Сильные

– Он тебя не слышит, – сказал папа. – Ну что, доволен?

Я кивнул.

– Поехали домой?

Мама ждала в коридоре. Едва мы зашли в палату, она пробормотала: «Нет, я так не могу!» – и выбежала прочь. Папа проводил ее тревожным взглядом, но остался со мной. Казалось, он боится, что я все испорчу. Ну, все, вообще все. Мне трудно объяснить, что именно.

– Ты спишь? – повторил я. – Ты когда-нибудь проснешься?

– Да, – сказал папа. – Когда-нибудь он проснется здоровым.

Я не умею врать. В этом я похож на папу. Он тоже не умеет.

– Если он умрет, – спросил я отца, – вы и меня отдадите в больницу?

– Что за ерунда? Ты с ума сошел?

– Не отдадите?

– Конечно, нет! Хватит, нам пора…

– А если умру я, вы заберете его? Ну, обратно к нам?

– Так, – папа крепко взял меня за плечо. – Прекращаем болтать глупости. Это место плохо на тебя действует. С ним все в порядке, ты сам увидел. Он лечится. Как вылечится, вернется домой здоровый. Понял?

И вывел меня в коридор.

– Никто не умрет, – позже сказала мама. Она слышала наш разговор и даже немножко поплакала, когда думала, что я не вижу. – Слышишь? Никто не умрет.

– Никогда? – спросил я.

– Никогда.

У нас вся семья не умеет врать.

Рвусь. Дергаюсь. Рычу.

Я – Зайчик. Цепь? Справлюсь.

Обруч на шее. Обруч на ребрах.

Я – Жаворонок. Уот явился за мной.

Хрип. Храп.

Если я умру. Если я умру.

Я – Юрюн Уолан. Я сильный. Сильнее всех.

Справлюсь.

Не справляюсь.

Нет больницы. Нет Нюргуна. Папы с мамой нет. Есть дедушка Сэркен. Он склонился над тонюсенькой гранитной плиткой, трудится. Орлиное перо летает, клюет, выжигает хитрые значки. Ряд за рядом, ряд за рядом. Я заглядываю дедушке через плечо. Мне нечем дышать, но это пустяки. Красиво у него выходит! Жаль, ничего не понять.

– Это вы мою гибель воспеваете?

– Воспеваю, – бурчит дедушка.

Ну да, кому понравится, если он воспевает, а его отвлекают! Мое дело – погибать, а не мешать воспеванию. Мне бы отстать, отвязаться, но я настырный.

– Ну и как?

– Не твое дело.

– Получается?

– Ты кто такой? – кричит дедушка. – Ты чего ко мне прицепился?!

А и правда, кто я такой? Ну, тот, кого снаружи душит Уот – это Юрюн-боотур. А тот, который внутри разгуливает? От больницы к дедушке? Он – кто? Юрюн-слабак?!

– Салгын-кут, – дедушка снисходит до объяснений. Я и спросить не успел, а он уже отвечает. – Ты салгын-кут, воздушная душа. Летаешь и зудишь, гнус таежный! Старого человека раздражаешь…

«Воздушная душа салгын-кут, – вспоминаю я давнишний рассказ Сэркена Сэсена. – Это ты сам. То, что у тебя на сердце; то, что у тебя в голове. Твои мысли, твоя память, твой характер. Желания и страхи, привычки и навыки. Что ты любишь, а чего терпеть не можешь…»

– Если я душа, если я здесь… Кто же тогда с Уотом дерется?

– Кто надо, тот и дерется.

– Одно тело, что ли?!

– У тебя еще две души есть. Для драки вполне хватит.

– Точно? А вдруг не хватит?

– Летел бы ты, а? Отвлекаешь…

Хорошенькое дело! Меня убивают, воспевают, и я же отвлекаю!

– Вам нравится? – спрашиваю я. – Мое воспевание, а?

Дедушка кашляет.

– Нравится?!

Я упорствую. Я требую ответа.

Кашель складывается в песню:

Я молчу. Дедушка ждет.

– Ну как? – не выдерживает он.

А я молчу, и все тут. Не хочу его обижать. Но дедушка все равно обижается. Кусает губы, копается в бороде, смотрит в окно. Я тоже смотрю в окно. За окном – я. Не упрямец-мальчишка в больничной палате, не спаситель с хитрым планом, задыхающийся в убийственной хватке Уота. Этот заоконный я – боотур. Где подземелья? Нет подземелий. Все происходит прямо здесь, перед домом, на срезе черной скалы, под мглистым небом Нижнего мира. Моего тела – большого, сильного, в сверкающем доспехе, в шлеме, с мечом и щитом – я, считай, и не вижу его, моего тела. Только ступни ног – они судорожно, совсем не по-боотурски дергаются. Можно подумать, что к пяткам приложили рдеющие угли. Выше – не так уж далеко от пяток, как хотелось бы – торчит острое навершие шлема. Сбоку – пальцы левой руки. Они сжимаются и разжимаются, тщетно пытаясь ухватить скользкую чешую. Во мраке, меж колец чудовищного змея, скрывших жертву от посторонних зрителей, блестят глаза.

Мои глаза.

Блестят, блестят, тускнеют.

– Это Уот? – уточняю я на всякий случай.

– Уот, – бурчит дедушка.

Змей из Уота вышел знатный. Зыркает кровавыми звездами, клокочет глоткой. В глотке кипит пламя, на клыках играют сполохи. Чешуя отливает червонной медью. Огненный Изверг! Молодец дедушка, все в точности описал. Мне нравится. Я люблю, когда все как в жизни. Распоследнему дураку споешь, он сразу и увидит: вот змей, вот я. А дедушке, кажется, не нравится. Надо бы его утешить, старенького.

– Очень хорошо, – говорю я. – Отлично!

– Идиот! – ругается дедушка. – Что тут отличного?

– А змей? И я тоже ничего вышел…

– Халтура!

Гранитная пластинка летит на пол. Брызжут осколки – мелкие, острые, как наконечники стрел. Плошка ударяется в стену, кровь выплескивается, стекает вниз, на пол…

5. Внутри и снаружи

Темнота. Теснота. Духота.

Вырвусь!

Рвусь. Рвусь. Сильно рвусь!

Вдох! Выдох.

Давит. Трещит. Ребра? Мои?

Убью!

Не убью. Не могу.

– Отпусти его! Я кому говорю!

Кричит. Кто?

Темнота.

– Не тронь его! Я тебя камнем! Камнем!

В груди песок. Горячий. Жжет.

Пыль в глотке.

Дышу. Не дышу. Очень долго не дышу…

– Нет, так плохо.

Дедушка багровеет:

– Почему?

– Со змеем лучше.

– Да почему же, чтоб ты скис?

– Со змеем – красиво…

Обеими руками я хватаю себя за горло, словно решил помочь адьяраю задушить Юрюна-боотура. Жаворонок! Это она кричала: «Отпусти его!» Спасала меня, как раньше спасала Зайчика. Быть не может! Жаворонок ни за что не выйдет из своего угла! Забьется поглубже, просидит целую вечность… Ей не встать. Не взять с пола камень, острый по краям. Не шагнуть к Уоту, к страшному, могучему, беспощадному Уоту Усутаакы…

– Почему? – в третий раз спрашивает Сэркен Сэсен.

– Не встать! – крик клокочет в глотке, будто пламя в пасти змея. – Не взять! Не шагнуть! Хватит выдумывать всякий вздор! Не надо ничего воспевать! Дайте мне спокойно задохнуться!

– Обойдешься. Ты на кого орешь, сопляк?

Дедушка хмурит брови:

– Указывать мне вздумал? Учить? Требовать?! Закрой рот и дыши носом. Ты душа? Вот и дыши, пока разрешают.

Дышу носом. И дедушка дышит. Он дышит так, что губы шевелятся:

Какой еще орел?!

За окном темнеет. Небо стремительно заволакивает грозовая туча: сизый морок. Тучу надвое раскалывает гибельная острога Атара[92] – молния о восьми зубцах. С малым опозданием гремит гром, застревает у меня в ушах, ворочается, шибает в затылок. Гром? Гортанный клекот! Из разлома валится крылатая тень. Две головы, два хищно выгнутых клюва. Крылья закручивают воздух гудящими смерчами. Когти – стальные клинки болотов.

92

Острога, которой боги пронзают осужденных богатырей.