Сто тысяч миль

Я вижу её. Она стоит на коленях перед троном Хеды вместе с остальными. Радость и отчаяние сплетаются внутри так, что я почти не дышу. Не думаю. Не существую. Кларк жива. Но она здесь. И в тот момент я уже не знаю, кому из нас двоих повезло меньше.

Ведь я лучше многих знаю, что именно всё это для неё значит.

От шока и непонимания в её взгляде мне почти физически больно. Она смотрит так, будто хочет, чтобы я умер. Чтобы заткнулся, захлебнулся, задохнулся, как самый мерзкий предатель. Я знаю, что говорю ужасные вещи, но так надо. Так надо, потому что потом я сам опускаюсь на колени перед Лексой и прошу её о единственной милости за всю мою преданность. Она соглашается, потому что я снова был убедителен. Я хорошо справляюсь. Я — молодец. Хороший, чёрт подери, мальчик.

И вместе с её появлением во мне появляется то, чего я больше никогда не ждал. Надежда.

***

Мы в безопасности, и я должен быть рад. Должен, но потом я вижу, как он на неё смотрит. И — что ещё хуже — вижу, как она смотрит на него. Так, как никогда не смотрит на меня. Все мечты кричат, рушась. Внезапная обида выворачивает наизнанку. Нечестно. Несправедливо. Это должен быть я.

Я должен быть рад, что мы плывём в логово «Второго Рассвета» в составе маленькой армии, но едва сдерживаю гнев и отчаяние. Мы всех спасём. Но когда она узнает от них правду, то для меня правда всё будет кончено. Навсегда. Навечно. Кларк поймёт, как поняла Джона. Простит, как простила «Ковчегу» наш смертный приговор. Но не посмотрит по-прежнему. Того, что она видела, и без того уже слишком много.

Я надеялся, что смогу заставить её увидеть меня. Заметить меня. Принять меня. Надеялся, что успею. Я, как всегда, ошибся.

В туманную ночь я понимаю, что тянуть уже некуда. Последний шанс всё рассказать. Раскаяться. Признаться. Потому что если она узнает всё не от меня, то точно никогда не простит. Решение даётся трудно. Тяжело. Больно. И долго. Я всё же иду на палубу с отчаянной надеждой найти её раньше, чем с этим справится гадкий землянин. Страх и предвкушение сжимают сердце так, словно оно сейчас разорвётся, когда я слышу голос. Её.

— …Мы же понимаем всё по-разному. Хотим разного. Я не готова к привычному для вас, вы — к привычному для меня. Это абсолютно понятно. Так и должно быть! Так в чём тогда смысл? Что вообще хорошего может из этого выйти? Всё это неправильно. Так неправильно… — разбираю я, наконец, слова. Они звучат с сожалением. Почти с безысходной обречённостью. Будто она изо всех сил хочет, чтобы было иначе. Я не понимаю: о чём она?

Мне стоит уйти, но я остаюсь. Трусливо прячусь в тумане, желая узнать то, что она никогда мне не расскажет. И, конечно, он уже там. Разумеется! Гадкий землянин стоит рядом с ней. Они меня не видят, затаившегося в тумане, в тени, залитые светом бортовых фонарей. Но я — вижу.

А потом едва не бросаюсь вперёд, когда он смеет коснуться её щеки. Но тут же будто примерзаю к шершавым доскам, когда она тут же делает шаг вперёд, дотрагивается пальцами до его ладони. Обнимает. Сама. Боги… Боги!

— Что здесь неправильного? — спрашивает землянин. И я хочу заорать: «Всё!»

Потому что не могу также обнять её в ответ. Потому что это должен быть я.

— То, что я не могу сдвинуться с места вопреки здравому смыслу, — отвечает она, повергая меня в ту же безысходную обречённость. — Не могу пошевелиться. Не выходит. Так не должно быть. А это повторяется. Снова и снова…

Снова. И снова. Боги… Ей нравится. Он правда ей нравится — я понимаю это так же ясно, как и то, что у меня в самом деле был шанс. Не у Бри. У меня. Действительно был, если бы я снова не опоздал. Дышать не получается. Взор застилает паутина трещин, которыми пошли все мои мечты. Не желаю больше слушать. Не хочу больше видеть. Ухожу, едва переставляя ноги. Они не шевелятся.

— Что с тобой? Призрака увидел? — с иронией осведомляется Мёрфи, когда я возвращаюсь в каюту.

— Кларк… и землянин. Они… ну… Ты… ты знал? — отрывисто проговариваю я, с трудом подбирая слова.

— Конечно. Почему, по-твоему, мы здесь? Точнее, благодаря кому, — усмехается он. — Молодец. Может же быть актрисой, когда хочет.

В ответ я молча смотрю в стену, только качая головой. Я знаю её слишком хорошо, чтобы точно сказать: это не игра. Не спектакль. Не чары. Так искренне, что даже больно. Так отчаянно, что честно. Так неподдельно, что страшно. Не для меня. Почему? Это должен быть я.

***

Корабль качает течением, и кажется, будто я лечу. Тело ничего не весит. Я испытываю какое-то извращённое чувство катарсиса при мысли, что сам помог исправить свою ошибку и сам расплатился за неё так, как того заслужил. Картинки несутся перед глазами с бешеной скоростью. Счастливые. Жуткие. Страшные. Смешные. Милые. Кошмарные. «Ковчег». Родители. Земля. Темница. Солнце. Непроглядный мрак.

Я иду с землянами, чтобы не пошла она. Ведь знаю, что Кларк не оставит их там одних. Не его. Не после того, что я видел вчера.

Я ещё не знаю, что всё это изначально было самоубийством.

Я палю из пистолета во все стороны в гуще битвы и надеюсь, что она простит мне всё, если я их спасу. Хочу верить, что поймёт, и пелена иллюзий спадёт с её глаз.

Я умираю. И в своём последнем желании хочу, чтобы она знала правду и понимала: злодей в нашей истории не я.

Я хочу, чтобы помнила, чего нас с ней лишила Земля. И он. Не я.

Пусть ненавидит за то, что с нами стало, и его тоже.

Небо очень голубое. Красивое. Где-то вдалеке слышны птицы. Последнее, что я вижу — её заплаканные глаза. Я не успеваю понять, в самом ли деле сказал эти слова. Что ж…

Будь счастлива и про…

========== Глава 21. Кларк ==========

Мы похоронили Уэллса в тот же день. Если в прошлый раз мне было легко представлять, что мой лучший друг просто где-то далеко, то теперь опустошающее чувство потери стало невозможно игнорировать. Все мои мыслительные процессы перешли на автопилот — я лишь смутно помнила, как сбивчиво объясняла нашим ребятам истинное положение дел. Иногда меня дополняли Джон или Беллами. Эвелин заявила, что нашим нужно лишь попросить — и всё необходимое тут же будет предоставлено её командой, а затем помогла разместить всех в освещённом лампами трюме. Никто пока не верил, что кошмар в самом деле закончился. В это не верила даже я.

— Не знаю, как тебе это удалось, Гриффин, но спасибо тебе, — тихо сказала осунувшаяся Рэйвен. Харпер и Джаспер, которых я уже не надеялась увидеть, молча обняли меня.

— Мы уже почти потеряли надежду, — добавил Монти.

— Почему вас так мало? — хрипло спросила я, оглядывая остальных, расположившихся в подвешенных под потолком гамаках. — Вас должно было быть шестьдесят. Где ещё двенадцать? Где Финн? Где…

— Ты ничего не знаешь? — изумлённо уставился на меня Джаспер. — Уэллс что, ничего не сказал?

А когда Джордан начал рассказывать, я не могла перестать отчаянно хотеть, чтобы он замолчал. После смерти Уэллса все эти слова казались клеветой и кощунством, хотя умом я понимала — это правда. Вот ответы на мои вопросы, которые Уэллс боялся мне дать. И почему-то я не испытывала отвращения. Только бесконечную боль и тоску. Почему он не рассказал мне? Почему? Я бы поняла. Я бы всё поняла!

— Шестеро девочек покончили с собой, — проговорила Харпер внезапно и яростно, а затем опустила взгляд в пол, обхватив себя руками.

— За смерть каждой нас наказывали, но это не помогало, — зло и грустно усмехнулась Рейес. — Я думала, станет легче, когда они все сдохнут, но пока почему-то не помогает.

Меня внезапно затошнило. В горле застрял ком. Я обещала себе больше не сметь плакать, но от горечи невольно скривилась.

— Простите, — вырвалось внезапное. Не знаю, за кого я просила прощения — за себя или за Уэллса, или за нас обоих, но правильнее слов не нашла. — Простите.

— Замолчи, — резко сказала Рэйвен. — Никто не посмеет осуждать тебя за то, что ты пробыла там меньше нашего. Мы все познали ад. Лишь за единственным исключением, — она бросила полный ненависти взгляд на молчаливого Джона, привалившегося к стене.