Страница 118 из 167
Он тупо уставился на Венеру. В отличие от большинства владельцев отелей Дэниел Брустер был подлинным ценителем Искусства. Собственно говоря, оно было его коньком. Даже предназначенные для широкой публики помещения «Космополиса» были отделаны со вкусом, а уж его собственные апартаменты представляли собой истинное святилище всего самого лучшего, самого художественного. Он чурался броскости, ценил сдержанность, и не будет преувеличением сказать, что Уигморская Венера оглушила его, как удар по уху чучелом угря.
Шок был настолько велик, что на минуту лишил мистера Брустера дара речи, и он еще не успел обрести его снова, как Арчи объяснил:
– Это подарок Люсиль ко дню вашего рождения, знаете ли.
Мистер Брустер проглотил жгучую тираду, которую намеревался произнести.
– Люсиль подарила мне… вот это? – пробурчал он.
И мучительно сглотнул. Он страдал, но ему на помощь пришла железная выдержка Брустеров.
Нет, слабым этот человек не был. Вскоре паралич, сковавший его лицо, расслабился. Он вновь стал самим собой. Свою дочь он любил больше всего на свете, и если в необъяснимом припадке временного безумия она вообразила, будто эта мерзкая мазня – лучший подарок к его дню рождения, ему следует принять этот удар, как подобает мужчине. В целом он предпочел бы смерть существованию в обществе Уигморской Венеры, но и эту пытку было необходимо безропотно терпеть, лишь бы не огорчить Люсиль.
– По-моему, я выбрал для нее удачное местечко, а? – бодро осведомился Арчи. – Она отлично смотрится рядом с японскими гравюрами, как по-вашему? Сразу бросается в глаза, так сказать.
Мистер Брустер облизнул пересохшие губы и ухмыльнулся жуткой ухмылкой.
– Очень бросается, – сказал он.
Глава 26. Повесть о дедушке
Арчи был не из тех, кто легко тревожится, и уж тем более из-за людей, не входивших в число его близких друзей. Но в течение следующей недели он не мог не заметить, что с его тестем творится что-то неладное. Из чтения воскресных газет, а также других подобных источников он вынес очень много сведений о постоянном страшном напряжении, которому подвергаются капитаны промышленности, напряжении, рано или поздно подталкивающем жертву сорваться с катушек, и у него создалось впечатление, что даже стальная натура мистера Брустера пошла трещинами. Бесспорно, вел он себя очень странно, Арчи же, хотя и не был врачом, прекрасно отдавал себе отчет, что стоит американскому бизнесмену, этому неугомонному вечному двигателю в человеческом облике, начать вести себя странно, вы и глазом не успеете моргнуть, как двое дюжих санитаров, по одному на каждую руку, уже увлекут его в карету «скорой помощи», чтобы доставить куда следует.
Он не поделился своими опасениями с Люсиль, опасаясь ее встревожить, но отыскал Реджи ван Тайла в клубе, чтобы посоветоваться с ним.
– Послушай, Реджи, старина, у вас в семье – исключая присутствующих – попадались свихнутые?
Реджи слегка очнулся от дремоты, всегда одолевавшей его в дневные часы.
– Свихнутые? – пробормотал он сонно. – А как же! Мой дядя Эдгар считал себя близнецами.
– Близнецами, э?
– Ну да. Дурацкая идея! То есть, казалось бы, одного моего дяди Эдгара должно было бы хватить на любого человека.
– И как это началось? – спросил Арчи.
– Началось? Ну, мы стали замечать, что он всего требует в двойном количестве. Чтобы для него к обеду сервировали два прибора и так далее. Всегда заказывал два кресла в театре. Стоило недешево, могу тебе сказать.
– А перед этим он себя странно не вел? Не нервничал и все такое прочее, хочу я сказать?
– Нет, насколько помню. А что?
Тон Арчи стал крайне серьезным.
– Ну, тебе я скажу, старина, хотя не хотелось бы, чтобы это пошло дальше. Меня немножко беспокоит мой милый старый тесть. По-моему, он вот-вот спятит. Вроде бы не выдерживает напряжения. Последние дни ведет себя чертовски странно.
– Например? – пробурчал Реджи ван Тайл.
– Ну, на днях я оказался у него в кабинете… Между прочим, он отстегнул только десять долларов, а мне требовалось двадцать пять. И тут он схватывает тяжеленное пресс-папье и со всей мочи бьет им.
– Тебя?
– Да не меня. В том-то и странность. Комара на стене, сказал он. Я о том, с каких это пор типчики хлопают комаров пресс-папье? Я хочу сказать, принято ли бить их таким образом?
– И он что-нибудь раскокал?
– Нет, как ни странно. Однако чуть было не угодил в очень милую картину, подарок Люсиль ко дню его рождения. Еще на фут левее, тут бы ей и конец.
– Да, выглядит ненормально.
– И кстати, о картине. Я заглянул к нему через пару дней и вижу: со стены он ее снял, положил на пол и пялится на нее чертовски пристально. Странно, а?
– На пол?
– На милый старый ковер. Когда я вошел, он пучил на нее какой-то остекленелый взгляд. Точно в благочестивом трансе. Когда я вошел, это на него подействовало, заставило очнуться, и он подпрыгнул, как олень. Не ухвати я его, он приземлился бы прямо на эту штукенцию. Чертовски неприятно, знаешь ли. Так на него не похоже. Казалось, что-то его гнетет. Что мне делать, как думаешь? Конечно, дело не мое, но, боюсь, если и дальше так пойдет, недалек тот день, когда он всадит в кого-нибудь вилку для рыбы.
К большому облегчению Арчи, симптомы тестя дальнейшего развития как будто не получили. Наоборот, поведение его вернулось к нормальному, и несколько дней спустя, встретив Арчи в вестибюле, он выглядел очень бодрым и оптимистичным. Мистер Брустер не так уж часто тратил время на разговоры с зятем, но на этот раз уделил несколько минут беседе о дерзкой краже картин, составившей главную новость на первой странице утренних газет. По мнению мистера Брустера, тут действовала шайка, и никто не мог считать себя в безопасности.
Дэниел Брустер обсуждал указанную кражу с непонятной сосредоточенностью, но Арчи абсолютно забыл про этот разговор, когда в тот же вечер явился в апартаменты своего тестя. Арчи изнывал от восторга. За обедом он услышал чудесную новость, и она вытеснила из его головы все остальное. Он теперь пребывал в блаженном, хотя и несколько обалделом состоянии благожелательности ко всему сущему. Он улыбнулся портье, когда проходил по вестибюлю, и будь у него доллар, обязательно вручил бы его мальчику-лифтеру.
Он обнаружил, что дверь брустеровского номера не заперта. В любое другое время это его удивило бы, но в данный вечер он подобных мелочей не замечал и просто вошел. Обнаружив, что комната погружена в темноту и никого в ней нет, Арчи сел, причем от рассеянности даже света не зажег, а просто погрузился в грезы наяву.
В подобном настроении человек перестает замечать ход времени, и Арчи не мог бы сказать, как долго он просидел так в покойном кресле вблизи окна, когда вдруг обнаружил, что в комнате он не один. Погружаясь в грезы, он для удобства закрыл глаза, а потому не увидел вошедшего. И обнаружил постороннее присутствие, только когда какая-то твердая субстанция ударилась о какой-то другой твердый предмет, произведя резкий стук, который и вернул его с небес на землю, заставив подпрыгнуть.
Арчи беззвучно выпрямился. Комната все еще была погружена в темноту, и это указывало на назревание чего-то противозаконного. Вне всякого сомнения, варганилось какое-то черное дело. Арчи вперил глаза в черноту, и едва они с ней освоились, как он различил неясную фигуру, склонившуюся над чем-то, лежащим на полу. До него донеслось тяжкое пыхтение.
У Арчи было много недостатков, препятствовавших ему стать безупречным человеком. Но трусость в их число не входила. Его несколько рудиментарный интеллект в дни войны порой побуждал офицеров, под чьим началом он состоял, возносить горячее благодарение Богу, что у Великобритании имеется военный флот. Но даже эти взыскательные критики не могли пожаловаться на стремительность, с какой он выпрыгивал из окопа, устремляясь в атаку. Одни из нас мыслители, другие – люди действия. И Арчи был человеком действия. Теперь он взмыл из кресла и пролетел по воздуху, целясь на затылок неизвестного преступника, прежде чем более осмотрительный индивид успел бы приступить к обдумыванию плана кампании. Злодей распростерся под ним на полу с хлюпаньем: казалось, из кузнечных мехов выдавился весь воздух, и Арчи, утвердившись на позвоночнике противника и потерев его лицо о ворс ковра, приготовился ждать дальнейшего развития событий.