Страница 28 из 43
Ни где-нибудь, а при голосовании в Президиуме Академии наук программ развития водного хозяйства чуть ли не решающее значение имели выступления «передовых» председателей (и председательниц) колхозов, которые к тому же не упускали случай высказаться на предмет Залыгина и иже с ним. (Особенно в моем присутствии.)
Почему Минводхоз имеет средства для постройки школы и больницы и, пользуясь этим, покупает у хозяйства земли, чтобы испортить их раз и навсегда, а Минпросвещения и Минздравоохранения этих денег не имеют — тоже никто не знал. Минводхоз сильнее — вот и все дела. Бюджет Минводхоза от 12 до 18 миллиардов в год, его задача «освоить» эти миллиарды досрочно, его похвалят и до конца года дадут еще. А вот у просвещения, у здравоохранения — у тех шесть миллиардов в год, и термина «освоение средств» у них нет, им никто не подбрасывает. Я всегда думал: что это? Нелепость, глупость или мафиозность? Начало которой положил Хрущев?
Минводхоз, Гидропроект понимали, что я их понимаю. Один из двух томов своих «научных» трудов Минводхоз посвятил разоблачению меня. Бездарное сочинение. Ведь есть же и там грамотные люди — 150 научных учреждений плюс академические и отраслевые институты. Или блеф не скроешь?
Обо всем этом помимо технической стороны дела тоже говорилось в материалах комиссии Яншина.
Руководители сельского хозяйства того времени В.П. Никонов, Б.С. Мураховский (члены ПБ) при встречах раскланивались любезно, дружески беседовали с главным редактором «НМ». Их ненависть я чувствовал заочно и в телефонных разговорах. По телефону нет смысла улыбаться.
Отмена проекта переброски (16.УI.86, Совмин, заседание вел Н.И. Рыжков, против были Яншин, Аганбегян и Воротников — председатель Совмина РСФСР) имела, повторяю, огромный общественный резонанс, а печать поверила в свои силы. «Новый мир» торжествовал. Этого торжества ему и до сих пор простить не могут.
До 1917 года в России существовало Министерство земледелия и государственных имуществ. Очень умно: земледелие ближе всего стоит к проблеме использования природных ресурсов (государственного имущества). К госимуществу относились и минеральные богатства, и лесные — лесной департамент (теперешние одно-два министерства), и рыбопромышленность. Мелиорации шли через департамент земельных улучшений (штат инженеров — 12 человек), в департамент земледелия и землеустройства входило Главное переселенческое управление — колоссальный размах деятельности по освоению земель Сибири, Дальнего Востока, теперешнего Казахстана. В сельскохозяйственных институтах и училищах читался тогда курс «Переселенческое дело». В Омском сельхозинституте продолжал (в 30-е годы) читать этот курс большой специалист б. переселенческого управления Зборовский. Еще до массового переселения в тот или иной район там открывались опытные станции, которые создавали местные сорта сельхозкультур, улучшали породы домашних животных, разрабатывали агротехнику.
В годы нэпа все эти службы возрождались, переселение в Сибирь (и наделение землей) снова стало массовым.
Министром земледелия и госимуществ был Александр Васильевич Кривошеин (1908–1915), проводник столыпинских реформ, управляющий Дворянским и Крестьянским банками, глава правительства Юга России (1920) в Крыму у Врангеля, с Врангелем же он эвакуировался из Крыма, в эмиграции был председателем Русского общевоинского союза.
При назначении на пост министра в порядке знакомства с предстоящими проблемами исколесил Россию, написал о своих впечатлениях книгу. Я читал. Очень интересно, особенно все то, что касается Сибири, переселения в Сибирь. Помню в этой книге и такой эпизод: сыпучие пески мешали и земледелию и ж.д. строительству на Каспийском побережье Кавказа. Будучи там, Кривошеин попросил найти ему специалиста. Нашли. Но сказали — ненавидит монархию, монархическую власть, на каждом шагу поносит ее последними словами. Ярый монархист Кривошеин специалиста все-таки призвал и неделю возил его в своем вагоне. После записал: неделю слушал всякую похабщину в адрес императора, а что поделаешь — человек действительно знающий.
Этот человек рекомендовал насаждения шелюги. Насадили. Пески на побережье Каспия остановили. И мы, ученики 22-й совшколы в Барнауле, садили шелюгу и остановили наступление песков на город (со стороны вокзала).
И в Барабе, и в Кулунде я встречал так называемые «кривошеинские» (еще они назывались «министерскими») поселения, дороги, мосты, пруды, колодцы — все это было построено по его указаниям, в результате все той же поездки. Так готовился этот министр к своей новой деятельности.
Не помню даже — сколько статей я тогда написал. В «Правде», в «Коммунисте» была большая статья. («Известия» тогда воздерживались.) В «Нашем современнике». О «Новом мире» и говорить нечего.
И многие тогда писали, и, написав какую-нибудь ерунду, хвастались: если бы не моя статья — переброска осуществилась бы! Это я от Юрки Бондарева слышал, от дилетанта и влюбленного в самого себя человека. Почему запомнилось? А вот: он опубликовал что-то довольно пространное в «Сов. России», а я возьми да и сошлись на один из фактов, приведенных в этой статье. Что-то по поводу общей протяженности каналов в СССР в сравнении с чем-то французским.
Что тут поднялось! Перебросчики подняли какой хай: Залыгин-то! Он человек совершенно неграмотный! Я кинулся к статье Бондарева, стал проверять: все вранье, все выпендреж (и в этом Бондарев тоже весь).
Но мне-то оправдываться было поздно…
«Перебросчики» жаловались: вся пресса пишет против них, а им не дают слова! И тут ерунда: мы в «НМ» дали им места больше, чем себе, они по отношению к нам допускали грубости, мы — никогда (обвинения их в совершении государственных преступлений — это не грубость). Да ведь и цензура еще была в то время, она нас останавливала, а не их.
Выдержка из моей статьи: «Отказавшись от надуманных проектов переброски речного стока, или, как еще говорилось у нас, „проектов поворота рек“, государство наше осуществило поворот в сторону общественного мнения. Поворот столь же необходимый, сколько и необратимый». Цитата на обложке брошюры «Поворот». Издательство «Мысль», 1987. (Увы! — государственного поворота к здравому смыслу так ведь и не произошло.)
Очень быстро и хорошо была издана брошюрка, безо всяких заявок с моей стороны. Уж не Горбачев ли приложил руку? Может быть. Хотя на эту тему мы говорили мало. И правильно, что мало.
А вот Е.К. Лигачев, тот приглашал меня по этому поводу в ЦК. Говорили долго-долго. О чем — не понял. Кажется, о той же переброске.
Потом он прислал мне копии материалов, которые были направлены против меня. Со своей запиской. Записка опять-таки не очень четкого содержания: отвергая что-то, надо быть корректным и доказательным. (Мне кажется, я таким и был.) Потом Е.К. звонил мне, присылал в редакцию нарочных — забрать эту записку обратно. В конце концов я ее отдал, но копию снял, в архиве «НМ» она должна быть. Даже странно: я же Е.К. знаю давным-давно по Новосибирску, в моем представлении он всегда был человеком более определенным.
Что касается моего с ним разговора в ЦК — не выяснял ли он вопрос: буду ли я сотрудничать с Бондаревым в создании «патриотической» писательской группировки? (Нет ничего удивительного: вот уж кто друг друга понимает: уровень один. А вот в уровне порядочности — не сравнить!) Может быть, и так. Я уже после встречи об этом подумал, но, и не угадав этого замысла Е.К., никаких сомнений у него на этот счет все равно не оставил.
Уж очень часто Е.К. возвращался к фигуре Бондарева и в самом положительном смысле.
К тому времени, сидя в президиуме какого-то юбилейно-торжественного заседания в Колонном зале, Горбачев и Бондарев поговорили о чем-то очень крупно, остались друг другом очень недовольные. Слов я не слышал, сидел несколько сбоку, а вот выражения лиц (особенно Горбачева) наблюдал.
Писатель-прокурор — это нечто новое в литературе, свойственное только нам, совкам. Конечно, без обвинителя не может быть суда, но когда обвинителями выступают писатели, да еще демократы (А. Адамович, Ю. Черниченко), это меня ввергает в недоумение. Не может быть священнослужитель пьяницей, за этот порок его лишают сана, не может быть и писатель обвинителем. Впрочем… На ХYIII (кажется) съезде партии Шолохов требовал расстреливать писателей, «врагов» советской власти.