Страница 102 из 158
Ага, вот и дверь.
Возле двери валялось бревно: здоровенное, неошкуренное. Я вспомнил про лиственницу мира мертвых, что растет корнями вверх. Небось, срубил ее Уот, не помиловал. На двери явственно виднелась засечка. У стены напротив – упор, земляной плотный холмик. Похоже, дверь частенько подпирали этим бревном, чтобы узники не бегали, а хозяин не ловил.
Узники.
Не бегали.
Кажется, я нашел, что хотел.
Задуматься, почему это дверь раньше подпирали, а сейчас не подперли, я не успел. Руки действовали сами: отшвырнули бревно, ухватили кольца засова – которого, кстати, в кольцах тоже не было. Юрюн-боотур размышлял с натугой, зато силой его не обделили: дверь заскрипела, вздрогнула и начала отворяться.
Плохая дверь. Плохая дверь.
Очень плохая дверь.
Отворяться? Да она распахнулась, как от пинка изнутри. Еще чуть-чуть, и я сорвал бы ее с петель. Темно. Вижу. Кого вижу? Мелкое. Жалкое. Уот? Мелкий Уот. Жалкий Уот. Хы-хыык! Гы-гыык! Юрюн-боотур. Уот-слабак. Убью, спасу. Сначала убью.
– Кэр-буу!
– А-а-а-а-а-а!
Никогда еще я не усыхал с такой скоростью. Вопль Жаворонка бился в мои уши, грудь, сердце. Хлестал плетью, душил арканом. Я и не предполагал, что женщины могут так кричать. Силы покидали меня, разум возвращался. Кружилась голова, сосало под ложечкой. В висках трудились кузнецы-молодцы, лупили молотами по наковальням. Плохо, плохо, очень плохо.
Все, усох.
– Не кричи, ладно?
– А-а-а-а-а-а!
– Я за тобой. За тобой пришел…
– Не тронь! Не тронь меня! Я больше не буду!
– Чего ты не будешь?
– Камнями швыряться! Я не бу-у-у…
Она забилась в угол. Прижалась спиной к стене, подобрала коленки к подбородку. Крошечный комочек плакал, всхлипывал, заверял, что больше не будет. Никогда, ни за что! А я стоял, дурак дураком, и не знал, что делать. Это нас и спасло. Уот вряд ли сумел бы так долго стоять без движения, а главное, молча. Рыдания затихли, поверх коленей сверкнули мокрые зареванные глаза.
– Ты кто? Не надо меня похищать…
– Это я, Юрюн.
– Здесь нет никакого Юрюна. Здесь не может быть никакого Юрюна. Здесь…
Много позже я узнал значение слова «истерика». Мне рассказали про мудреца Платона, про «бешенство матки»[90], от которого у женщин начинаются расстройства поведения, мне наглядно разъяснили ошибочность прошлых заблуждений и истину нынешних воззрений. Я слушал, кивал, притворялся, что мне интересно, а сам готов был убить рассказчицу голыми руками. Я видел Жаворонка в углу, слышал ее мольбы, и если что-то удерживало меня от немедленного превращения в боотура, так только то, что со мной разговаривала женщина. Умница в белом халате – при виде Юрюна-боотура, готового рвать и метать, она мигом растеряла бы все знания и завопила громче громкого: «А-а-а-а-а-а! Не тронь меня!»
Ладно, забыли. И даже еще не узнали.
– Юрюн?
– Ага.
– Ты пока не подходи, хорошо?
– Хорошо.
– Стой, где стоишь. Я боюсь…
– Меня?!
– Всего. Я вообще боюсь.
– Не надо.
– Я не буду бояться, а ты не будешь подходить.
– Давай не будем. Оба не будем.
– Это ты кричал: «Гость в дом – радость в дом!»?
– Ты слышала? Отсюда?!
– Тут все слышно. Ты в сговоре. В сговоре с Уотом!
– Рехнулась?
– Гость! Гость в дом! Радость в дом! Вы заодно!
– Дура! – пожалуй, я усох не до конца. А может, Айталын вспомнилась некстати. – Я его обманывал! Уота твоего! У меня план! Хитрый!
Я прикусил язык. За «твоего Уота» я бы его откусил, свой проклятый длинный язык! К счастью, Жаворонок ничего не заметила. Она просто забилась дальше в угол, хотя казалось, что дальше некуда.
– Вы в сговоре! Сговорились! Против меня…
– Хватит! Перестань, а? Я же спасать тебя пришел…
– Как?
– Уведу, заберу домой. А что? Обычное дело…
– Уведешь? А он?!
– Кто?
– Уот! Изверг Уот!
– А что Уот? Его нет, он не заметит…
– Услышит! Почует! Догонит!
И тихо, так, что я еле расслышал:
– Я не выдержу, если во второй раз…
И громко, срываясь на визг:
– Уходи! Уходи один! Мне тут нравится!
И не словами – оплеухами, пощечинами, наотмашь:
– Нравится! Нравится!!! Понял?!
– Я…
– Оставь меня в покое!
– Ты…
– Убирайся! Я хочу быть похищенной!
– Дедушка сказал, я скоро женюсь…
– Пошел вон! Женись, на ком хочешь!
– Ты чего меня гонишь?
– Вон! Вон!!!
– Ты что? – я аж задохнулся от внезапной догадки. – Ты меня спасаешь, что ли? От Уота?! Я тебя, ты меня… Мы так не спасемся! Вставай, идем отсюда…
– Не могу, – всхлипнула Жаворонок. – Если ты выведешь меня наружу, я начну кричать. Я знаю, что начну. Я буду все время ждать Уота. И буду все время кричать. Он услышит и придет. Начнет опять похищать. Знаешь, как страшно? Лучше здесь, в темноте.
– Лучше?!
– Уот еды натаскал. Подарков, одежды. В углу родничок бьет. Дырка есть, отхожая. Мышка тут живет, я ее кормлю. Уот дверь не запирает, верит мне. Уехал, а мне верит…
– Так Уот же все равно придет? За тобой?!
– Он не похищать придет. Он за другим придет. Ну и пусть…
Я молчал и слушал, как в тишине разлетается вдребезги мой хитрый план.
Песня шестая
1. Оторвать ему голову!
Зайчик. Надо найти Зайчика.
Мои сапоги топали по щербатым плитам подземелья. С вызовом топали, с наглым гулом. Ну да, сапоги. А что? Это они – даже не ноги! – как в сказке, сами несли хозяина вперед. Часть плит шаталась – того и гляди, провалишься. Куда? Я в Нижнем мире, куда уж дальше-то проваливаться? Случалось, вместо камня под сапогом отзывался ржавый металл.
Надо найти Зайчика. Я твердил это, как заклинание.
Стены пятнал лишайник: шевелился от сквозняка, светился бледно-зеленым светом. Мне вспомнилась темная утроба Елю-Чёркёчёх. Ночное зрение осталось, не стерлось с годами. Алаата[91]! Изо всех сил я заставлял себя думать о сапогах, ночном зрении, Бездне Смерти, лишайнике – лишь бы не думать о Жаворонке. И все равно, о чем бы я ни думал – сапоги, лишайник, гореть им огнем! – я видел девушку, вчерашнюю девчонку, забившуюся в угол. Пленницу, готовую кричать, отбиваться, кусаться и царапаться, драться насмерть с боотуром, лишь бы не покидать спасительное убежище, провести в нем всю оставшуюся жизнь. Вынеси я ее наружу, баюкая на руках, шепча глупые утешения, и уверен, с ней началось бы такое, что Уот услыхал бы с другого конца Осьмикрайней. А даже если не услыхал бы? Тащить Жаворонка домой, чтобы она утром и вечером кричала от ужаса, от страшного ожидания, от предчувствия беды до конца своих дней?
Кровь закипала в жилах. Пенилась, бушевала, клокотала. Изловить Уота! Оторвать ему голову! Да расширится она и лопнет! Нет, сперва руки-ноги, чтоб помучился. Голову – в последнюю очередь. А еще лучше… С великим трудом Юрюну-слабаку удавалось образумить Юрюна-боотура. Я не справлюсь с Уотом Усутаакы, в сотый раз напоминал я себе. Начни я отрывать ему руки-ноги, и очень скоро мне нечем будет отрывать.
Зайчик. Надо найти Зайчика.
Заклинание помогало. Дарило цель. Отвлекало от мыслей о несбыточной мести адьяраю. Найти Зайчика – это мне под силу. Найти и освободить, пока Уота нет дома. А уж вместе мы…
90
Истери́я (от др-греч. ὑστέρα – «матка»). «Бешенство матки» – согласно Платону, истерия связана со спазмами матки. Ошибочно считалось, что у мужчин истерии не бывает.
91
В данном случае возглас досады.