Страница 87 из 167
– Вероятно, устроила истерику, разорвала контракт и уехала. Она всегда так. Тем и знаменита. Она, видимо, ужасная женщина.
– Да.
– Я не хочу говорить о ней. Она была замужем за кем-то и развелась с ним. А потом вышла замуж за кого-то еще, и он развелся с ней. Уверена, два года назад волосы у нее были другого цвета, и я считаю, что женщина не должна так безвкусно мазаться, а ее одежда абсолютно не подходит для загорода, а жемчуг этот никак не может быть настоящим, и мне противно смотреть, как она закатывает глаза, а розовый цвет ей совсем не идет. По-моему, она жуткая женщина, и я предпочла бы, чтобы ты перестал говорить о ней.
– Ладненько, – послушно ответил Арчи.
Они завершили завтрак, и Люсиль отправилась к себе уложить сумку. Арчи неторопливо вышел на террасу, где он курил, общался с природой и думал о Люсиль. Он всегда думал о Люсиль, когда оказывался в одиночестве, а особенно в поэтической обстановке, подобной бесподобным видам, окружающим отель «Эрмитаж». Чем дольше он был женат на ней, тем больше священные узы представлялись ему абсолютной конфеткой. Мистер Брустер, конечно, считал их брак одним из самых страшных мировых бедствий. Но на взгляд Арчи, его брак был и оставался очень даже ничего. Чем больше он думал, тем больше изумлялся, почему такая девушка, как Люсиль, связала свою судьбу с типчиком третьего сорта вроде него. Его размышления, короче говоря, были именно такими, каким следует предаваться женатому человеку.
От них его отвлек какой-то вскрик или вопль почти у самого локтя, и, обернувшись, он увидел сногсшибательную мисс Сильвертон совсем рядом. Волосы сомнительного цвета блестели на солнце, а один из раскритикованных глаз был крепко зажмурен. Второй умоляюще смотрел на Арчи.
– Мне что-то попало в глаз, – сказала она.
– Да неужели?
– Вы не могли бы? Это было бы так любезно с вашей стороны.
Арчи предпочел бы убраться куда-нибудь подальше, но ни один мужчина, достойный такого названия, не может лишить помощи женщину в беде. Оттянуть веко дамы, и заглянуть под него, и потыкать туда уголком носового платка – вот был единственный открытый ему путь. Его поведение можно классифицировать не просто как безупречное, но и, безусловно, достохвальное. Рыцари короля Артура только этим и занимались, и посмотрите, какой репутацией они пользуются. А потому Люсиль, которая вышла из дверей отеля как раз тогда, когда операция завершилась, не должна была почувствовать то раздражение, которое почувствовала. Но бесспорно, есть некая интимность в позе мужчины, извлекающего мошку из женского глаза, так что воздействие ее на чувства законной жены можно и извинить. Эта поза намекала на своего рода rapprochement, или camaraderie[7], или, как выразился бы Арчи, что-то там еще.
– Я так вам благодарна! – сказала мисс Сильвертон.
– Да нет, что там, – сказал Арчи.
– Так неприятно, когда что-то попадает в глаз!
– Абсолютно!
– И со мной это случается постоянно!
– Не везет!
– Но редко находится кто-то, кто меня выручает так умело, как вы.
Люсиль почувствовала, что ей следует вмешаться в это пиршество разума и истечение души.
– Арчи, – сказала она, – если ты сейчас же сходишь за клюшками, у меня как раз хватит времени пройти с тобой несколько лунок до поезда.
– О, а, – сказал Арчи, заметив ее только теперь. – О, а, да, ладненько, да, да, да.
На пути к первой лунке у Арчи создалось впечатление, что Люсиль держится как-то расстроенно и рассеянно, и ему пришло в голову, причем не в первый раз, что в минуты кризиса чистая совесть – крайне ненадежная опора. Черт побери, что еще он мог сделать? Не бросать же бедняжку бродить, спотыкаясь, по отелю с батальонами мошек, прилипших к глазному яблоку? И все же…
– Чертовски скверно заполучить мошку в глаз, – наконец рискнул он. – Просто паршиво, хочу я сказать.
– Или же очень удобно.
– А?
– Ну, это отличный способ обойтись без формального представления друг другу.
– Но послушай! Не думаешь же ты…
– Она ужасная женщина.
– Абсолютно! Не понимаю, что в ней видят люди.
– Ну, ты был вроде бы очень счастлив похлопотать вокруг нее!
– Да нет же, нет! Ничего подобного! Она внушала мне абсолютное, как его там, ну, то, что внушается типчикам, знаешь ли.
– Ты сиял от уха до уха.
– Ничего подобного. Просто я сморщился, потому что солнце падало мне в глаза.
– Сегодня утром чего только не попадает людям в глаза!
Арчи был расстроен. Тот факт, что подобное недоразумение возникло в такой тип-топный день, да еще в тот момент, когда судьба жестоко разлучала их по меньшей мере на тридцать шесть часов, ввергнул его… ну, совсем его доконал. Ему мнилось, что существуют слова, которые все исправили бы, но он не отличался красноречием и не сумел их найти. Он был удручен. Люсиль, решил он, следовало бы знать, что он надежно привит против женщин с блистающими глазами и экспериментально выкрашенными волосами. Да черт возьми, он мог бы одновременно одной рукой извлекать мошек из глаз Клеопатры, а другой из глаз Елены Троянской, даже не взглянув на них. В угнетенном настроении он прошел девять тоскливых лунок, и жизнь для него не посветлела, когда два часа спустя он вернулся в отель, посадив Люсиль на нью-йоркский поезд. Никогда еще между ними не случалось ничего хотя бы отдаленно напоминающего ссору. Жизнь, чувствовал Арчи, была немножечко пустопорожней. Он был расстроен, нервно напряжен, и зрелище мисс Сильвертон, беседующей с кем-то на кушетке в углу вестибюля, заставило его отпрянуть под прямым углом и привело в болезненное соприкосновение с конторкой портье.
Портье, всегда словоохотливый, что-то ему говорил, но Арчи не слушал. Он машинально кивал. Что-то о его номере. Он уловил слово «устраивает».
– Да, конечно, вполне, – сказал Арчи.
Назойливый типус, этот портье. Он ведь прекрасно знал, что Арчи его номер вполне устраивает. Эти типусы не жалеют слов, лишь бы внушить вам, будто администрация принимает в вас личный интерес. Ну, да это входит в их обязанности. Арчи рассеянно улыбнулся портье и отправился вкусить от второго завтрака. Пустой стул Люсиль напротив скорбно взирал на него, усугубляя его уныние.
Он был на половине трапезы, когда стул напротив перестал быть пустым. Арчи перевел взгляд с бесподобного вида за окном и увидел, что его друг, Джордж Бенхем, драматург, материализовался неведомо откуда и теперь находится в его окружении.
– Приветик! – сказал он.
Джордж Бенхем был серьезным молодым человеком, очки придавали ему сходство с тоскующей совой. Казалось, что-то давило на его рассудок помимо художественно растрепанной черной шевелюры, косо ниспадавшей ему на лоб. Он вздохнул и заказал рыбный пирог.
– Мне почудилось, что ты недавно прошел через вестибюль, – сказал он.
– А, так это ты разговаривал на кушетке с мисс Сильвертон?
– Она разговаривала со мной, – мрачно поправил драматург.
– А что ты делаешь тут? – спросил Арчи. Да, он желал мистеру Бенхему очутиться где-нибудь еще и не вторгаться в его угрюмое уединение, но раз уж старикан оказался среди присутствующих, вежливость требовала вступить с ним в беседу. – Я думал, ты в Нью-Йорке следишь за репетициями своей милой старой драмы.
– Репетиции прекращены. И видимо, никакой драмы не будет. Боже мой! – вскричал Джордж Бенхем с глубоким жаром. – Когда перед человеком со всех сторон открываются заманчивые возможности, когда жизнь обеими руками протягивает тебе соблазнительные призы, когда ты видишь, как кочегары гребут пятьдесят долларов в неделю, а субъекты, прочищающие канализационные колодцы, поют от счастья и любимой работы, почему, о, почему человек по доброй воле берется за труд вроде кропания пьес? Только Иов, единственный из всех когда-либо живших людей, по-настоящему подходил для писания пьес, но и он был бы сокрушен, если бы его премьерша хотя бы слегка смахивала на Веру Сильвертон!
7
Интимность… дух товарищества (фр.).