Страница 70 из 99
— Она твоя дочь.
— Она убила Милли. Я не хочу, чтобы она была здесь.
Отец садится на мою кровать, всё еще держа ребенка в руках. Разве он не может просто бросить её? Возможно, она умрет, и её ждет та же участь, что и её мертвую мать.
Нет, это неправильно. Это неправильно говорить, не говоря уже о том, чтобы думать. Она заслуживает того, чтобы жить, как любой другой ребенок. Она чиста и не имела плохих намерений, я это знаю. По крайней мере, где-то глубоко внутри меня есть эта мысль.
— В смерти Милли не виновата твоя дочь, Майлз.
Я знаю. Боже, я это знаю. Но если бы не она, Милли была бы жива, и в этом её вина. Почему он не понимает?
— Тогда моя.
Конечно, это моя вина. Если бы я не оплодотворил Милли, у нее не было бы никаких осложнений при родах. И она бы все еще была жива.
О Боже. Это все моя вина.
Я закрываю лицо руками, и по моему лицу течет еще одна волна слез. Это чудо, что я еще не обезвожен.
— Никто не виноват. Осложнения случаются.
Я игнорирую отца, по крайней мере, пока он не заговорит снова, потому что этот человек не может оставить меня в покое.
— Ты уже звонил Эмори?
У меня кружится голова.
— Какого черта мне это делать? Мне позвонить Эмори? Да, этого не произойдет. Вся её семья меня ненавидит, потому что я убил их дочь.
— Это её семнадцатый день рождения, Майлз. Я знаю, что вы, ребята, не очень хорошо ладите, но…
— Милли сегодня исполнилось бы семнадцать, — бормочу я и падаю обратно на кровать. Моя голова ударяется о деревянное изголовье, но мне все равно. Какая-то часть меня желает, чтобы моя подушка сейчас пропитывалась моей кровью, и я был в нескольких шагах от смерти. Но поскольку мой отец не волнуется, я в этом сомневаюсь.
— Именно поэтому позвонить Эмори может быть хорошей идеей.
— Я ей не нравлюсь, папа. Звонить Эмори и поздравлять её с днем рождения через четыре дня после того, как из-за меня умерла её сестра-близнец… так себе идея. Это жестоко. Это типа: «О, я убил твою сестру, но, в любом случае, я надеюсь, что у тебя все хорошо. Кроме того, мне ужасно жаль, что она умерла, но знаешь, по крайней мере, у тебя отличный день рождения, ладно?»
Мой отец открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем он успевает произнести какую-нибудь глупость, вроде оправдания, я перебил его.
— В чем вообще было осложнение? Врачи не разговаривали со мной, потому что я не из семьи Милли, и это все полная херня, потому что у нас есть общая дочь. Но нет, для этих дурацких врачей я всего лишь глупый восемнадцатилетний ребенок, от которого забеременела несовершеннолетняя.
— Ты тоже был несовершеннолетним, когда она забеременела, Майлз.
Я закатываю глаза, и еще раз, когда этот глупый ребенок на руках у моего отца снова начинает плакать. Клянусь, она не умеет держать язык за зубами.
— Заставь её остановиться. Пожалуйста, заставь её остановиться! — Я прижимаю обе руки к ушам, молясь, чтобы это заглушило плач. Это не работает.
У нее ещё нет имени. Я мог бы отдать её на усыновление, для неё так будет лучше. Я не могу быть отцом. Мне нельзя позволять быть отцом. Не без Милли рядом со мной. Мы сказали, что сделаем это вместе, а не я сделаю это один.
Мой отец даже не пытается заставить её перестать плакать. Он просто смотрит на меня, наши глаза встречаются, и что-то в его взгляде подсказывает мне, что он не планирует останавливать и этого ребенка.
Он ждет, пока это сделаю я.
Я не знал, как это сделать, даже если бы захотел. Я ни разу не взял её на руки с тех пор, как она родилась. Я даже почти не взглянул на нее. Несколько раз, когда я проходил мимо её кроватки и позволял себе бросить быстрый взгляд, это занимало всего секунду или две, когда я шел в ванную, прежде чем вернуться в постель и выплакать всю свою душу из тела.
— Ей нужен отец, Майлз, — едва слышу я голос отца, я позволяю рукам опуститься по бокам и прошу его повториться. Он повторяет.
— Она заслуживает отца, который любит её. Ты любишь её, Майлз. Мы оба знаем, что это так. Я знаю, что трудно притворяться, будто ничего не произошло, и никто не просит тебя отмахнуться от смерти Милли. Но теперь ты отец. Теперь у тебя есть обязанности. Ты не можешь оплакивать свою жизнь и испытывать ненависть к единственному существу, которое у тебя осталось от женщины, которую ты любишь. Обещаю тебе, что через несколько лет, когда эта маленькая девочка будет бегать по дому и просить о помощи кого-нибудь, кроме своего отца, ты пожалеешь, что не был рядом с ней. Тебе захочется быть тем человеком, к которому она обратится, потому что ты её отец, а не я, и тем более не жених Мейв. Ты.
Он кладёт мою дочь мне на колени, затем встает, чтобы выйти из комнаты. Вот тогда я паникую.
— Ты не можешь просто оставить меня здесь наедине с ней! — Мой голос дрожит от захлестывающей меня паники. Мне хочется кричать ему вслед, но тише, потому что она внезапно перестает плакать.
Я смотрю на маленького ребенка у меня на коленях, мое дыхание успокаивается, чем дольше я задерживаюсь на её лице.
— Папа, — говорю я, мой голос наполняется страхом, я все еще немного не уверен, что делать. Но когда я поднимаю глаза, его уже нет. Он просто оставил меня здесь одного. С ребенком.
Я осторожно подношу руку к её лицу и нежно ласкаю её щеку указательным пальцем.
Она очень милая. Как я не заметил этого раньше?
Но что мне с ней делать? Я не могу дать ей хорошую жизнь. Не из-за денег, у меня есть большой трастовый фонд, которым я мог бы оплатить её колледж, даже если бы до тех пор я жил за счет него один. Но сейчас я едва умею дышать самостоятельно. Я ни за что не смогу вырастить ребенка сам. Милли знала бы, что делать.
Но Милли здесь нет…
— Есть только я и ты, — бормочу я. Её глаза закрываются, и я думаю, что она засыпает. Как она может за одну секунду перейти от плача ко сну? Она ничего не хочет? Типа… не знаю, есть? Может быть, ей нужен новый подгузник? Нет, мой отец сказал бы мне. И я, наверное, почувствовал бы, верно?
Боже, я не знаю. Я ничего не знаю о детях и о том, как воспитывать ребенка. Как мне это сделать?
— Тебе нужно имя… — хорошо, я знаю, что сказал, что не даю ей имя, потому что могу её отдать, но как я мог отдать собственного ребенка на усыновление?
Мой отец прав, она — всё, что у меня осталось. Она — всё, что у меня есть от Милли.
Милли не хотела бы, чтобы я отдал нашу дочь. Она не хотела бы, чтобы я сдался, бросил её. Она бы хотела, чтобы я смирился с этим и был рядом с этой мелочью.
Мне просто хотелось бы, чтобы она была здесь все это время.
Имя. Я могу сделать это. Я могу дать ей имя…
Чего бы хотела Милли? Мы вместе составили список, но я знаю, что Милли не была уверена ни в одном из них. Ей нужен был смысл. Имя, которое что-то значило для нас.
Типа… Бруклин.
— Бруклин, — говорю я, сосредоточив взгляд на её лице. Пытаюсь понять, подходит ли ей. Это звучит красиво.
Теперь, когда мы с Милли больше не можем переезжать туда вместе… Я могу назвать нашу дочь в честь места, куда мы хотели поехать. Место, где мы хотели состариться вместе. Это имеет смысл, правда?
Идеально. Это она. Бруклин. Моя дочь.
Моя дочь.
Дерьмо. У меня есть дочь. Типа, настоящая дочка.
Я ласкаю её маленькую, крошечную, пухлую щечку еще раз, на этот раз улыбаясь. Черт, я не могу вспомнить, когда в последний раз улыбался. Ну, неделю назад…
Я осторожно беру её на руки, впервые с момента её рождения. Она такая легкая, будто весит меньше перышка. Ладно, может быть, не такая уж и легкая, но вполне могла бы быть и такой.
Слеза капает ей на щеку, и, клянусь, смех почти покидает меня, но затем он просто засасывается обратно в мои легкие, вместо этого его одолевает печаль.
Я облажался. Я должен был быть рядом с этим крошечным человечком с самой первой секунды. Она моя дочь, чёрт возьми. Я должен был полюбить её с самого начала. Я должен быть её защитником, защищать её от жестокости и не подвергать её страданиям.