Сильные

Зайчик умолк и с размаху сел на задницу. Я даже решил, что он меня услышал, что проблеск разума осветил темень, царившую у парня между ушами. Ага, размечтался.

– Арррах! Убью!

– Усохни!

Он подпрыгнул, с хрустом сжал кулаки:

– Голову оторву! Руки-ноги!

Прав дядя Сарын: мы, боотуры, все одинаковые. Чуть что: «Убью! Оторву! Кэр-буу!» Я обошел беснующегося Зайчика по кругу. Примерился, как его лучше освобождать. Вырвать кольцо из стены? Нет, не потяну. Перерубить цепь? Порвать? Если вдвоем взяться, может, и сумеем. Но для этого – для вдвоем! – Зайчик должен сначала усохнуть и выслушать меня. Иначе как нам действовать сообща?

По серому, осунувшемуся лицу Кюна ручьями стекал пот. Скулы заострились, кожа на них натянулась, грозя лопнуть. Дышал он, как загнанная лошадь; в груди хрипело и булькало. Силы пленника были на исходе, но боотур рвался на свободу: крушить, убивать, мстить!

– Кюн, выслушай меня. Тут, рядом, твоя сестра.

– Аыррргх?!

Кольчужное плетение потускнело. Медленно, с неохотой, доспех втягивался в тело. Услышал? Или просто выдохся?

– Твоя сестра в плену. Слышишь?

– Ы-ы-ы?

– Мы ее освободим. Вместе.

– Ы-ы?

– Ты мне поможешь?

– Ы-ы-ы! Убью!

Он тряхнул цепями с новой силой. Цепи зазвенели, натянулись до отказа. Стань и я боотуром – сумел бы их перерубить. Только зачем? Ну, перерублю. И что дальше? Парень ведь не усохнет, даже освободившись – это я отлично видел. Заорет, начнет блажить, призовет Уота: «Голову оторву! Руки-ноги…» Если Уот горлопана-Зайчика в первый раз услыхал – теперь и подавно услышит.

Услышит и явится.

Даже вдвоем с Кюном мы против Уота не выстоим. И что мне с Зайчиком делать? Как его, боотура драного, освобождать? Был у меня план, умный-преумный, хитрый-прехитрый; был да сплыл. Юрта из травы под ураганом – вот судьба моего плана. Уота нет, Зайчик есть, Жаворонок есть – спасай, не хочу! А спасаемые мне в ответ: не хочу! Бояться хочу, драться хочу… Таких врагов мне не победить. Слабак ты, Юрюн Уолан, верно Уот тебя приложил. Не тебе в спасители рядиться…

Зайчик угомонился. Я знал: это ненадолго.

– Прости меня, Кюн Дьирибинэ, – сказал я ему. – Прости, если сможешь.

3. Три камня с трех душ

– Сла-бак! Сла-бак!

Бегу по коридору, прочь от пещеры-западни.

– Сла-бак! Сла-а-а-а…

Очень хочется кого-нибудь убить. Лучше – себя, но можно и кого-нибудь другого. Я бегу прочь от Зайчика, а он не отстает. Прикованный, бежит рядом со мной. Рвется на свободу, уподобясь Нюргуну, прикованному к оси миров; рычит, обнажая кривые клыки. Зайчик? Такие клыки матерому волку впору! Росли у Кюна зубы, а тут…

Откуда?!

Нет, память меня не подводит. Сперва я просто не обратил внимания. Клыки, подозрительные струпья на коже… Когти? Когти у Зайчика отросли? Не помню. Помню ржавые бугры коросты, ожерельем украсившие шею. Кровь засохла? Уот ранил, или цепью шею расцарапал…

Кого я обманываю? Минет день, месяц, год, и Кюн умрет. Тот Кюн, которого я знаю, живьем сойдет в могилу, а в пещере поселится безумный адьярай. И цепи ему больше не понадобятся… Плевать! Забыть! Выжечь из памяти! Каленым железом! Вы мне поможете, мастер Кытай? Забыть, иначе стыд разъест меня верней паучьего колодца! Вспыхну, сгорю, осыплюсь белым, как мое имя, пеплом…

Прочь!

На развилке я с размаху врезаюсь в стену. Стервенею, молочу по ней кулаками, крошу камень, в хлам разбиваю костяшки пальцев. Боль отрезвляет. Тяжело дыша, я стою на перекрестке. Что делать? Жаворонок не в себе, ее придется везти силой. Зайчик не в себе, его и силой вряд ли увезешь – парень жаждет драки. Ну хорошо, увезу я их. Сотворю чудо, увезу, утащу, на закорках вынесу. Если Уот догонит нас с Зайчиком, во второй раз адьярай убьет парня. Если Уот догонит нас с Жаворонком, второе появление адьярая окончательно сведет девушку с ума. Забрать их на небеса? Спрятаться за сторожевой боотурской заставой? Кюна придется держать взаперти… Чем это будет отличаться от плена у Уота? Нет, на небеса нельзя – это значит бросить Нюргуна на земле. Всех на небеса? С мамой договорюсь, с папой… Допустим, и с папой договорюсь. Кюн, Жаворонок, Нюргун – не слишком ли много опекунства для одного Юрюна Уолана?! Как ты говорил, дядя Сарын? «Семейные саги опаснее, а главное, куда подлее, чем сказания о подвигах»? Вот она, цепь, которую я не в силах порвать. Вот оно, безнадежное противоборство, которое превратит меня в адьярая. Уже превращает. Превратило.

Мне, слабаку, не спасти двоих. Но я могу спасти одного. Жаворонок мне этого не простит. И дядя Сарын не простит. Поймет, но не простит. А я? Я сам?! Эй, Юрюн Уолан? Каково тебе в шкуре предателя?

Плохо. Плохо. Очень плохо.

А другой шкуры нет.

Назад я бреду вдвое дольше. Следует торопиться, но я не могу заставить себя идти быстрее. Ноги тряпичные, вместо сердца – мерзлый валун. Встаю перед дверью, перевожу дух.

Шагаю вперед:

– Я вернулся. За тобой.

В углу затравленно блестят глаза.

– Идешь со мной? Домой?

Молчание.

– Идешь по-хорошему?

Будет вырываться – скручу, кину на плечо. Как Уот? Да, как Уот. Тут Нижний мир, тут иначе нельзя. Начнет кричать, заткну рот. Или дам по башке – легонько, для пользы. Пока очнется, мы уже далеко будем!

Жаворонку? По башке?! А что? Обычное дело.

– В последний раз спрашиваю!

Жаворонок икает. Глаза ее превращаются в две луны. Они светят ярче настоящих, и я не сразу соображаю, что стою в чьей-то черной тени.

– Вор, – говорит хозяин тени.

И повторяет с удовлетворением:

– Ворюга.

Уот Усутаакы скалится. Сильный, косматый, он загораживает мне дорогу. Еще не в доспехе, но уже вот-вот. Самую чуточку осталось. И знаете что? У меня камень с души свалился. Три камня с трех душ.

– Ворюга, а ворюга? – спрашивает Уот. – Драться будем?

– Обязательно! – смеюсь я.

И первый бросаюсь на него.

4. Снаружи и внутри

Это был самый долгий бой в моей жизни. Это был самый короткий бой в моей жизни. Впервые я узнал на своей дубленой шкуре, что время внутри и время снаружи – это два совершенно разных времени. В том, что снаружи, все шло быстро и просто.

Убью!

Плечом, головой. С разгону! В пузо – тресь!

Качнулся. Упал. Упал!

Оба упали.

Я его завалил! Я – сверху! Я сильный!

Убью! Заломаю!

Плохой Уот! Плохой! Очень плохой Уот.

Держит. Давит. Давит!

Оттуда. Отсюда. Отовсюду.

Задыхаюсь.

Я сильный! Вырвусь, убью! Вырвусь!

Душно. Очень душно.

Темно. Очень темно.

Вырвусь. Не вырвусь?

Очень хочу дышать.

В том времени, которое внутри, не было Уота, зато был Нюргун. Я сидел у его ложа. Здесь, в этом удивительном времени, ложе называли койкой, и даже больничной койкой. Мне вернули мои десять лет. Мелкий, нахохлившийся воробей, спиной к отцу, я смотрел на Нюргуна и знал все слова. Вот капельница. Вот разные штуки для зондового кормления. Вот аппарат искусственной вентиляции легких. Мне так доктор сказал. Я спросил, а он ответил.

Нет, вру. Я обменял одни слова на другие. Капельницу на кылыы, зонды на кырар. Те забыл, эти вспомнил. А что? Обычное дело. Тут, в жизни, которую у меня отняли злые волшебники, могло случиться что угодно. Особенно если помнить, что где-то далеко, за хребтом дымных небес, Уот Усутаакы отнимает у меня другую жизнь: простую, знакомую, последнюю.

Ладно, вернемся к койке.

– Ты спишь? – спросил я.

Нюргун не ответил. Укрытый простыней по самую шею, он лежал без движения. Нет, опять вру. Он дрожал – мелко-мелко, почти незаметно для глаза. В этой жизни я с детства знал, что у меня есть старший брат. Еще я знал, что брат особенный, не такой, как другие. Когда Нюргуна увезли в больницу, я выдержал бой с родителями. Они не соглашались отвести меня в палату к брату. Вы еще помните, какой я упрямый? Я победил, они согласились.