Воспитание поколений

Подросток, увлечённый той или иной наукой, той или иной отраслью техники, ищет книги, которые помогут ему укрепить своё увлечение и, может быть, выбрать жизненный путь.

Книги писателей, работающих в научно-художественной литературе, здесь важный помощник. Разумеется, для тех, кто их читает. А если у подростка интерес к науке или технике ещё не пробудился, если он проходит мимо книг, которые откроют ему огромный мир творчества, — как тогда быть, чем тогда могут помочь писатели?

Тут мы и подходим к выводу, который необходимо сделать из опыта работы Ильина, Житкова и многих их соратников.

Есть книги о науке, которые читают все дети без исключения, — школьные учебники.

Однако вот что поразительно. Почти каждый взрослый человек с благодарностью вспоминает о внешкольных книгах и об учителях, которые заставили его увлечься той или иной наукой, иногда и помогли определить профессию. Но многие ли отзовутся с тем же тёплым чувством признательности, не угасающим всю жизнь, о школьном учебнике? Приходилось ли вам встретить подростка, который любил бы свой учебник так же горячо, как внешкольные книги по геологии, физике или географии?

С болью и страстью писал Б. Житков: «Невозможно, чтобы было трудно учиться: надо, чтоб учиться было радостно, трепетно и победно». О том, чтобы удовлетворить это естественное стремление детей, редко заботятся авторы учебников.

Нелегко найти издательство, которое приняло бы к печати научно-популярную книгу, написанную так сухо и коряво, таким плохим языком, как многие вышедшие десятимиллионными тиражами школьные учебники.

Педагогам, родителям, которые стараются приучить детей к свободному, живому выражению мыслей, приходится не опираться на учебники, а вступать с ними в борьбу, противопоставлять языку учебников язык художественной и хорошей научной литературы. Эта борьба трудна, потому что школьнику легче вызубрить, запомнить механически косноязычную фразу учебника, чем перевести её на хороший русский язык.

Автор учебника анатомии пишет не «потеря крови», а «кровопотеря», организм у него переваривает не «пищу», а «пищевые продукты»[22]. Он не позволит себе сказать, что обтирания закаляют организм, а напишет, что «наиболее доступной формой использования воды как закаливающего фактора являются обтирания».

Невозможно понять, зачем приучать к подобной мертвечине детей, так радостно откликающихся на каждое живое слово! Неужели только потому, что это своего рода стилистическая традиция?

К изучению курса анатомии, изложенного таким стилем, ученики восьмого класса подготовлены в седьмом, где изучали зоологию. Они уже знают, что можно пользоваться такими уродливыми словами, как «местообитание», которые и поймёшь-то не сразу, а если захочешь навести справку в толковом словаре, то обнаружишь, что нет таких слов.

Некоторые обороты речи словно заимствованы из канцелярской переписки: «в случае голода животные…» и не просто животные, а «ранее рассмотренные».

Вряд ли удалось бы натянуть тройку ученику восьмого класса, написавшему в сочинении о современной Греции, что в «пограничных районах с соседними странами проживают македонцы, болгары…». Педагог указал бы, что фраза совершенно невразумительна, так как слово «районах» должно было стоять после «странами», что нельзя путать слова «пограничный» и «граничащий», что люди не «проживают», а «живут». Но как быть учителю, когда школьник признаётся, что он дословно списал эту фразу из учебника экономической географии зарубежных стран? Перелистает педагог книгу, прочтет ещё фразу: «Имеется добыча угля и железной руды» — и, вздохнув, захлопнет.

А ученики привыкли. Они ведь читали прежде в учебнике физической географии, что «сила падающей воды превращается в энергию на электростанциях», и пожимали плечами, так как знают из физики, что сила падающей воды — тоже вид энергии, и следовало сказать: «превращается в электроэнергию».

Иные фразы в учебниках невольно воспринимаются как пародия, как доведённое до абсурда стремление во что бы то ни стало сделать язык книги непонятным, нерусским. Открываем учебник домоводства и читаем там: «Обеденный стол может располагаться как в центре комнаты, так и примыкать к стене, в тех случаях, если площадь комнаты невелика и постановка стола в середине будет создавать неудобства при хождении». А ведь эту несложную идею можно выразить не только грамотно и понятно, но и втрое короче, например: «Обеденный стол ставят посреди комнаты, а если места мало, то у стены».

В другом учебнике вы прочтёте, что «важнейшим средством против заражения… является содержание в чистоте рук». Да кто же так говорит? Кто так пишет, кроме авторов учебников? Только авторы канцелярских инструкций.

Учебник литературы уж во всяком случае должен быть образцом хорошего стиля. Между тем он даже грамматически небезупречен. (Я уж не говорю, что грамматических ошибок, неправильных согласований в учебниках по другим дисциплинам ещё больше!). Нельзя сказать «поднял к революционной борьбе», можно — «побудил к борьбе» или «поднял на борьбу». Неправильно сообщение, будто «никогда в истории русской литературы не было такого разнообразия литературных направлений». Направления были в самой литературе, а не в его истории. Или: «Из задачи, поставленной Радищевым в «Путешествии» — показать правовое и материальное положение всех классов…» Задача Радищевым не «поставлена», а решена. Существенная разница! Эти первые попавшиеся примеры взяты с шести соседних страниц учебника для 8-го класса.

Глаголы авторы учебников выбирают самые мёртвые и невыразительные. «Ни одно государство не имеет такого обилия рек, как СССР», реки «имеют течение медленное», озёра «имеют удлиненную форму». Даже в толковом словаре сказано, что глагол «иметь» в этом значении книжный и соответствует по значению более живым оборотам — тем самым, которых авторы учебников не любят.

Я привел так много примеров (мог бы привести их сотни), чтобы показать, что все эти «имеет», «имеется», «являться», «в случае голода», «закаливающие факторы», «постановка стола» — обороты, удаляющие учебник на бесконечное расстояние от литературно написанной книги, — характерны для того рода детской литературы, который называется школьным учебником. Эта беда так широко распространена, что заслуживает серьёзного общественного внимания. Написанный литературным языком школьный учебник — не обязательное, необходимое условие выпуска его в свет, а нечаянная радость. Хорошо написанные учебники есть, но их немного. И это приводит к тому, что часто неуклюжи, невыразительны речь и письмо студентов, молодых рабочих. А некоторые из них становятся потом педагогами или авторами учебников и пишут их, заботясь только о научном и методическом улучшении прежних, а не об улучшении языковом, стилистическом.

Крупнейшие русские учёные не жалели сил и времени для работы над популярными, подлинно народными книгами о науке. Они писали их превосходным языком — вспомним Тимирязева, Мечникова, Ферсмана, Обручева… Но, к сожалению, не у них учатся авторы учебников. А у кого же? По-видимому, у авторов предыдущих учебников.

Ведь это издавна повелось. О плохом, невнятном изложении научных знаний с болью писал Герцен. Рецензировали школьные учебники Белинский, Добролюбов, Чернышевский. «Что за охота приучать детей к такому варварскому слогу?» — горестно спрашивал Белинский, прочитав учебник грамматики.

Внимательно присматривался к характеру и стилю изложения учебных пособий Лев Толстой. Он тратил много времени на отделку своих маленьких рассказов для детей о науке и технике, создавая множество вариантов. Трудясь над «Азбукой», Толстой жаловался в письме, что «работа над языком ужасная — надо, чтобы всё было красиво, коротко, просто и, главное, ясно».

Вот этой «ужасной работы» авторы учебников большей частью избегают, перекладывая её целиком на плечи учителя.

Как бы ни были высоки научные и методические достоинства учебников, их коэффициент полезного действия в очень сильной мере снижается отсутствием заботы о хорошем изложении. Нужно ли повторять, что язык — единственное средство выражения мысли, и, значит, плохой, неточный язык лишает мысль ясности, делает предмет изложения туманным и скучным.