Страница 5 из 46
В 1600 г. на полпути между Верхотурьем и Тюменью был основан Туринск (главным образом для лучшего обеспечения перевозки казенных грузов). В Тюмень из Европейской России вела и «старая Казанская дорога». Она проходила через уфимские степи (именно на ней в 1586 г. была основана Уфа) и использовалась властями обычно лишь в экстренных случаях: для посылки гонцов, срочной переброски войск и т. д. [18, т. 3, ч. 1, с. 77—147; 58, т. 2, с. 30, 37].
* * *
В чем причины упорного продвижения русских на восток? Какие силы заставляли сотни и тысячи людей оставлять родные места и отправляться все дальше «встречь солнца»? Почему это движение приобрело широкий размах именно с конца XVI столетия? Исчерпывающими ответами на эти вопросы наука в настоящее время не располагает. И все же главные причины вырисовываются довольно определенно.
Начало русской колонизации Сибири не случайно пришлось на конец XVI в. Именно к этому времени всем ходом исторического процесса были созданы необходимые предпосылки для выхода России за Урал. В освоении русскими людьми зауральских земель нередко видят продолжение начатого еще новгородцами движения в богатые пушниной «полуночные страны», однако этого недостаточно для уяснения смысла произошедших в конце XVI в. событий: известные издревле районы Северного Приобья так и не стали базой для продвижения в глубь Сибири. Трудность северных (Печорских) путей, их крайняя удаленность от жизненно важных центров страны, невозможность создания в таких условиях на сибирской территории опорных пунктов с постоянным населением — все это обрекло бы на неудачу попытки прочного закрепления за Русским государством формально подчиненных ему с XV в. княжеств Югры.
Положение решительно изменилось в середине XVI в. После падения Казанского ханства открылась короткая и удобная дорога на Урал по Каме: ее притоки близко подходили к верховьям рек бассейна Тобола, а природно-географические условия этого района позволяли закрепиться в Сибири уже более надежно. И правящие круги феодальной России не могли не использовать предоставившиеся им после похода Ермака возможности к пополнению казны, тем более что ее расходы в это время резко возросли, а новые источники пополнения разыскивались с трудом.
Русская пушнина (главным образом соболь) издавна находила практически неограниченный спрос за границей, но во второй половине XVI столетия поставляющие основную часть «мягкого золота» Печорские и Пермские земли стали «испромышляться», в то время как на внутреннем и внешнем рынках спрос на пушнину увеличился в связи с установлением торговых отношений с Западной Европой через Белое море и усилением связей с восточными странами после включения в состав России всего, волжского пути. Сибирь с ее неисчислимыми пушными богатствами привлекала к себе прежде всего охотников до «соболиных мест», а ими, помимо служилых людей и прочих представителей феодального государства, являлись торговые и промышленные люди. Они разведали пути в Сибирь, и они же в первую очередь воспользовались результатами походов «государевых ратей».
Контингент первых переселенцев был вследствие этого довольно пестрым. Кроме издавна отправляющихся на восток «своею охотою» промышленников, в Сибирь шли посланные царской волей служилые люди, которые и составляли длительное время основную массу постоянного русского населения в новом краю. Но московское правительство отправляло «за Камень» не только ратных людей. У русских государственных правителей относительно Сибири, видимо, имелись далеко идущие планы. Вряд ли, в частности, в Москве могли остаться равнодушными к слухам о близости к восточным русским пределам Индии и Китая, прямая торговля с которыми дала бы огромные выгоды. Все большую потребность испытывало растущее Русское государство в драгоценных металлах и иных полезных ископаемых, которые надеялись найти в Сибири. Правящие круги России стремились поэтому не только к простому присвоению пушных богатств Сибири, но и к прочному утверждению на просторах Зауралья.
По государеву указу в сибирские города переводились пашенные крестьяне, призванные облегчить своим трудом снабжение новой «государевой вотчины» продовольствием, а также казенные ремесленники (главным образом кузнецы), часто являвшиеся одновременно и рудознатцами. Помимо «государевых людей», уже с первых лет освоения зауральских земель как «в службу», так и «в посад», и «в пашню» стали ссылать всякого рода преступников (к которым относили и участников антифеодальных выступлений), а также «иноземцев» из числа военнопленных (последних главным образом «в службу»). Ссыльные и в дальнейшем составляли значительную часть отправляемых за Урал, особенно в наименее заселенные, наименее благоприятные для жизни районы Сибири [16. с. 67–71; 18, т. 4, с. 60–61; 125, с. 5–10].
Но конечно же не одна «государева воля» и не одна лишь жажда наживы двигали направлявшимися в Сибирь людьми. Уходя на новые земли, массы «черного люда» пытались избавиться от растущего гнета и феодального произвола, искали лучшие условия для хозяйствования. И практически каждое ужесточение режима феодальной эксплуатации, каждая вспышка классовой борьбы в Русском государстве вызывали в конечном итоге волны переселений в колонизуемые районы, в том числе и на «сибирскую украйну». Поток вольных переселенцев с течением времени все более нарастал и постепенно превысил число лиц, направляющихся в Сибирь «по указу»: именно он в конечном счете предопределил ее прочное вхождение в состав Русского государства.
Было бы, однако, неверно противопоставлять, как это нередко делалось, вольнонародную колонизацию Сибири, выражавшуюся в добровольном и стихийном ее заселении, колонизации правительственной. Последняя также осуществлялась силами простого народа с той лишь разницей, что инициатива в организации и проведении важных для освоения края мероприятий принадлежала правительственной администрации. Правительственная колонизация выражалась в сооружении городов и иных укрепленных пунктов, в переводе «на житье» в Сибирь различных категорий населения, в организации казенной запашки, в устройстве дорог и т. п. Политика правительства оказывала сильное воздействие на направление и ход миграционных процессов: она либо сдерживала, либо ускоряла их, влияла на степень плотности населения в различных районах Сибири.
В освоении Сибири наблюдалось тесное переплетение государственного и вольнонародного начал. Как заметил советский историк Н. В. Устюгов, «правительственная и вольная колонизация — два параллельных процесса, взаимно обусловленных, тесно связанных, немыслимых один без другого» [137, с. 67–68].
Действительно, при преобладании в определенные периоды в одних районах правительственной, в других вольнонародной колонизации (с наибольшим, как правило, значением в ранние периоды первой, а в поздние — второй) оба потока тесно взаимодействовали и даже сливались друг с другом. Строится новый город — и под защиту его стен наряду с переведенцами собирается и вольное (вначале обычно промысловое) население; оно пополняет гарнизон этого города, обживает его окрестности, создает там прочную базу для дальнейшего продвижения в глубь Сибири и содействует как «проведыванию», так нередко и присоединению новых земель, где в свою очередь по указу государя его служилые люди ставят новый острог, организуют систему ясачного и таможенного сбора, заводят казенную пашню, проводят укрепляющие в новом крае позиции государственной власти оборонные и иные мероприятия, немыслимые без широкого к ним привлечения «вольных гулящих людей».
В чистом виде правительственная и вольная колонизации выступают довольно редко. К какой из них отнести, например, перевод в сибирские города по «государеву указу» служилых, набранных для этой цели добровольно? Какую из форм колонизации выражают действия сибирских служилых — проводников правительственной политики — и промышленников — людей вольных, которые, объединившись, «проведывали» и часто по собственной инициативе «приводили под государеву руку» отдельные группы аборигенного населения? Как в связи с формами колонизации охарактеризовать торгово-промышленную деятельность «государевых служилых людей», нередко осуществлявшуюся не только помимо воли правительства, но даже вопреки ей (пушная торговля), и вместе с тем участие добровольцев из торгово-промышленного населения в военных экспедициях, организованных по указу центральных властей? Подобные примеры можно умножить, но суть их в одном — в тесном переплетении, в неразрывном единстве (если говорить о XVII в. в целом) правительственной и вольно-народной колонизаций.