Течения

Да пофиг.

Я вот тоже расстроена, меня определили в C1, типа, продвинутая группа, но это ужасно, я буду там хуже всех.

Почему ты так решила?

Я всегда хуже всех в английском, потому что до седьмого класса жила в Оренбурге и училась в обычной школе.

А потом?

Потом мы с родителями приехали сюда, и меня отдали в частную школу, ну, просто здесь были частные школы, а в Оренбурге не было. Ты будешь?

Вера достала из кармана плаща сигареты, увесистую красную пачку, из которой торчали толстенные рыжие фильтры. Мои папа и дедушка курили сигареты с рыжими фильтрами, женщины такие не покупали. Бэлла, например, прятала от всех белые и тонкие, да и вообще, все девушки если и курили, то «зубочистки».

Я не курю.

Так и я не курю.

Вера улыбнулась и вставила в зубы сигарету-фломастер. Тогда я тоже вытащила из ее пачки сигарету. Я умела курить: раньше, до встречи со своим парнем Сережей, покуривала, так что Вера, кажется, удивилась, что я не закашлялась.

И что не так с частной школой?

А там все были та-а-аки-и-ие умные! Я плакала, переживала сильно и просила маму меня забрать оттуда, но ничего не вышло, она сказала, что надо потерпеть и что это все должно простимулировать меня стать лучшей.

Да уж.

В общем, я думаю, это хорошо, что ты попала в B1, по крайней мере, не будешь чувствовать там себя чужой, одинокой.

Вера предложила сходить в кафе за факультетом, сказала, что все «наши» туда ходят, это «очень атмосферное место». По пути она рассказывала про свою семью, и я не удивилась, что такой разговор начался, хотя сама ее об этом не спрашивала, он как будто оформился сразу же, как только мы узнали имена друг друга.

Верины родители были богатые, по меркам Оренбурга — неприлично, по московским — ну, так-сяк, умеренно. Они, как сказала Вера, были созданы друг для друга, одно целое, ниточка с иголочкой, но только сама Вера как будто все время топталась где-то с краю. Родители бросали Веру то на уже покойную бабушку, то на гувернантку, потом просили присматривать за ней домработницу, которая приходила через день, а сами утанцовывали куда-то — в Лас-Вегас, Рим или Сидней, а когда увлеклись буддизмом — в индийскую глухомань.

Вчера вот улетели на Бали до апреля, — сказала Вера. — Мама заявила, что я теперь взрослая и меня наконец можно оставить надолго.

Скучаешь?

Вера пожала плечами, мы как раз заходили в кафе. Я никогда не бывала в таких местах. Мне казалось, что московское кафе должно быть аккуратным, светлым и с большими окнами. Еще я ожидала столкнуться в дверях с модной девушкой, она выходила бы наружу с картонным стаканчиком в руке, обсуждая что-то по телефону. Вместо этого мы с Верой оказались в захламленном полуподвале с башнями из сломанных стульев, печатными и швейными машинками по углам, явно не работающими, и с полками, которые были беспорядочно заставлены потрепанными книгами. Такие только в толчок годятся, сказал бы дедушка.

Когда мы сели за один из столиков — они все были разные по размеру, форме, цвету и даже высоте, — Вера сказала, что только в десятом классе почувствовала себя нормально, как-то адаптировалась, ну, и родители стали давить меньше, хотя золотую медаль все равно получила — жаль, не помогло поступить на бюджет.

А твои родители как, нормальные?

Да как все. Ну, попроще твоих, наверное.

Это как? Ну, если не секрет, конечно, потому что если секрет — ты тогда скажи, я не обижусь.

Они не были нигде особо. Живут в поселке, у них работа и огород.

А есть брат или сестра? У меня просто нет, это, наверное, потому, что до родителей дошло, что родительство не для них, а жаль, на самом деле я бы очень хотела, чтобы было с кем обсудить весь этот семейный бред.

Старшая сестра.

Вы дружите?

Нет, совсем нет.

А что, сильно старше?

Нет, просто сучка она, если честно.

Вера опять густо и нескромно засмеялась. Нам дали меню, и я стала выбирать напиток по цене: самым недорогим оказалось пиво «Жигулевское». Я собиралась взять его, но Вера попросила барбарисовый сидр, и тогда я взяла то же самое. Мама затарила гречкой и рисом, да и потом разница в сто рублей не такая уж и огромная, вообще-то.

В первые же выходные я попала на настоящую общажную пьянку. В дверь постучалась Люба и сказала, что второкурсники с нашей кафедры отмечают начало года. Карины в этот момент не было, и хорошо, потому что она бы точно напросилась, а Настя-два исчезла еще вчера. Я предложила Маше пойти с нами, но она отказалась: на конец месяца назначили коллоквиум по Гомеру, к которому Маша уже вовсю готовилась. Мы с Любой пошли по коридору вдвоем.

Настюш, а она что, задротка?

Да, Люба. Именно поэтому я стараюсь с ней дружить.

Люба посмотрела на меня и нахмурилась — осудила. Она была странновата. Не понимала подтекстов и шуток, но сама все время пыталась шутить. Еще иногда замирала на несколько минут — даже во время разговора — так, будто у нее вдруг закончились силы. Но мне приходилось общаться с ней постоянно, потому что она была единственной одногруппницей, живущей в общаге.

Настюш, нельзя ведь дружить ради выгоды.

К концу первой недели я даже стала испытывать к ней нежность: Люба настолько не вписывалась в обычный земной мир, что как бы и не бесила. Я даже разрешала ей называть меня Настюшей.

Ну, вот такой я человек.

Люба походила на больную селедку с мутными глазами, ее кожа липла к костям и напоминала холст, по которому прошлись голубой акварелью. Я наблюдала за Любой всю неделю и ни разу не видела, чтобы она ела. Москвички все время бегали в буфет за багетами с начинкой, общежитские ходили в столовую или готовили на кухнях, которых было по одной штуке на этаж. Люба не попадалась мне ни в одном из этих мест.

Комната второкурсниц с нашей кафедры была в конце коридора. Прежде чем войти, Люба схватила меня за предплечье — ее ладонь оказалась такой холодной и костлявой, что я вздрогнула. Я открыла дверь и зашла, втащив за собой Любу. О, наши первачки, заходите, услышали мы. В комнате пока было не очень людно, человек пять, так что я успела со всеми познакомиться.

Больше всего мне понравилась Саша, она, как и Люба, была из Краснодарского края. Когда мы пришли, Саша скручивала южный ролл, и я вызвалась помочь: в нашей семье тоже делали такую закуску, лучше всего она елась на природе и с шашлыками. По тонкому армянскому лавашу размазать майонез, сверху густо набросать сладкой корейской морковки, а на нее — чуть реже — уложить белый сыр чечил. Все это туго скрутить и нарезать на кусочки. Лучше всего дать рулету постоять пару часов в холодильнике, но можно съесть сразу — так тоже очень вкусно.

Девочки, сколько же тут калорий! — Люба весело взвизгнула, типа, пошутила.

Мне как раз для набора массы, — сказала я, слизнув с пальца майонез, и Люба отвернулась.

Потом в комнату стали прибывать новые люди, по двое или трое, толпой, в одиночку, парни и девушки, приходили и совсем взрослые ребята, комната будто задышала и начала шевелиться. Сидели на кроватях, полу и стульях — кто-то сразу приносил свой. Из-под столов, поставленных рядком в центр, выползали водка и соки, еще какой-то алкоголь ядовитого цвета и вроде бы портвейн. Сколько денег скинуть, спросила я Сашу. Первый раз угощаем, Саша чмокнула меня в щеку. На самом деле мы обе уже были пьяные, так что я рассмеялась. Обычно я не терпела таких девчачьих нежностей.

Кто-то принес гитару, начали петь Нойза МС[1], особенно хорошо шла «Из окна», ее играли раза четыре. Меня удивило, с каким чувством старшекурсники орали первую строчку, ту, где про Первый канал. Разве не это мечта — работать на федеральном телевидении? Рядом с моим красным мини-купером и квартирой в центре лежала трудовая книжка с записью, типа, редактор Первого, ну или продюсер, что-то важное и денежное. На третий раз я уже запомнила несколько строчек, особенно припев, к тому же выпила еще, так что тоже орала, вместе со всеми.

Конец ознакомительного фрагмента.