Для тебя я восстану из пепла

Но пёс упирается. Совсем, как в тот день, когда я обнаружил сорвавшуюся со скалы Ладу. Это воспоминание злит, и я с силой тяну поводок на себя. Бимо оскаливается и бросается на мою ногу. Такое у нас впервые. Опешив от подобного выпада добродушного пса, я выпускаю из рук поводок, и он устремляется на поляну. Рыскает в снегу, метрах в пяти-семи от пепелища, да так усердно, что я начинаю волноваться.

Подхожу ближе, с интересом поглядывая на пса. Он пытается раскапывать лапами снег, и я сгребаю его руками, незнамо зачем начиная помогать.

– Если там чьи-то кости, пущу тебя на котлеты, – глухо предупреждаю его. В ответ он одаривает меня таким взглядом, словно я распоследний кретин. Засмеялся, если бы я ещё мог, ей-богу!

Я добираюсь до стылой земли. Бимо ложится на прошлогоднюю траву и громко, протяжно, просто невыносимо, скулит.

Я припадаю к земле и думаю, что спятил окончательно, ведь откуда-то снизу, тихо, едва слышно, до меня долетает голос Лады: “Я здесь! Помогите!”

Я бросаюсь к пепелищу, чтобы отыскать хоть что-то, пригодное для копания. Подбираю одну доску, другую. Осматриваю, с досадой отбрасываю в сторону.

– Глеб, что ты делаешь? – спрашивает Колян.

Я лишь отмахиваюсь:

– Копать надо. Лада где-то под землёй. Я слышу её.

– Ты смотри-ка, ай, да Ванёк, ай, да молодчик! – смеётся Николай. – Я думал, брешет про погреба.

– Какие погреба?

– Ну, вахтёры, мол, огромные погреба себе сделали, чтобы еда и водка в тепле не хранились. Вот те крест, младой так и сказал: ежели Влада наша была в доме, то могла в погребе спрятаться и выжить, надо, говорит, разгребать.

– Долго, – протягиваю я. – Копать быстрее.

– Погоди, Денисыч, – тормозит меня Колян. – А если грунт посыпется прямо на неё? Копать опасно. Это без воздействия погреб не осыпался, а коли от неловкого движения трещина пойдёт, да всё рухнет?..

– Ты прав, – киваю я. – Значит, нужно разгребать.

Присоединяюсь к мужикам. В свете фонариков получается медленно и не особо ловко, учитывая мою спешку. Схватившись за очередное бревно, я напарываюсь на гвоздь, который глубоко входит прямо по центру ладони рабочей правой руки, но я заверяю спасателей, что решу проблему самостоятельно, лишь бы никто не отрывался от работы. Ладе помощь нужна куда больше, чем требуется мне.

Сцепив зубы, я резко отрываю руку от бревна, снимая себя с гвоздя, расстёгиваю куртку и отрываю кусок рубашки, кое-как перевязываю кровоточащую рану – не до этого!.. – и снова приступаю к разбору.

Все грязные, замудоханные и взмокшие от трудной работы, мы всё же добираемся до сгоревших полов и отыскиваем заваленный лаз в подпол. Ещё немного усилий, и Ванька, как самый лёгкий и молодой, свешивается вниз и светит в глубину фонариком.

– Есть кто живой? – кричит он.

Секунды пронзительной тишины кажутся мне вечностью, пока где-то совсем рядом не слышится дрожащий голос Лады.

– Вы нашли меня!.. Слава богу!.. Думала, окоченею тут насмерть!

Я порываюсь было вперёд, но Колька кивает на пораненную руку:

– Не геройствуй, только хуже ведь будет.

С досадой киваю, ведь он чертовски прав. Не удержу ещё, не стоит так рисковать.

Николай с Иваном, пока их держат и страхуют остальные мужики, за руки вытягивают Ладу. При виде её, целой, живой, абсолютно невредимой, я, кажется, переживаю долбанный катарсис и обрушиваюсь на колени, начиная рыдать от облегчения.

Бимо ошалело носится от меня к хозяйке, пока она медленно не опускается, усаживаясь прямо на меня. Обнимает крепко, покрывает поцелуями перепачканное сажей лицо.

– Глеб, – зовёт тихо. – Глебушка, всё в порядке. Всё хорошо. Ты нашёл меня. Ты меня спас.

– Я думал, что потерял тебя, Мармеладка. – глухо шепчу в ответ. – Я думал, что навсегда потерял тебя. Что не уберёг. Что не успел.

– Я же обещала, что никогда тебя больше не оставлю, Глеб! – заливается слезами Лада. Теперь я целую её, убирая губами крупные слёзы. – Я знала, что должна выжить, что должна вернуться к тебе. И я вернулась. И я всегда буду возвращаться, куда бы не ушла. Для тебя я всегда буду рядом, куда бы ты меня не повёл. Для тебя я восстану из пепла, если придётся. Но никогда не оставлю тебя одного.

Мягко улыбаясь, Лада нежно целует мои губы, и напряжение постепенно отпускает меня. Бимо пытается втиснуться между нами, недоумённо поскуливая, словно говоря: “И чего вы, такие бестолковые, не берёте меня обниматься?” В конце концов, он впихивает свою наглую морду между нашими подбородками, и мы смеёмся, целуя довольного пса с двух сторон.

***

После бессонной ночи мы наконец добираемся до дома.

Пока мы все вернулись в посёлок, пока дождались полицию, пока дали показания, за окнами успел задребезжать рассвет. И пусть молодой следователь и нашёл кучу нестыковок в рассказе Лады, я уверен, он закроет на них глаза. И в том, что муж – в скором времени бывший – сядет надолго, я тоже уверен. Вот просто уверен и всё.

К слову, почти бывший муж довольно живо и активно давал показания, честно признавшись во всех своих злодеяниях. То ли понял, что на этот раз выкрутиться не удастся, то ли совесть проснулась и заныла… А может, не терпелось убраться подальше от нашего дружелюбного спасательного отряда, дружно возвышающегося по кругу в общей комнате штаба и поглядывающего на задержанного; отряда, который, в случае чего, мог действительно спасти мир от этой мрази… Но факт остаётся фактом: Алексей Михайлович полностью признал вину и отправился в следственный изолятор. И, кажется, только тогда, глядя вслед удаляющемуся уазику с решётками, Лада выдохнула, словно почувствовала настоящую свободу.

Едва дождавшись, пока баня нагреется хоть немного, мы моем друг друга и постоянно целуемся, словно это единственное, что важно, важнее, чем не забывать дышать. Словно поцелуи это и есть наше дыхание.

Быстро перебравшись в дом, я подхватываю Ладу на руки и отношу сразу в кровать, не позволяя ей отвлечься на домашние дела, и плотно прикрываю дверь спальни, чтобы Бимка не отвлекал хотя бы сейчас от жизненно необходимой близости с этой женщиной.

Мы невесомо касаемся друг друга, покрываем каждый сантиметр кожи друг друга поцелуями, пока не принимаем замысловатую позу: бёдра Лады оказываются рядом в моим лицом, тогда как её голова находится у моих бёдер.

Я притягиваю её ближе, вынуждая перекинуть через меня ногу. Понимая, что я замыслил, девушка чуть шокировано и чуть смущённо хихикает, но стоит мне направить бёдра вниз и подразнить языком чуть влажноватую плоть, ей становится не до смеха. Несколько мгновений она с тихими стонами наслаждается откровенными ласками, а потом опускает туловище к моим ногам, проводя языком по вздыбленному члену и медленно вбирая его в рот. Не сразу, но мы выстраиваем синхронный ритм наших движений, даря друг другу невероятное удовольствие, бесстыдно ублажая друг друга оральными ласками, разделяя секунды оргазма на двоих…

После мы лежим, крепко обнявшись, пока полностью не восстанавливаются силы.

Едва окрепнув, я медленно вхожу в горячее и влажное лоно до самого основания и так же медленно выхожу, раз за разом, доводя нас обоих до исступления, пока Лада не заходится в громких криках удовольствия, а я обессилено не падаю прямо на неё, укрывая собой, пряча за своим телом.

– Люблю тебя, – шепчет она. Или мне это уже снится?

После нескольких часов сна мне кажется, что всё случившееся лишь кошмар. Но разгорающаяся боль в ладони мне явно не мерещится. Как и сбитые костяшки рук. Как и ломота многострадальных коленей.

Лады нет рядом, и спросонья меня кидает в холод. Быстро подскочив с кровати, я иду по дому в чём мать родила и успокаиваюсь, лишь увидев Ладу на диване. Она почёсывает Бимо за ухом, читая ему вслух очередную заметку о корги, а пёс, заметив меня, словно фыркает и пытается закатить глаза.

– Ты сбежала, – говорю с улыбкой, плюхаясь на диван и прикрывая подушкой причинное место.

– Бимо был крайне недоволен тем, что кое-кто его не пустил в комнату, – смеётся она, звонко чмокая пса в нос.