Страница 2 из 5
– Джалол, не убивай меня. Клянусь Аллахом, никто не узнает. И деньги мне не надо, и джинсы не надо, и куйнак не надо. Джалол, я уеду сегодня, сейчас. Я даже в кишлак не пойду. Джалооол!», – взвился протяжный крик, похожий на звериный вой, и тут же внезапно оборвался. Нелепо подняв руки, медленно, как в замедленном кинокадре, Мансур, подогнув ноги, упал на спину, на лбу ровно между глаз темнело аккуратное отверстие. Судорожно дернув ногами, Мансур затих и вытянулся на песке, глядя карими, уже ничего не видящими, глазами в белые облака, медленно плывшими над ним.
Джалол медленно убрав за пояс джинсов пистолет, подошел к Мансуру, невидяще глянул на его безжизненное лицо, сплюнул в сторону и, быстро подтащив тело Мансура к своей страшной ноше, принялся лихорадочно связывать ноги Мансура со свертком, поместив в их ногах кусок бетона, который накрепко примотал бечевой.
Затем, кряхтя и бормоча невнятные ругательства, перевалил в воду сверток, а затем и тело Мансура. Некоторое время силуэты двух туловищ неподвижно стояли под водой возле берега. Затем, медленно, словно в каком-то непонятном, медленном танце, силуэты стали превращаться в еле видимые, неясные тени, которые вскоре исчезли в глубине водного потока.
Джалол, оглянувшись последний раз по сторонам, поднял руки к лицу и провел ими сверху вниз, соединяя у подбородка, совершив импровизированную молитву, Джалол быстрым шагом направился в сторону машины, которая была укрыта в лощине у дороги в зарослях саксаула5.
Первые лучи Солнца, ярко вспыхивали на каплях росы, которая блестящими изумрудами усеивала лепестки роз и листья райхона, растущие во внутреннем дворике Машраба-бобо.
Сам хозяин дома, несмотря на столь ранний час, еще не было и пяти часов, уже заканчивал подметать дорожки в саду. Седой, достаточно стройный для своих семидесяти четырех лет Машраб-бобо не считал себя старым. Да и в махалле6 не каждый в глаза говорил ему, что он по своим годам должен сидеть в чайхане, а не работать в поле. Злые языки плели всякие небылицы о Машраб-бобо: и что он, помимо своей пенсии фронтовика, а она в настоящее время составляла ни много, ни мало семь тысяч сомов. После развала Советского Союза, после всех событий, связанных с межнациональными конфликтами, в некогда достаточно сильной державе, Машраб-бобо пребывал в некоторой растерянности. Но надо отдать должное его выдержке: ни в махалле, ни дома, ни на работе в поле, на торжествах или иных сборищах никто не услышал от Машроб-бобо жалоб на ту или иную власть. При нем и в чайхане его погодки особо не осмеливались хаять существующую власть. Особенно после одного случая. Через два дома от Машраба-бобо жил его друг юности, а затем с годами и друг старости Курбан-кызык. Есть категория людей, которых в любом возрасте зовут как в молодости. Курбан-кызык как раз был из этой категории. Если Машраб, молодой сильный парень после 22 июня 1941 года буквально чрез месяц загремел в маршевые роты, то Курбан-кызык, работавший в то время одним из первых помощников машинистов тепловозов – узбеков, имел бронь. И как следствие на фронт не попал. Но очень Курбан-кызык завидовал Машрабу, особенно после возвращения последнего с фронта. На груди Машраба красовались три ордена Славы, про медали и говорить нечего. Курбан, когда увидел Машраба чуть от зависти не лопнул, придя домой в присутствии жены имел неосторожность высказать мысль, что Машраб ордена наверно купил, на что жена Курбана обозвала его ошковоком7 и посоветовала ему прежде чем смотреть на ордена на груди Машраба посмотреть на его седые волосы и на шрам, который пересекал всю левую сторону лица.
Так вот, однажды Курбан-кызык, сидя в чайхане, откровенно скучал за низеньким столом у широкого окна. По своей натуре он был весьма общительным человеком и вынужденное одиночество его сильно угнетало. Было около одиннадцати часов дня. Перед ним на столике стояла пиала с дымящимся чаем, маленький чайник и лепешка с черными точками седаны8. Бездумно уставившись в окно Курбан-кызым, медленно жевал куски лепешки и смотрел на людей, которые сновали как в кино в окне перед ним. Вон виднеется голова еврея Миши в синей будке, который не прекращая своей сапожной работы, ожесточенно жестикулировал в разговоре с пожилым узбеком, который был вынужден кивать головой, поддакивая Мише. Из кишлака, подумал Курбан, привез кучу обуви и ждет, когда Миша все подготовит. Потом перевел взгляд левее на магазин райпо, здесь взгляд Курбана внезапно оживился – появилось новое лицо, которое Курбан видел впервые. В костюме цвета хаки на углу райпо, стоял симпатичный парень лет 25-26 нервно озираясь по сторонам и непрерывно дымил сигаретой. Курбан-кызык впился глазами в объект, появившийся на горизонте его обзора. Затем стал лихорадочно вспоминать что же говорил про ваххабитов в прошлое воскресение участковый Комил, который утром, сменившись с дежурства, заскочил на минутку в чайхану попить свежего чайку и говорил он о том, что со стороны Намангана возможно появление группы ваххабитов, которые по одному-два человека должны были просачиваться в Ферганскую долину для организации массовых беспорядков и последующего мятежа. Об том Комилу рассказал старший участковый Хамид-ака, который в последнюю пятницу ездил в Фергану на совещание и приехал назад по словам Комилджана очень и очень озабоченный. Сидевший за соседним столиком, Козим-тога9 спросил Комила с чего тот взял, что Хамид-ака приехал озабоченный, на что последний, делая большие глаза и понижая голос до шепота сказал:
– Хамид-ака даже не зашел к шашлычнику Носыру, чтобы съесть свои три палочки шашлыка и втихаря принять на грудь сто граммов водки или коньяка. После этих слов помощника участкового, старики многозначительно переглянулись и погрузились в молчание, поглаживая седые бороды, не пристало солидным людям выказывать суету при молодежи. Однако, когда Комил, допив чай, убежал по своим неведомым делам, Козим-тога вопросительно глянул на Курбана. Курбан, махнув пальцем чайханщику, чтобы он принес еще чайник чая, придвинулся к Козиму-тоге и щуря свои и без того узкие глаза, сказал:
– Если Хамид не зашел к Насыру, то это уже серьезно.
Весь поселок знал историю, которая произошла лет пятнадцать назад. Хамид, назначенный на должность участкового в Карачнепе, прибыл в село в конце дня. Выйдя с автобуса, он прямиком подошел к шашлычной, где в тот момент Насыр уже готовился закрывать свое заведение. Подойдя к мангалу, на котором, кроме дымящих углей, ничего не было, Хамид спросил мальчика, помогающего Носыру:
–Ука10, где хозяин?
Мальчонка, внимательно глянув на подошедшего незнакомца, на папку и маленький чемоданчик в руке Хамида, на его полуевропейский облик, буркнул: – Хозир11,чакираман12, – скрылся в подсобке. Через минуту из дверей, откинув марлевый полог, предназначенный для защиты от мух, вышел Носыр и вопросительно уставился на Хамида, предварительно поздоровавшись с легким полупоклоном, прижав правую руку к груди. Оба парня внимательно оглядывали друг друга, как бы оценивали один другого. Надо отметить, что Носыр, работая шашлычником, имел не единожды проблемы с налоговой инспекцией, которые выражались не в крупных хищениях вырезки или мяса, не в неуплате налогов, а в элементарных отписках в санэпидстанцию, которая практически была бичом всех коссобов13, шашлычников, да и просто старушек, которые торговали семечками, сигаретами и т.д., далеко не отходя от своего дома. Веяния недалекой перестройки, а в дальнейшем «расхватывание суверенитетов – кто сколько может» привело к тому, что простой человек, лишившийся работы по сокращению или по какой другой причине вынужден был перебиваться с хлеба на воду и глядя на голодные глаза детей мог пойти и на большее. Так вот, подоплека всех бед Носыра была налоговая инспекция и санэпидемстанция. Санэпидемстанция была страшнее, потому что замом главного врача работала жена тогдашнего участкового Фатима. Участковый Фазил, имеющий кличку Фазил-четур-бет14 представлял собой маленького плюгавого мужичонку, постоянно ходившего с военной сумкой на боку и кислой физиономией по причине застарелой язвы желудка, которую он периодически лечил в областном центре, в стационаре УВД. Его жена Фатима была полной противоположностью своему мужу, с достаточно более или менее стройной фигурой, при ее полноте, с густыми, иссини черными волосами и симпатичными ямочками на щеках. У нее был один недостаток про который все знали, но все старались, даже за глаза, о нем не говорить. И горе было тому, кто хоть намеком или что еще хуже в разговоре касался этого недостатка Фатимы. Этим недостатком Фатимы являлся ее рост, всего 152 см. Во-первых, она сразу шла к этому человеку и не взирая на ранги и чины, могла наговорить таких гадостей про данного человека и его родственников, упоминая его далеких предков и его будущее потомство. Что впредь, увидя идущую навстречу Фатиму по тротуару, человек от греха подальше стремился перейти на другую сторону дороги. Так вот, самым главным и ярым врагом Фатимы был Носыр, который когда то имел неосторожность вслух оценить достоинства Фатимы на какой то вечеринке. Нашелся доброжелатель, который передал сказанное Носыром начальнику санэпидемстанции, а последний не преминул довести услышанное до ушей Фатимы, мотивируя для себя это тем, что имея определенные отношения с женщиной на службе, которые в Европе называются служебным романом, ему дано такое право. И вот тут то начались для Носыра черные дни. Что ни неделя, то проверка. То Фазыл-чешурбай15 ходит, вынюхивает не торгует ли Носыр водкой, то главврач зачастил обедать к Носыру. Надо знать менталитет Востока и как там относятся к власть имущим… Даже чиновник средней руки, составив себе в определенном плане среди окружающих его людей будь то сослуживцы или просители получает дивиденды в виде даров и подношений. В данном случае и Носыр и главврач санэпидемстанции прекрасно знает почему Носыр должен кормить шашлыком главврача, а главврач должен был обедать и не платить.