Страница 150 из 167
– Продолжай, – сказал он, обнимая ее еще крепче.
– Моей матери я не помню, она умерла, когда я была совсем крошкой, и мы всегда были с ним вместе, вдвоем, пока не появился ты.
Она говорила, а в ее голове теснились воспоминания о тех днях, и голос у нее дрожал… Множество полузабытых пустячков, одетых блеском и благоуханием давнего счастья.
– Мы всегда были вместе. Он доверял мне, я доверяла ему, и мы вместе делили все хорошее и все дурное. Когда я болела, он сидел со мной каждую ночь до утра. Однажды я только слегка приболела, но думала, что мне очень плохо. Я услышала, как он открыл входную дверь. Было уже поздно, я позвала его, он сразу поднялся ко мне и просидел, держа меня за руку, всю ночь. И я только случайно узнала, что шел дождь, и он промок насквозь. Это же могло его убить! Джимми, милый, я не могу причинить ему боль, ведь правда? Это было бы нечестно.
Джимми отвернул голову, опасаясь, что его лицо выдаст бушующие в нем чувства. Он сгорал в геенне безрассудной ревности. Он хотел, чтобы Молли принадлежала ему вся, душой и телом, и каждое ее слово было солью на свежую рану. Всего мгновение назад он чувствовал, что она – всецело его, а теперь он увидел себя чужаком, захватчиком, попирающим священную землю. Она ощутила его движение, и интуиция подсказала ей его мысли.
– Нет-нет! – вскричала она. – Джимми, это не так!
Их взгляды встретились, и он обрел уверенность.
Они сидели молча. Ливень тем временем утратил силу, сменился легким дождем. Серость над холмами разорвала водянисто-голубая полоска. На островке, совсем рядом с ними, запел дрозд.
– Что нам делать? – сказала она наконец. – Что мы можем сделать?
– Нам придется подождать, – сказал он. – Но все будет хорошо. Только так. Теперь нам ничто не может помешать.
Дождь перестал. Голубизна взяла верх над серостью и изгнала ее с небес. Солнце, уже клонясь к западу, мужественно осияло воду. Воздух обрел прохладу и свежесть.
Дух Джимми воспарял гигантскими прыжками. Это было знамение, и он его одобрил. Вот мир в своем истинном виде – улыбающийся, дружелюбный, а не неизбывно серый, каким он его было счел. Он выиграл! И ничто не могло этого изменить. Оставались лишь пустячные преграды. Он не понимал, каким образом позволил себе так пасть духом.
Несколько минут спустя он вытолкнул челнок из-под навеса на сверкающую воду и взял весло.
– Мы должны вернуться, – сказал он. – Интересно, а который сейчас час? Жаль, что мы не можем остаться тут навсегда. Но дело идет к вечеру. Молли!
– Что?
– Что бы ни случилось, но помолвку с Дривером ты разрываешь? Мне сказать ему? Я готов, если ты хочешь.
– Нет. Я сама. Напишу ему записку, если не увижу до обеда.
Джимми сделал несколько гребков.
– Бесполезно! – сказал он вдруг. – Я не способен упрятать это в себе. Молли, ты не возражаешь, если я чуть-чуть попою? Голос у меня отвратный, но я ощущаю себя счастливым. Замолчу, как только сумею.
И он фальшиво запел.
Украдкой, из-под полей своей широкополой шляпы Молли тревожно следила за ним. Солнце опустилось за холмы, и вода перестала блестеть. Воздух стал зябким. Сверху на них хмурился огромный замок, темный и угрожающий в меркнущем свете.
Молли вздрогнула.
Глава 20. Урок игры в пикет
Лорд Дривер покинул берег озера несколько раньше и, закурив сигарету, задумчиво обошел окрестности. Он был обижен на мир. То, что Молли покинула его, уплыла в челноке с Джимми, его нисколько не удручило. У него хватало других печалей. Типус не может смотреть на мир ликующе, когда беспощадный дядя принуждает его расстаться с любимой девушкой и обручиться с девушкой, к которой типус равнодушен. В таких обстоятельствах взгляд на мир обретает несколько желчный оттенок. И более того. По натуре лорд Дривер не был склонен к самокопанию, но, анализируя свое положение, пока ноги несли его по живописной дорожке, он начал задумываться: а не лишено ли оно героичности? В какой-то мере? И пришел к выводу, что, пожалуй, лишено. В какой-то мере.
Однако если он взбрыкнет, дядя Томас добавит ему неприятностей и похуже – вот где была зарыта собака. Будь у него, ну, скажем, две тысячи собственного годового дохода, он мог бы восстать. Но черт подери! Если начать заварушку, дядя Томас способен урезать подпитку до такой жуткой степени, что ему придется торчать в Дривере безвыездно, не имея в кармане даже жалкого фунта. Воображение немело перед такой перспективой. Летом и осенью, в сезон охоты, его сиятельство не без приятности проводил время в обители своих предков. Но весь год напролет! Лучше разбитое сердце в пределах столицы, чем целехонькое в деревне зимой.
«Но черт подери! – мыслил его сиятельство. – Будь у меня пара тысяч, да, пусть всего какая-то пара тысяч, я бы пошел напролом и попросил бы Кэти выйти за меня, провалиться мне на этом месте».
Но он не провалился, а пошел дальше, задумчиво попыхивая сигаретой. Чем больше он размышлял над ситуацией, тем меньше она ему нравилась. И единственным светлым пятнышком было ощущение, что теперь, уж конечно, с деньгами станет попроще. Добыча драгоценной руды из сэра Томаса до сих пор была сродни выдергиванию задних зубов из пасти бульдога. Но теперь, в силу этой инфернальной помолвки, вполне можно ожидать от него разумных щедрот.
Граф как раз начал прикидывать, не выложит ли сэр Томас что-то очень круглое, и тут ему на руку шлепнулась большая теплая капля дождя. В процессе своих блужданий он добрался почти до розария, в глубине которого располагалась беседка. Он поднял ворот пиджака и припустил бегом. Приближаясь, он услышал доносящийся изнутри тягучий похоронный свист. А когда, запыхавшись, ввалился внутрь, удачно избежав первого удара ливня, то увидел, что за деревянным столиком сидит Харгейт с сосредоточенным выражением на лице. Столик был погребен под картами. Харгейт пока не стал растягивать запястья, предпочитая просто отказываться сыграть партийку в бильярд.
– Приветик, Харгейт! – сказал его сиятельство. – Ну и льет же, черт возьми!
Харгейт поднял голову, молча взглянул на него и вновь занялся картами. Вынул одну из колоды в левой руке, поглядел на нее, поколебался, словно не в силах решить, на каком месте столика она произведет наибольший художественный эффект, и наконец положил рубашкой вниз. После чего взял карту со стола и положил на первую. В процессе всего действа он скорбно насвистывал.
Граф смотрел на него с раздражением.
– Как будто жутко захватывает, – сказал он с пренебрежением в голосе. – Чем развлекаетесь? Пасьянсом?
Харгейт опять кивнул, на этот раз головы не поднимая.
– Да не сидите же, будто лягушка! – раздраженно проворчал лорд Дривер. – Скажите что-нибудь!
Харгейт собрал карты и начал задумчиво их тасовать, не переставая насвистывать.
– Да перестаньте же! – сказал граф.
Харгейт кивнул и перестал.
– Послушайте, – сказал лорд Дривер, – у меня скулы сводит от скуки. Давайте перекинемся в картишки… Во что угодно, лишь бы скоротать время. Черт бы побрал этот дождь! Мы тут можем до обеда просидеть. А в пикет вы не играете? Я бы мог вас научить за пять минут.
Выражение на лице Харгейта граничило с благоговейным ужасом. Так выглядит человек, когда перед его глазами совершается чудо. Годы и годы он пускал в ход весь свой солидный запас дипломатии, лишь бы усадить желторотых юнцов перекинуться с ним в пикет. И вот этот восхитительный молодой человек, этот перл среди юнцов, сам предлагает научить его этой игре! Даже вообразить невозможно. Чем он заслужил такое счастье? Он испытывал то же чувство, какое испытал бы перетрудившийся лев, если бы антилопа не только не помчалась к линии горизонта, но подбежала бы к нему и услужливо положила голову ему в пасть.
– Я… я не прочь попробовать, – сказал он. И внимательно слушал, пока лорд Дривер довольно долго излагал ему правила игры в пикет. Иногда он задавал вопросы. Было очевидно, что он схватывает суть игры. – Так обменивать можно и меньше пяти карт?