Развод. Уходи навсегда

Моя мама рядом с ним почувствовала себя уверенно, защищённой и постоянно нужной.

Дело в том, что Валерий Сергеевич продал, когда уходил в запас, квартиру жены, добавил эти деньги к полученным подъёмным и купил дом. В черте города, ближе к окраине. В этом доме он и жил со своей семьёй – женой и тремя детьми: двумя сыновьями и дочкой-красавицей. Но жена заболела и умерла, сгорев буквально за год, и Валерий Сергеевич остался один со взрослеющими детьми. Старшие сыновья были уже почти взрослыми и продолжили семейную традицию, поступив в военное училище. А с девочкой-невестой наш вдовец остался один на один.

Два года они воевали, выясняя, кто в доме хозяин. В этот период Валерий Сергеевич и встретился с моей мамой, а Катерина, его дочь, выскочила замуж сразу после школы.

Потребовалась вся мамина мягкость и тактичность, чтобы научить непримиримого борца и прямолинейного вояку мирно сосуществовать на одной территории с дочерью и её семьёй.

Дом, который купил Валерий Сергеевич, предназначался, когда строился, вероятно, под сдачу как мини-гостиница, судя по планировке. Но в целом был крепким и разумно обустроенным. И располагался рядом с нашим. Рядом с мамой.

По сути, мама вышла замуж за своего соседа.

И на сегодня все жили на территории нашего дома, а хоромы маминого мужа перестраивались под гостевой дом.

Я не очень следила за перипетиями судеб моих, получается, сводных братьев. Но о неудачном браке сводной сестрицы была наслышана. Катерина не прожила со своим мужем и двух лет. Зато успела родить от него двоих очаровательных сорванцов. Сейчас всё семейство располагалось в нашем доме вместе с моей мамой и с их отцом.

Я думала, пока добиралась до мамочки, что, возможно, если всё у меня в Москве сложится не очень удачно, я смогу отсидеться в своей детской комнате в нашем доме некоторое время. Может, полгода-год.

Но реальность показала, что отсиживаться попросту негде.

Одно дело приехать с сыном в гости на три дня и оставить Данилку на все каникулы, а самой уехать. И совсем иное дело – поселиться здесь надолго.

С Катериной у нас сложные отношения. Она слишком резкая и, как ни странно, балованная, по моему мнению. Да и младше меня почти на десять лет. Другое поколение, другое мировоззрение.

Подружками мы не были никогда, да и вряд ли будем. И на одной территории три хозяйки – это перебор.

Все эти мысли пролетели суетливыми и юркими стрижами в моей голове, пока мы добирались по замершему в межсезонье городу до нашего дома.

– Что у тебя случилось? – спросила мама, когда я, обустроив Данилку в моей детской комнате, спустилась вниз на кухню выпить чаю.

– Я развожусь, мама. – не стала скрывать главное.

– Как же это? Ведь Владислав так любит тебя? Я так радовалась за вас. – расстроилась моя мама.

– Он мне изменил. – сказала я, отводя взгляд.

Чёрт! Мне реально стыдно за то, что сделал он?! Что за ерунда?

– Это потому, что ты не стала рожать второго ребёнка! – сделала мама дикий вывод.

– Почему ты так решила? Он вернулся к своей бывшей любви. С ней у него точно нет никаких детей! И тем не менее он любит до сих пор только её, – свежая обида выплеснулась из меня, перехватив горло.

– Бедная девочка! – мама обняла меня и прижала мою голову к своему плечу.

У меня защипало в носу, и слёзы вновь подступили к глазам.

– Мам, покорми Данилку. Я пойду схожу к морю. Хорошо? – попросила, вставая и выходя из кухни.

Не хочу, чтобы видели мои слёзы!

Я шла знакомой дорогой к ближайшему берегу. Не очень благоустроенному, но знакомому до каждого крупного камня.

Мне очень нужно было побыть одной. Прокричаться на холодном ветру. Выплеснуть морю свою боль. Поделиться с ним своей яростью.

За что?

Я смотрела на чернеющее закатное море, на то, как красное от прожитого дня солнце уходит за горизонт светить другим людям на другой земле. Наверняка с такими же, как и у меня, проблемами и трагедиями. С такой же, как и у меня, болью в сердце.

Почему?

За тысячи лет цивилизации мы так и не научились жить в мире хотя бы сами с собой. Можно ли просто не делать больно близким? Просто ценить и любить друг друга?

Какая-то бессмысленная жестокость.

Словно дети в своей безответственности и жестокости.

В своём эгоизме.

Когда солнце рухнуло в море, сверкнув напоследок малиновым лучом по далёким облакам, вокруг почти моментально стало темно.

Бархат южной ночи, которого мне так не хватало в Москве, окутал своим покрывалом.

Вечный спутник зимы – Орион – засверкал своим поясом над краем моря и берега. Голубоватая Бетельгейзе перемигивалась с ярким Альдебараном, пока над горизонтом не поднялся Сириус на другом конце пояса.

Уже поздно.

Стало зябко и одиноко. Остро пахнуло выброшенными водорослями.

Зачем я здесь?

Нужно возвращаться домой, к маме, к сыну.

Они волнуются.

Я побрела обратно, засунув руки в карманы, опустив голову и напялив плотнее капюшон. Слёзы высохли, а горло немного саднило от крика.

Ветер шумел деревьями, и капюшон глушил все звуки вокруг.

Поэтому, когда тяжёлая, явно мужская рука опустилась ко мне на плечо, я заорала от ужаса на всю улицу.

Восемнадцатая глава

– Ты что орёшь, как потерпевшая? – встряхнул меня за плечи мамин муж Валерий Сергеевич.

– Нельзя же так к людям подкрадываться. Они же живые, – пробурчала я.

– Я не подкрадывался! Я тебя звал, а ты идёшь, словно потерянная, и ничего не замечаешь вокруг. У нас здесь, между прочим, иногда такие умники лихачат. Костей не соберёшь! – отчитывал меня муж моей мамы.

Какой он нудный! Что мама в нём нашла?

– Мать говорит, ты разводится надумала? – спросил он, помолчав и пожевав нижнюю губу.

– Да, – подтвердила я.

– Славка вроде же нормальный мужик? Что это ты надумала? – Валерий Сергеевич сунул руки в карманы и угрюмо сопел, шагая рядом.

– Он повёл себя подло. Он изменяет мне, – пробурчала я.

– А нечего было работать, как оголтелой! Вместо работы лучше бы ребёночка ему родила. И Славка не смотрел бы на сторону! – вот откуда у моей мамы появилось внезапно это чадолюбие.

– Мой муж любит другую женщину. Давно. Ещё до встречи со мной. Сейчас она вновь позвала, и он поскакал, разрушая всё на своём пути. Дети, жена, его родители, ему мы безразличны, и наше мнение до фонаря, – я пожала плечами – Владиславу всё равно, один у него сын или трое. Его влечёт былая любовь.

– Он рехнулся? – Валерий Сергеевич остановился и повернулся ко мне в недоумении.

– Ему любовь застилает глаза. Не видит и не слышит никого вокруг. Говорит, что она нежный цветочек и погибнет без него, – пожаловалась я этому практически чужому человеку.

Мамин муж, этот бывший военный, немного грубоватый и прямолинейный, обычный мужчина, нудный и немного с хитрецой, обнял меня крепко за плечи и, похлопывая по спине, приговаривал:

– Ну, будет, будет! Хрен с ним. Не рви своё сердечко.

А я рыдала, словно по покойнику, о своей несложившейся жизни.

Казалось, небо злится и негодует вместе со мной. Ветер нагнал низких туч с гор Кавказа и грозил разразиться вот-вот грозой.

– Ты при матери-то не рыдай и не убивайся так! Пожалей её. Она расстроилась от твоих новостей. Побереги её, – приговаривал Валерий Сергеевич, вызывая у меня своей грубоватой заботой о моей маме ещё больший поток слёз.

Между делом мы дошли до нашего дома. И Валерий Сергеевич, достав нереального размера носовой платок из своего кармана, вытер мне лицо, как маленькой девочке. Ухватив за нос в конце и приказывая: «Сморкайся!»

Попробуй не исполнить!

Я хихикнула, представляя, как он командовал своими солдатами, и глубоко вздохнула.

– Спасибо! – поблагодарила я маминого мужа и отобрала у него платок.

Кажется, после таких слёз мне реально стало легче.

Во всяком случае, спала я словно младенец: без снов, без мыслей, беспробудно…