Вкус медной проволоки

- И ты слезай.

- На арапа берёшь! - крикнул Цубан, - Ну-ка, пошли, Чугунок.

Жереб посмотрел на Шурку:

- Сядь, Чугунок, или я буду за него. Иди, Цубан, один. До первой кровянки.

Я ждал Цубана внизу. Мне было все равно. Я знал, что сейчас свалю его на землю, а потом буду драться с Чугунком и с Жеребом, если дойдёт до этого, хотя он был в пять раз сильнее меня. Мне было все равно - я готов был драться со всем светом.

Цубан мялся. Он переступал с ноги на ногу, не решаясь спуститься вниз. Я смотрел на его пыльные босые ноги и ждал.

- Он чокнулся, - крикнул Котька. - Кончаем, ребята.

Они молчали.

Я поднял голову.

Шурка все еще стоял, не зная, что ему делать.

Я взял свой «драндулет». От противогазных трубок покрышки стали бугорчатыми, колеса искривились и сильно «восьмерили», хотя я уже несколько раз подтягивал спицы, когда обод начинал биться о вилку. Было ясно, что колеса скоро «полетят».

«Ладно, - подумал я. - Вам же хуже».

Я развернул велосипед и. покатил в сторону крепости. Теперь мне было наплевать, что они обо мне думают.

Утром я пошёл мыть ялики. Было еще совсем рано, но у причала уже покачивались два пустых ялика, и с третьего выгружали рыбу.

- Могу подраить ялик, - сказал я.

- Добро, - сказал рыбак.

- Чем будешь брать? Деньгами или рыбой? - спросила его жена. Она была в бушлате и в резиновых сапогах.

- Мне бы деньгами, - сказал я.

- Идёт, - сказал рыбак.

Жена поднялась на причал и взяла большую корзину с кефалью.

- Захватишь остальные! - крикнула она. - Не задерживайся.

Рыбак кивнул головой.

- Иди помогай! - крикнул он мне. Он подогнал ялик к берегу, и мы вытащили его на песок.

- Вот тряпки. Помоешь дно тоже. Потом приходи ко мне. Меня зовут дядя Серёга.

Дядя Серёга поднял вторую корзину со ставридой и ласкирями. Я взял одну ставридку. В руке она ожила и забила хвостом.

- Полтора рубля получишь. Хватит?

Я бросил ставриду обратно:

- Не беспокойтесь. Будет блестеть, как новенький.

Дядя Серега улыбнулся:

- Ну валяй.

Я взял брезентовое ведро и принёс воду.

«За неделю заработаю на камеру». Я снял майку и положил её на камень. Потом принёс еще три ведра воды и их тоже выплеснул в ялик. Согнувшись, я залез под носовую банку, где лежала «кошка». Здесь пахло смолой и рыбой. Я драил дно и насвистывал: «В нашу гавань заходили корабли».

Кто-то дотронулся до моей спины. Я попятился назад и поднял голову. Надо мной стоял Котька. На кончике его греческого носа висела капля. Он шмыгнул носом.

Я пришел тебе помогать, - сказал он, не глядя на меня. - Бабушка сказала; что ты здесь...

Я молча протянул ему ведро.

Через две недели мы купили обе камеры. На одной было десять латок. На другой только три.

ВКУС МЕДНОЙ ПРОВОЛОКИ

Лампа вдруг закоптила, по стене дота заплясали тени. Фёдоров подошёл к лампе, снял стекло, обмотав его тряпкой, и подрезал ножницами фитиль. Потом снова вставил стекло. Стало светлее, и я увидел его губы.

Его губы были порваны в нескольких местах. Срослись они неровно и полностью не закрывали зубов. С одной стороны нижняя губа была вывернута, с другой стороны её почти не было видно. Верхняя была стянута в одну сторону.

- Ну? - сказал Федоров, возвращаясь к телефону. Он внимательно осмотрел нас. Его взгляд остановился на мне.

- Адрес?

Я хотел соврать. Я уже открыл рот, чтобы соврать, но, посмотрев на его губы, вдруг сказал правду.

Он отвернулся и стал крутить ручку телефона.

- Мостовой, - крикнул он в трубку.

Шурка задышал мне в ухо:

- Кому это надо?

Шурка был прав. Я покосился на Котьку. Котька стоял по стойке смирно. Через плечо у него висела противогазная сумка с вышитой надписью «Казанджи». В сумке были Котькины тетради и учебники. Еще там были булочки, которые нам выдавали в школе. Мне захотелось есть.

Скрипнула дверь, и в дот вернулся старшина Зурико.

- Вы у меня третьи за неделю, - сказал он. - Великое переселение народов. Куда бежали, генацвале?

- В Африку, - пробурчал Шурка. - К неграм и обезьянам. Охотиться за слонами.

Послышался шум приближающегося автомобиля.

- Завтра ты еще не так будешь острить, сопляк. Я тебя сам домой отведу, клянусь.

Зурико вышел.

Бежали мы в Лубны. К Шуркиной бабке. Бабка писала, что домик сохранился и сад тоже, и приглашала их приехать. Но Шуркиной матери было некогда, - она работала в госпитале. Тогда Шурка подбил нас.

- Поедем, - сказал он. - Отожрёмся. Это же Украина, всесоюзная житница. Сметану будем есть. Мёд.

Мы согласились. Бежали мы в субботу, сразу после уроков. А погорели мы глупо. Поздно заметили КПП и поздно легли на дно кузова. Ложиться не стоило. Это уж точно. Зурико так и сказал, снимая нас с форда: «Честный человек, покидая запретную зону, не будет прятаться при виде КПП».

- Рубать будете? - спросил Федоров. Он прошёл в угол дота. Зашуршало сено. Он склонился над вещмешком и достал банку американской тушёнки и финку с наборной ручкой. Финка беззвучно вошла в банку. Он протянул банку Жеребу.

- Хлеб и ложки на столе.

Мы молчали. Он толкнул ногой дверь и вышел. Он был высок и костист. Он сильно нагнулся, выходя из дота. Над его плечом на секунду заискрились звезды и опять исчезли.

- Уже вечер, - грустно сказал Котька.

- Вам-то что! - сказал Шурка. - А мой любимый дядя орденоносец имеет сто килограммов весу.

- Нюни распустили, - Жереб презрительно сплюнул.

- Плюй, Жереб, плюй, - сказал Шурка. - Зуб даю, что он и тебе по шее смажет. Он к тебе слабость питает.

- Не имеет права, - буркнул Жереб.

- Спорим, - Шурка протянул руку.

- Идите к чёрту! - крикнул Жереб. Он встал из-за стола и улёгся в углу на сено. Сено было покрыто парусом.

- Комфорт, - крикнул Шурка и лёг рядом. Мы е Котькой доели тушёнку и тоже легли.

Сено было свежее. От него пахло солнцем, наверно, его долго просушивали.

Было мягко. Я сам не заметил, как уснул.

Проснулся я неизвестно отчего. За столом сидели Фёдоров, Зурико и незнакомый матрос. Они ужинали,

- Что будем делать с ними? - спросил матрос и кивнул в нашу сторону.

- Завтра отвезём. Сменимся и отвезём. Эта такая шпана, знаешь, да?

- Пацаны как пацаны, - сказал Фёдоров. - Налей еще чайку.

Сахар хрустел у них на зубах. Они пили и курили махорку. Запах сена исчез. Мне было не заснуть. Я злился. «Водохлёбы, - думал я. - Другие воюют, а они здесь чаи гоняют. И еще шпаной обзывают».

- Слушай, Федоров, - сказал Зурико, - всё хочу у тебя спросить... Между прочим, почему у тебя такие губы?

- Да так, - задумчиво протянул Федоров. - Фельдфебель один постарался.

- Ты что, в плену был, да? - удивился Зурико. - Брось, кацо, не надо меня пугать.

Фёдоров затянулся и, вздохнув, выпустил узкую и долгую струйку дыма.

- Мне повезло. Меня отбили партизаны. Я ещё партизанил.

- Реабилитировал, стало быть, себя, - сказал третий.

- А где ты сам был, когда мы сдавали Севастополь, - вдруг зло крикнул Фёдоров, - А?!

- Меня еще тогда не призвали, - растерянно сказал матрос, - меня только весной мобилизовали. Как раз в мае.

- Мобилизовали… - усмехнувшись, повторил Фёдоров и повернулся к Зурико. - А меня взяли на Фиоленте, помнишь, как это было. За спиной море. Отступать уже некуда.,.

Я лежал с закрытыми глазами и слушал. Было жаль, что ребята спят и не слышат всего этого. Бывает же такое - они спят, а он рассказывает. Бывает же такая невезуха.

Мне было так жаль, что они не слышали всей этой истории, что, когда Зурико, Прошкин и Фёдоров пошли встречать очередную машину, я растолкал Шурку, чтобы все рассказать ему.

- Слушай, Цубан, я такое тебе сейчас скажу - ахнешь, - прошептал я над его ухом. - Поднимайся.