Катабазис

Одним ухом я улавливал теплое дыхание недоступной Ясмин, другим ухом пришлось улавливать дорогостоящую чепуху, которую порола на этой секретной кухне Октябрина Семеновна, да продлит Аллах ее щедрость, да увеличит ее счастье, да запечатают ее в бутылку печатью Сулеймана ибн Дауда[79] и бросят в море.

— Девочки[80]! Дело, которому мы клянемся отдать нашу жизнь, здоровье и молодость, есть самое главное дело, которое надлежит сделать человечеству в конце этого ужасного века и в течение всего загадочно-прекрасного следующего. Спасти не какую-нибудь там ноосферу, но саму биосферу на Земле — высшая и неотложнейшая женская задача. Сами видите, куда завели человечество эти проклятые мужики. Ядерное, химическое и бактериологическое оружие еще лишь грозят все уничтожить. Но уже сегодня эти мужики спокойно на наших полных горьких слез глазах травят природу нитратами и фенолом, травят людей наркотиками, травят души насилием и психику дешевым политиканством. Ни одной серьезной проблемы эти мужики со времен неолита не решили. Голод и нищета убивают целые континенты. Бессмысленные кровавые войны на религиозной или трибалистической или лингвистической почве вспыхивают то здесь, то там. Животный мир задыхается в углекислоте, вода умирает под нефтяной пленкой, а проклятые безумные мужики еще расковыривают озонные дыры. Сколько можно терпеть? Цивилизация на Земле достигла своей кульминации, своей высшей точки — изобретен «Тампакс»! Пора, девочки, спасать все, что еще можно спасти, и эта задача лежит на нас, женщинах, единственных на планете носителях разума, добра и справедливости. Наше движение будет носить священный и религиозный характер и поставит под свои знамена женщин всего мира. Оно начнется отсюда, из Египта, родины-матери цивилизации и оплота так называемого ислама, учения суть ошибочного и вредного. Вспомните, девочки, эту позорную хиджру, откуда мусульманские мужики вздумали вести свое летоисчисление. Этот пресловутый Мухаммед вместо того, чтобы смело продолжить свою пропагандистскую кампанию и честно погибнуть за правду, трусливо бежал из Мекки в Медину под крылышко родственников своей жены Айши и только мужество и талант его старшей дочери Фатимы, продиктовавшей отцу лучшие суры для Корана и бросившей ради ислама свои любовные занятия, позволило создать для восточных мужиков эту религию и ввергнуть мир в пучину войн и раздоров. И эти мужики нагло присвоили себе чужую девичью честь и вместо старого доброго промискуитета завели позорную полигамию. Мы положим этому конец. Мы всех зовем к свободе. Женщины Востока, освободим женщин Запада! Так же, как мы сбросили с себя паранджу, сбросим с них колготки. Пусть их стройные и нежные ноги обдуваются свежим восточным ветерком. По понятным причинам, девочки, наше движение и религия будет называть бабаизм[81]. В память, кстати, Сейида Али Мохаммеда, безвременно и мученически погибшего в Иране в 1850 году и основавшего бабаизм, провозгласивший свободу, равенство и братство, то есть сестринство. Великий Баб — Сейид Али Мохаммед на самом деле был женщиной, это открылось перед самой смертью и звали его Фатима Белькантозери Мохаммед и она, наша предтеча, открывает собой список великомучениц за правое дело бабаизма. Воистину: «Ля Баба илля Бабу Фатима расул улам». Девочки, вот выдержка из письма самой красивой женщины-правительницы Беназир Бхутто самой умной женщине-правительнице Маргарет Тетчер. «Эх, дорогая Маргарет, была бы я мужиком, ввела бы какое-нибудь чрезвычайное положение. Велела бы своим генералам разорить силой оружия весь этот наркотический «Золотой полумесяц». Силой оружия бы покончила с войной в Афганистане. Силой оружия вернула бы Индии Кашмир, а себе — Бенгладеш. Но я, увы, а может, к счастью, женщина и не буду действовать силой огнестрельного и холодного оружия. Мое оружие, моя сила — нежность, ласка, любовь и разум». Так и мы, девочки…

Я не слушал дальше, что несла в массы тетя Октябрина. Я думал о смерти, о том, что меня убьют и причиной этого будет то, что красота, объективная и зовущая красота Ясмин позвала за собой черт знает куда, в какое болото политики и заговоров. Не знаю откуда, но мне четко представилось. что мерзавец Агасфер, отъевшийся и подлечившийся, выполняя свою жизненную функцию, уже стучится в ворота полиции к старому знакомому Яхъя Салаху и сообщает о тайной организации сестер-мусульманок.

Но дело даже не в этом. А в том, что существовало и мое собственное письмо Беназир Бхутто. Вот выдержки из него.

«Глубокоуважаемая госпожа премьер-министр Исламской Республики Пакистан Беназир Бхутто. Знаю, как Вам нелегко. В какое беспокойное время и место призвала Вас судьба унаследовать дело своего незаслуженно убиенного отца. И дело не в том, что вы возглавили правительство в крайне нестабильном государстве, где частично царят законы шариата, где регулярно происходят волнения на религиозно-фанатической почве, где слишком много генералов. А дело в том, что Вы, Беназир, останетесь в памяти (когда вас попрут, а попрут непременно) не как женщина в политике, а как красивая женщина в политике. Последнее не обязательно.

Дорогая Беназир, знаешь, когда совсем станет трудно, когда одуреешь от рева экзальтированной толпы под окнами, когда будешь просыпаться в ужасе от ночного кошмара-террориста и судьбы соседа Раджива Ганди, положись на меня. Приезжай вообще в Москву. У нас не скажу, что рай и покой, но иногда бесшумно падает снег на Патриарших прудах, черные деревья стоят на страже мира, шепчутся стихи теплыми губами и ни одного террориста.

Конечно, я не Рокфеллер и в ослином молоке тебя купать не буду. У меня небольшая квартирка и небольшая зарплатка. Но у меня, Беназир, большая любовь. Я в лепешку расшибусь, Ясмин, но ты не пожалеешь. По утрам, любимая, с чашечкой ароматного кофе я босиком буду прибегать с кухни и будить тебя нежным, как лепесток розы, поцелуем. Днем я буду звонить тебе ежечасно и разгонять интерьвюеров. А вечером, зайка, а вечером, зай, когда наша северная, но тоже эротичная луна будет соблазнять с небосвода, я скажу тебе…»

Но тут вдруг случилась форменная катавасия[82] — помещение наполнилось полицией, собаками, слезоточивыми газами, слезами, воплями, проклятиями. Вошел закон, скрипя сапогами, воняя махоркой, громыхая мужскими принадлежностями. Бунтарки визжали в грубых лапах. Весь бабизм тети Октябрины вылился в Нил. То есть шел активный откуп. Я понял, что пора сматываться. То есть в катабазис.

А Ясмин, одна прекрасная Ясмин никак не была арестована и даже заподозрена. Она осталась изображением на телеэкране, профилем в окне, тенью на стене. Может быть, женская красота — это самое живое, кратко-вспыхивающее мгновение жизни. И для того, чтобы жить подольше, она должна умереть, застыть, запечатлеться. Но что-то мешало мне в это поверить. У меня так было с самого рождения 6 октября 1990 года — какое-то тайное, непонятное самому, но управляющее знание вело и уверенно вело в самые чертовы глубины[83].

И я простился с изображением Ясмин так же, как шестнадцать раз прощался с Мадонной Литта, потому что поезда по николаевской линейке все бегают, и бегают, и бегают.

Как женщина, внезапно переодевшаяся в мужское платье, я покинул Октябринский дворец. Последнее, что помню — это молчаливый до полного запыления фортепьян и арабская вязь тонким и совсем благожелательным пальчиком: «Где тебя носит?»

Агасфер, нервно поглядывающий на ворованные из пирамиды Джосфера часы, и Алим, нервно закидывающий нос-вой, уже ждали меня на улице с трехместными носилками, которые готовы были нести шестнадцать на всех уже порах черных невольников.

— Где тебя носит? — возмутился Агасфер. — До самолета на Рим двадцать минут. Сматываться надо, сматываться в благословенную, цивилизованную Италию.

79

мир с ними обоими (прим. автора «Тысячи и одной ночи»).

80

этими словами в 1848 году К.Маркс и Ф.Энгельс начали свои первый вариант «Манифеста коммунистической партии», но потом избрали какое-то другое вступление. Тетя Октябрина же нет (прим. Агасфера).

81

баба (арабск.) — женщина.

82

не забыли? Это ирмосы, которыми покрываются песни канона, ну и т. д. (прим. автора и В. И. Даля).

83

вариант: чертовы глубины ангельского блаженства (прим. автора).