Страница 24 из 81
Он оглядел меня с ног до головы и поморщился, словно от зубной боли.
- Пройдись!
Я выпрямил спину и зашагал по комнате важной птицей, из-за одного угла в другой.
- Кажется, мы ошиблись, - задумчиво протянул брат Серафим.
- Ничего вы не ошиблись, - затараторил я, чуя к чему все идет. – Это потому, что пол холодный, а я без сапог - пальцы помимо воли поджимаются. И волосы отросли, их просто подравнять нужно и пригладить, - я спешно завозил ладонями по макушке. – Вот, теперь видите, вылитый барон Дудиков.
Брат Серафим лишь покачала головой.
- Не в прическе дело и даже не в походке. Рожа у тебя бандитская и взгляд прощелыги, который только и думает, как бы чужой кошелек стащить.
- Так это можно исправить. Вы погодите…
Я собрался и выдал лучшее из имеющегося в арсенале – рожу купца Сичкина. Помнится девки дворовые со смеху валились, когда я его изображал. Говорили, один в один похож, но брат Серафим снова остался недовольным:
- То была рожа бандитская, а теперь наглая, как у зарвавшегося малолетки.
- Может ему пальцы подравнять, - предложил брат Изакис.
- Не надо! Не надо ничего ровнять! Вы только скажите, чего желаете?
- Я желаю видеть человека, похожего на его светлость, чтобы он вел себя как барон, говорил как барон. Пока же передо мною жалкая подделка.
Быть похожим на его светлость… Я попытался вспомнить покойного Дудикова, выражение лица, когда тот общался с матросней - этакая брезгливая маска отвращения, или когда он задумчивый прогуливался по палубе, не зная, чем себя занять.
- Стоп!
Я замер в испуге, перестав дышать.
- Верни, как было.
- Куда верни?
- Что за балда, - возмутился брат Изакис. – Перестань таращиться и верни выражение лица, которое было до этого.
- Так не было никакого выражения.
- Вот его и верни.
Я вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая его светлость, стоящего у фальшборта, абсолютно отрешенного и безразличного ко всему происходящему. Даже в эти минуты его лицо не теряло надменности: слегка приподнятый подбородок, поджатая нижняя губа. Он был выше всего… Выше дрянного корабля, на котором был вынужден находиться, выше команды оборванцев, с которыми волею судьбы делил одну палубу, и выше океана, пенящегося за кормой. Возможно, он даже считал себя выше неба, вот только небесам было глубоко плевать на него. Сколько аристократов родилось, и сколько осталось гнить под палящими лучами солнца, в том числе и барон Дудиков.
Брат Изакис вопросительно уставился на брата Серафима.
- Пойдет, - вынес тот свой вердикт, - все равно лучше не будет.
После полез в кармашек жилета и извлек наружу часы. Щелкнул крышкой, задумчиво уставившись на циферблат.
- Времени пол четвертого, сегодня не успеем… Пригласишь в дом цирюльника, кого-нибудь из портовых, но поприличнее: из числа тех, кто стрижет, не задавая лишних вопросов.
- Как скажешь, брат.
- И пусть что-нибудь сделает с его ногтями, а то смотреть страшно.
Брат Изакис снова кивнул. Проводил старшего до двери, а через час в дом пожаловал обещанный цирюльник: состриг лишние лохмы, до скрипа побрил подбородок, покрыв кожу густым кремом. Пахнущим до того вкусно, что захотелось слизнуть с губ.
В пустом животе заурчало, но я продолжал сидеть и терпеливо ждать. И чем им мои ногти не угодили? Ну да, местами забилась грязь – делов-то на пару минут: кончиком ножа поработать или щепой выскоблить. Зато обгрызены они были идеально – ровным полукругом, такое не у каждой девки встретишь. Для баб это обычная блажь, для меня же важная необходимость, обусловленная работой. Обломанные ногти имели привычку цепляться за ткань в карманах зазевавшихся прохожих.
Цирюльник тщательно обработал каждый палец, обрезая щипцами заусенцы. Когда же дошел до покалеченного мизинца… Я специально развязал тряпку, демонстрируя недавно затянувшуюся рану. Из чисто хулиганских побуждений: уж очень мастер докучал своею угодливостью.
«Позволите ли… не соизволите ли… мое почтение» – эти слова так часто слетали с его губ, что захотелось хорошенечко вдарить, прямо по напомаженной физиономии.
Поэтому в глубине души порадовался, наблюдая за тем, как побледнело его лицо. Он буквально глаз не мог оторвать от раны. Жаль только в комнату вернулся брат Изакис и закончил веселье, велев забинтовать мизинец.
Когда цирюльник удалился, мы приступили к еде. Точнее ел я один, а брат Изакис мерил шагами комнату. Периодически подходил к окну и замирал, изучая улицу.
- Ты жри-жри, - подгонял он, словно в том была необходимость.
Копченые колбаски и сдобные булочки ушли влет, даже крошек на столе не осталось. Отвалившись на спинку стула, я сыто рыгнул, а брат Изакис недовольно поморщился. Подошел и отвесил такого леща, что я едва головой о столешницу не приложился.
- Чегой это?
- А тавой. Ты барон или шантропа подзаборная?
- Так мы же не начали.
- Кто тебе сказал?
- Но…
Рука угрожающе качнулась, и я счел за благо заткнуться.
- Ты Алекс Дудиков, урожденный барон, подданный её величества королевы Астрийской. Только так и никак иначе, запомнил?
- Да.
- Повтори.
Да что же у церковников за привычка такая. Вечно требуют повторить, словно я попка-дурак безмозглый, а не человек.
- Алекс Дудиков, урожденный барон, подданный её величества королевы Астрийской.
- Как ведут себя бароны за столом.
«По-разному», - хотелось сказать. Я всякого навидаться успел и всякого наслушаться. Бывало, что господа блевали прямо на себя, и в портки мочились, не вставая с лавки. Вот только чернец ждал другого, поэтому я выпрямил спину и положил ладони на стол. Взял лежащую рядом салфетку и аккуратно промокнул губы, но брат Изакис все равно остался недоволен.
- Больно тощ, - пробормотал он, – физиономия осунувшаяся и одежда висит, что на огородном пугале. Надо было откормить тебя еще на корабле.
Надо было, кто же против.
- Если кто спросит про худобу, скажешь - болезнь морская приключилась.
- А кто спросит?
- Неважно.
- Послушайте, я помогать не против. Родную церковь всячески почитаю и уважаю, но как это сделать, ежели тыкаюсь по углам, словно слепой кутенок. Может приоткроете завесу тайны, хотя бы самую малость, хотя бы чуть-чуть. Чего от меня ждёте?
- Завтра, Танцор. Все завтра…
Брат Изакис не обманул, на следующий день убрав лишнее со стола, расстелил карту города. Качество бумаги удивило: тонкая и прочная, такую легко сложить и засунуть в карман, а не таскать неудобным свитком.
Не удержавшись, я провел пальцем по шершавой поверхности: смял уголок, потер краску - чернила не пачкались. Посмотрел на раскинувшуюся перед глазами схему: сплошные прямоугольники и квадраты, ни одной кривой загогулины. Я вспомнил родной Ровенск, как он выглядел с крыши часовни – самого высокого здания в городе. Улицы петляли и извивались меж собой, словно выпущенные в корзину змеи, а виной всему был торговый люд. Любили купцы достраивать родовые гнезда, прихватывая соседние участки вместе с дорогами, делая их узкими, а то и вовсе перекрывая.
- Запоминай, - палец брата Изакиса ткнул в нижний квадрат, - мы находимся здесь: Фонарный переулок, дом семь. Каждый понедельник будешь приходить по указанному адресу с отчетом, с трех до пяти пополудни и только попробуй опоздать.
- А если возникнут обстоятельства непреодолимой силы? – вспомнил я умную фразу из купеческого уложения, прочитанного когда-то давно.
- Сделай так, чтобы они не возникли. Ты же ловкий малый, вот и крутись… Пойдем далее, - палец чернеца переместился в центр карты. - Номер снимешь в гостином доме на улице генерала Брабиуса. За комнату заплатишь на неделю вперед.
- В центре города поди дорого, откуда столько денег возьму?
- О деньгах не волнуйся, это наша забота - брат Изакис повернул голову, и татуировка на его шее ожила, забегала тонкими линиями. - Это не значит, что ты будешь тратить сколько душе заблагорассудится. Каждая банкнота будет выдаваться подотчет.