Страница 38 из 66
Вечером, после того как мы уничтожили часть накупленной мной еды, мы приступили к составлению гороскопов. Для папиного знака, Козерога, Дениз написала: “Если вы не будете приспосабливаться, с вами произойдет что-то ужасное! Будьте вежливее с другими людьми и забудьте о расизме. Жизнь повернется к вам светлой стороной, если вы измените свое поведение”. Для Рака, к которым относился и мистер Джоффри, она написала: “Вы без памяти влюбитесь в прекрасную девушку, такую же умную, как вы сами, но гораздо вас моложе. Дайте ей шанс, и вы будете приятно удивлены!”
— А что, если твой гороскоп будет читать женщина? — спросила я.
— И что? — не поняла она.
— Тогда получится, что женщина влюбится в прекрасную девушку.
— Ой, точно, — сказала она и поменяла “девушку” на “человека”.
Ее беспокоило, что так ее послание мистеру Джоффри звучит слишком расплывчато, но, с другой стороны, она согласилась, что иначе гороскоп выглядел бы странно.
Ночью я легла в спальный мешок на полу, а Дениз заняла мою кровать. Я подумывала, не показать ли мне ей “Плейбой” перед тем, как выключать свет, но потом отказалась от этой идеи. Мне показалось, что она, как и Мелина, скажет, что это пошло.
Утром папа испек нам оладьи. Дениз все никак не говорила, вкусные они или нет, так что мне, в конце концов, пришлось идти напролом.
— Понравились тебе оладьи?
— Очень, — согласилась она. — Чудесные оладьи.
— Я вкуснее еще никогда не ела, — добавила я.
Она кивнула и подцепила вилкой еще оладью. Я взглянула на папу, который стоял у плиты в фартуке, но не поняла, слышит он нас или нет.
Мама Дениз приехала за ней около одиннадцати. Она позвонила в дверь и представилась папе и мне, а потом похвалила персидский цикламен, который мы посадили перед домом. Папа взял ножницы и срезал ей маленький букетик. Когда Дениз с мамой уехали, мы вернулись в дом, и, как только я закрыла дверь, папа заговорил:
— Ну, давай сюда кассету.
— Что?
— Я хочу услышать это интервью.
— Но ты же сказал Дениз, что подождешь, пока не выйдет статья.
— Не говорил я такого. Это она сказала, что я должен подождать, а я ответил, что это слишком долго.
Я взглянула на него.
— Давай сюда, — повторил папа.
Я пошла в спальню за кассетой. А что еще я могла поделать? Когда я вернулась, папа стоял в неофициальной гостиной, где была стереосистема. Я отдала ему кассету, и он вставил ее в магнитофон. Пока проигрывалась запись, он стоял рядом, словно охранял ее.
Когда шла первая часть разговора, про газовые маски, он смеялся.
— Молодец! — хохотал он. — Ну, ты ему задала!
Когда пошел кусок про презервативы, он молчал. На пленке мистер Вуозо выключил запись, а потом включил снова, попросив задавать мне только нормальные вопросы. В этот момент папа остановил запись.
— И что там было? — спросил он.
— Ничего.
— Почему тогда запись выключали?
— Мистер Вуозо разозлился из-за моего вопроса и нажал “стоп”.
— А потом что случилось?
— Он спросил, откуда я узнала про его презервативы, — призналась я.
— И откуда же ты про них узнала?
— Я увидела их в его вещмешке.
— Ты что, шутишь? — не поверил папа.
Я замотала головой.
— Что ты за человек, раз лазишь по чужим вещам? — спросил он.
Я промолчала.
— А в моих вещах ты тоже копаешься? Когда меня нет дома? — продолжал он.
— Нет.
— Презервативы, — произнес папа, качая головой. — У тебя грязный рот, и мысли такие же грязные.
Он подошел и ударил меня прямо по губам, как будто пытался выбить из них грязь. Когда я вырвалась, он схватил и больно сжал мою руку. Это было гораздо больнее пощечины. Ощущение было как у доктора, когда тебе меряют давление и кажется, что рука вот-вот взорвется, а потом медсестра ослабляет манжету, и ты удивляешься, как же она поняла, что это нужно сделать вот прямо сейчас. Правда, папа хватку не ослаблял.
Утром я обнаружила на руке фиолетовые синяки размером с папины пальцы. Я надела кофту с длинными рукавами и пошла завтракать. Папа уже ел свои обычные хлопья.
— Можно мне кассету? — спросила я. — Мне нужно статью писать.
— Нет, теперь это моя кассета.
— А как же мое интервью?
Он пожал плечами.
— Можешь взять интервью у меня, — предложил он.
— Я не хочу брать у тебя интервью.
Он прекратил жевать и взглянул на меня:
— Прекрасно, и не надо.
Доев хлопья, я смотрела, как папа допивает молоко, оставшееся внизу пиалы. Закончив, он отнес тарелки в раковину. Ополоснув водой, он поставил их сушиться. Он не знал, что каждый день, вернувшись из школы, я перемываю их с моющим средством.
глава восьмая
Я все равно написала интервью с мистером Вуозо. Список вопросов у меня сохранился, и, перечитывая его, я постепенно припоминала ответы. Иногда, если нужный ответ так и не всплывал в памяти, я придумывала фразы, какие он мог, как мне казалось, произнести. Например, на вопрос “Сможете ли вы в Ираке получать посылки?” — я придумала ответ: “Да, конечно. Когда родные, друзья и соседи посылают мне посылки, я понимаю, что обо мне дома не забывают”. В конце, обнаружив, что интервью выходит какое-то уж слишком короткое, я добавила вопрос: “Что бы вы хотели сказать людям, которые любят Саддама?” — и мистер Вуозо якобы ответил: “Я бы призвал их поостеречься, потому что я не спускаю с них глаз”.
— Отличная концовка, — заметил Чарльз, когда в понедельник я показала ему статью.
— Спасибо.
За обедом я рассказала Томасу, что сделала.
— Ты что, хочешь произвести на меня впечатление? — спросил он.
В тот день давали спагетти, и уголки рта у него перепачкались в томатном соусе.
— Ага, — призналась я.
— Ну а я вот не впечатлен.
— А что тогда может тебя впечатлить? — поинтересовалась я.
— Ничего. Слишком поздно. Ты меня теперь уже никогда не впечатлишь, — сказал он и засунул в рот вилку с намотанными на нее спагетти.
Позже на перемене я подошла к шкафчику Дениз и пересказала ей наш с Томасом разговор.
— Он даже не хочет дать мне еще один шанс, — пожаловалась я.
— Разве можно его в этом винить?
— Наверное, нельзя, — признала я.
У Дениз на внутренней стороне дверцы шкафчика висело зеркальце, и, посмотревшись в него, она достала из сумочки маленький квадратик бумаги, похожей на восковую. Она прижала ее ко лбу, потом отняла и показала, что бумажка вся в жире и косметике.
— Ф-фу, — сказала она, демонстрируя мне бумажку.
— Я не расистка, и мне все равно, что говоришь ты или Томас. Я должна делать то, что мне велит папа.
— Почему? — удивилась Дениз.
— Просто должна, и все.
— А что будет, если ты ослушаешься?
— Он разозлится, — ответила я.
— И?
— Он становится очень грубым, когда злится, — попыталась объяснить я.
— Да я же тебе говорила, — сказала Дениз. — Это пройдет.
— Нет, не пройдет, — возразила я. — Ты его не знаешь.
— Ты, главное, не бойся его так, — посоветовала она.
— Я ничего не могу с собой поделать.
— Представь его собакой, — продолжила она. — Ты ведь знаешь, что с собаками нужно вести себя уверенно, потому что они чуют запах страха?
Я кивнула.
— Ну вот и с папой веди себя так же. Если будешь его игнорировать, он оставит тебя в покое, — пообещала Дениз.
Весь оставшийся день мне было ужасно плохо. Мне казалось, что в том, что папа злится, виновата одна я. И что все было бы нормально, если бы я вела себя по-другому. Возможно, Дениз права, но вот только я не умею вести себя так, как она говорит.
Несмотря на это, вечером, когда мы с папой сидели перед телевизором, я изо всех сил старалась быть храбрее. Передавали пресс-конференцию с Колином Пауэллом, и папа злился все больше и больше. Он кипятился, заявлял, что Колин Пауэлл совершенно некомпетентен для своей должности председателя Объединенного комитета начальников штабов.