Страница 12 из 72
Бояре опасались покушений казны на их вотчины и желали обезопасить себя от царских опал. Все это нашло отражение в знаменитой крестоцеловальной записи Шуйского от 19 мая 1606 г.{48} В. О. Ключевский считал запись актом, ограничивавшим власть самодержца в пользу бояр.{49} Однако на неосновательность такой оценки указывал уже С. Ф. Платонов.{50}
По традиции дума являлась высшей судебной инстанцией в государстве. Грозный ввел опричнину, чтобы узаконить свои опалы и конфискации, осуществленные без санкций Боярской думы. Запись Шуйского символизировала возврат к традиции, нарушенной опричниной. Царь Василий клятвенно обязался, что никого не казнит смертью, «не осудя истинным судом с бояры своими». Опалы вели к переходу родовых земель в казну, что беспокоило бояр более всего. Дума добилась четкого указания на то, что без боярского суда царь не может отобрать вотчины, дворы и пожитки у братьев опальных, их жен и детей. «Черных» торговых людей царь мог казнить без бояр «по суду и сыску». Но и в этом случае казна лишалась права отбирать «дворы, лавки и животы» у жен и детей опального человека. Шуйский обещал не слушать наветов, строго наказывать лжесвидетелей и доносчиков, дать стране справедливый суд.{51}
После царского избрания власти должны были позаботиться о назначении главы церкви. Приверженцем Шуйского был крутицкий митрополит Пафнутий, давний покровитель Отрепьева в Чудовом монастыре.{52}Он сыграл не последнюю роль в избрании князя Василия на трон. Теперь он рассчитывал разделить с ним плоды успеха. Но когда дума и священный собор начали совещаться насчет избрания патриарха, сторонники Шуйского оказались в трудном положении. Им не удалось провести на патриарший престол Пафнутия. Не прошла также и кандидатура Гермогена, самого рьяного из противников Лжедмитрия. В конце концов дума и высшее духовенство пошли на компромисс и решили возвести на патриарший престол представителя знатной боярской семьи Филарета Романова.
После свержения Годуновых Романов был освобожден из заточения. Но Лжедмитрий I не спешил приблизить ко двору семью, которой некогда служил как кабальный холоп. Вплоть до апреля 1606 г. старец Филарет жил не у дел в Троице-Сергиевом монастыре. Лишь в последние недели своего недолгого правления Отрепьев в страхе перед могущественной боярской аристократией пытался найти поддержку у Романовых. Останки опальных Романовых были извлечены из земли и перевезены в Москву для захоронения. Самозванец не оставил своими милостями даже Михаила, малолетнего сына Филарета. В царской казне хранились «посохи» — «рога оправлены золотом с чернью». Согласно казенной описи, один посох был снабжен ярлыком, «а по ерлыку тот посох Гришка Отрепьев рострига поднес…Михаилу Федоровичу».{53} Лжедмитрий не церемонился с духовенством: он отправил на покой ростовского митрополита Кирилла, а митрополичью кафедру тут же передал Филарету Романову.{54}
Почему при выборе патриарха дума и духовенство отдали предпочтение Филарету Романову, получившему сан митрополита из рук Лжедмитрия? Очевидно, в думе оставалось слишком много людей, всецело обязанных Отрепьеву карьерой. Они боялись за свое будущее и избегали крутых перемен. Матерью Ф. Н. Романова была княжна Е. А. Горбатая-Шуйская.{55} Как некогда Борис Годунов после своего избрания, так и Василий Шуйский пытался привлечь на свою сторону род Романовых. Но ни тому, ни другому это не удалось.
Согласившись на избрание Филарета патриархом, царь Василий использовал первый удобный предлог, чтобы удалить его из столицы. Новому пастырю церкви поручено было во главе большой комиссии ехать в Углич за мощами истинного Дмитрия.{56} В двадцатых числах мая московские власти объявили польским послам на приеме в Кремле, что патриарх Филарет Никитич вскоре привезет в Москву тело младшего сына Г розного. Позже, по возвращении из России в 1608 г., польские послы напомнили московским дипломатам, как в Москве был низложен патриарх Игнатий Грек, а посажен Филарет Никитич, «яко о том бояре думные по оной смуте (после майского переворота. — Р. С.) в ответной палате нам, послом, сами сказывали, менуючи, что по мощи Дмитровы до Углеча послано патриарха Феодора Микитича, а говорил тые слова Михайло Татищев при всех боярах; потом в колько недель и того (Романова. — Р. С.) скинули».{57}
Филарет как нельзя лучше исполнил поручение Шуйского. 28 мая в Москве получили письмо об открытии им мощей нового мученика Дмитрия. Между тем события в столице развивались своим чередом.
В день наречения на царство Василий Шуйский велел убрать тело Лжедмитрия с Красной площади. Труп привязали к лошади и выволокли в поле за Серпуховскими воротами. Там его бросили в «божий дом», куда собирали умерших нищих и бродяг.
Тревога в столице не улеглась. В городе много толковали о знамениях, предвещавших новые беды. Когда труп самозванца везли через крепостные ворота, налетевшая буря сорвала с них верх. Потом грянули холода, и вся зелень в городе пожухла. Из уст в уста люди передавали вести о чудесах, творившихся подле трупа «Дмитрия». Ночные сторожа видели, как по обеим сторонам стола, на котором лежал царь, из земли появлялись огни. Едва сторожа приближались, огни исчезали, а когда удалялись — загорались вновь. Среди глухой ночи прохожие, оказавшиеся на Красной площади, слышали над окаянным трупом «великий плищ, и бубны, и свирели, и прочая бесовская игралища».{58} Приставы, бросившие тело Отрепьева в «божий дом», позаботились о том, чтобы запереть ворота на замок. Наутро люди увидели, что мертвый «чародей» лежит перед запертыми воротами, а у тела сидят два голубя. Отрепьева бросили в яму и засыпали землей, но вскоре его труп обнаружили совсем в другом месте. Произошло это, по словам Буссова, на третий день после избрания Шуйского. По всей столице стали толковать, что «Дмитрий» был чародеем-чернокнижником и «подобно диким самоедам» мог убить, а затем оживить себя.
Власти были встревожены и долго совещались, как бы покончить с мертвым «колдуном». По совету монахов тело расстриги увезли в село Котлы под Коломенским и там сожгли. При жизни Отрепьев велел соорудить там подвижную крепостицу, на стенах которой были намалеваны черти. Москвичи прозвали эту крепостицу «адом». Царь Василий уверял бояр, будто Лжедмитрий намеревался истребить их во время военных потех у стен крепостицы. По этой причине тело самозванца было сожжено вместе с «адом».
Немецкий купец Г. Паэрле записал слух о том, что пепел убитого царя собрали, зарядили в пушку и выстрелили.{59} Недостоверность этого слуха очевидна. Прах Отрепьева невозможно было отделить от углей и пепла сожженной крепостицы. Буссов и другие авторы кратко отмечают, что прах Лжедмитрия был развеян по ветру.{60}
Что бы ни предпринимали власти, им не удалось успокоить народ. Сторонники Лжедмитрия, преодолев растерянность и замешательство, стали готовить почву для свержения Шуйского. По-видимому, они надеялись спровоцировать беспорядки в столице, направленные против власть имущих, а также против «литвы», с тем чтобы осуществить контрпереворот.
Однажды ночью, рассказывает капитан дворцовой стражи Я. Маржарет, на воротах дворов, принадлежавших дворянам и иностранцам, появились пометы и надписи, что царь велит народу разорить меченые дома предателей. Примерно тогда же на улицах появились подметные письма от имени «Дмитрия».{61} Пан Хвали-бога, дворцовый служитель Лжедмитрия, сообщил об этом эпизоде более подробно: «Около недели (после переворота, т. е. 24 мая. — Р. С.) листы прибиты были на воротах боярских дворов от Дмитрия, где давал знать, что ушел и бог его от изменников спас… самими бы московскими людьми Шуйский был бы убит, если бы его поляки некоторые не предостерегли, которые другой революции боялись».{62} Поляки ни в коей мере не симпатизировали Шуйскому, но они боялись, что переворот («революция») приведет к новым избиениям иностранцев.