светка, открыв дверь, не поцеловала меня, а лишь быстро подставила щеку для поцелуя и сразу же повела в комнату, которая, как выяснилось, не пустовала. В такой-то день!

Я уговаривал себя не беситься, держаться спокойно, безразлично — сомнительно ведь, чтобы Светка пригласила Андрея тоже. Скорей всего, тот приперся по собственной инициативе и просто надо поскорей от него избавиться. Хотя — отравляла настроение подлая мыслишка, — Светка могла бы это сделать и до моего прихода, нечего ему тут на диване валяться, белыми носками сверкать. В конце концов, идея отпраздновать принадлежала ей, не мне. И уж никак не предполагалось, что наш дуэт должен превратиться в трио.

Я скосил глаза в Андрееву сторону. Он тешился разглядыванием собственных ногтей. Я вдруг обратил внимание, что руки у него не мужские — маленькие, белые, холеные. Гвоздя, наверное, в жизни прибить не довелось. Почувствовав мой взгляд, он приподнял пушистые, тоже девушке впору, ресницы, иронически сощурился. Облизнул приготовительно губы, но я не стал дожидаться его монолога, тут же встал и вышел из комнаты. Светка на кухне протирала фужеры. Три фужера. Можно было ни о чем не спрашивать. Но я спросил. Ровным, недрогнувшим голосом.

— Насколько я понимаю, праздновать будем втроем? Или еще кого-нибудь ждем?

Темные, зрачков не различишь, продолговатые Светкины глаза сделались от улыбки еще длинней.

— Не заводись, Валька. Ну, сидит человек, не гнать же его теперь из дома. Тем более, он знал, что ты должен прийти и по какому поводу.

— Откуда ж он мог узнать? — изобразил я крайнюю степень удивления. Не заводись, говорит. Как же тут не заводиться, если она, вместо того, чтобы побыстрей избавиться от этого словоблуда, докладывает ему о нашем, нашем с ней празднике, приглашает войти, раздеться? Так, значит, ждала меня, так, значит, дорога ей наша встреча. А я еще приперся сюда с этой бутылкой, коробкой этой дурацкой!

— Перестань, Валька! — нахмурилась Светка.

Валька, Валька… Дернула же меня нелегкая — настроение было хорошее, игривое — отрекомендоваться так, когда знакомились в Доме кино. Фестивальные фильмы крутили. Увидел Лешу Провоторова из «Вечерки», тараторившего что-то симпатичной смуглянке с роскошными кольцами крупно вьющихся черных волос, подошел. Больно уж приглянулась Лешина собеседница. Особенно кожа ее поразила меня — нежная, чистая, гладкая, так и тянуло провести легонько по щеке ладонью. Придумал какое-то, якобы неотложное, дело к Леше, позволившее вклиниться в их разговор, напросился на знакомство. Почему-то решил, что лучше всего тон взять игривый, дурашливый. В свои набивался?

— Валька, — назвался я, протягивая руку и молодо, бесшабашно ей, девчонке, улыбаясь.

Она немного помедлила, чуть сдвинув тонкие брови, потом протянула свою и тоже на мгновение показала зубы:

— Тогда Светка.

Я догадывался, что далеко не оригинален, и ей, видимо, тысячу раз уже приходилось выслушивать остроты о явном несоответствии ее имени с внешностью, но не отказал себе в удовольствии. Главное, надо было что-то говорить, чтобы привлечь ее внимание, глядеть на нее и, чего скрывать, показаться ей. Судьба благоволила ко мне — Лешу вдруг куда-то отозвали, и мы со Светкой остались вдвоем. Мы еще пытались разыскать в толчее подругу, с которой она пришла, но безуспешно. Прозвенел третий звонок, мы вошли в зал, сидели рядом, потом я пошел ее провожать. Никогда в жизни я так не старался понравиться девушке, из себя выходил, рот не закрывал ни на секунду, как Остап Бендер, завлекая Зосю. И уж конечно не преминул доложить, что занимаюсь писательством и скоро у меня выйдет в журнале полновесный, в печатный лист, рассказ, от которою сам ответственный секретарь в восторге. И про повесть в издательстве. Показывал товар лицом. Не могу сказать, что с огромным воодушевлением, но все же Светка согласилась на свидание, о котором попросил ее, прощаясь. Так и повелось с тех пор — Валька да Светка…

Она, вероятно, заметила, как я раздосадован и едва сдерживаю себя, потому что ласково — она это хорошо умела, когда хотела, — улыбнулась и проворковала:

— Не заводись, мы его скоро спровадим. — И, скользнув, однако, сначала глазами на дверь, чмокнула меня. — Возьми фужеры, я сейчас приду.

Мы сидели за низким журнальным столиком, пили вино. Такой прекрасный, редкостный в нашем городе напиток пришлось переводить на какого-то Андрея. Светка, надо отдать ей должное, первый тост подняла за мои литературные достижения, пожелала мне «новых творческих успехов» и, бальзам на мои раны, поцеловала в губы, при ненавистном Андрее. Тот никак на этот демарш не отреагировал, смаковал с видом знатока вино. И торта, наглец, отвалил себе в тарелку чуть ли не половину. Уселся он основательно, и не похоже было, чтобы собирался вскорости уйти. Интересно, каким образом собиралась его Светка спровадить?

Разговор — как же без этого? — зашел о литературе. Тут уж Андрею со мной не тягаться. Я намеренно, чтобы позлить его, рассказывал о близком своем знакомстве — некоторых, между прочим, в самом деле неплохо знал по литобъединению — с известными нашими писателями, что я им сказал, что они мне сказали. Среда, доступ в которую имеют лишь избранные, не ему, студентишке, чета. Не отказал себе в удовольствии, поведал, как высоко оценили корифеи — так оно, кстати, на редсовете и было — мой рассказ. Андрей не млел, не впитывал в себя каждое мое слово, вид у него был скучающий.

— Читал я твой рассказик, — сказал он. (Не рассказ, главное, а рассказик! Вот же пакостник!) — Ничего.

Ну, спасибо! Ну, уважил! Руки бы ему целовать! Сам Андрей, великий ценитель и знаток, соизволил заметить, что рассказик все-таки «ничего»! Я в его сторону даже бровью не повел, а он, словно реванш беря за вынужденное молчание, болтал теперь без умолку. Короче, речь он завел о том, что по-настоящему читаемая, всем другим фору дающая литература — это детективная. Рассказать о чем-нибудь может любой мало-мальски грамотный человек, а закрутить детективную историю, да так, чтобы оторваться нельзя было, способны лишь избранные. Не зря же все человечество, включая самых высоколобых интеллектуалов, обожает детективы, предпочитает их, хотя многие признаться в этом стесняются, всем другим жанрам. Вот мне, например, слабо́ написать настоящий, классный детектив. Калибр не тот.