Чалдоны

—

Бери выше, — надулся важно Мышкин. — Лесорубы! — Махнул вороньей лапкой в сторону березового распадка: — Вон куда наша дорожка лежит.

—

Как так?! — чуть ли не подпрыгнул от неожиданности Емельян. — Там у нас охотничьи угодья, и акт есть.

—

Ну и промышляйте на здоровье свою пушнину. Мы же не белку стрелять будем, а сосну брать, — ехидно поблескивая глазками, успокоил депутат и добавил издевательски: — Через сто лет новый лес нарастет, краше прежнего. На каждой сосне будет по соболю сидеть…

—

Не зуди мужика! — повелительным тоном оборвал болтуна Грач. Похлопал дружески Емельяна по плечу. — Не обижайтесь. Всем тайги хватит. Кстати, могу на работу взять. Местные люди нужны. Ни мошки, ни комара не боятся.

Насупил брови Москвитин и так посмотрел на Грача, что у бывалого бизнесмена мурашки по спине пробежали…

—

С этим кашу не сваришь, — злобно прошипел Грач вслед тунгусу. — Ликвидировать придется…

Шатаясь, как пьяный, зашел Емельян в родную избу. Сел на скамейку и сказал Пелагее обреченно:

—

Всё, мать! Пришел каюк нашей мирной жизни.

Пелагея завыла, заметалась раненой медведицей по избе.

—

Хватит зепать прежде времени! — рявкнул муж. — Найдется, поди, управа на упырей. Поеду в Еловку, позвоню главе района — разберется.

—

Какая управа?! — пуще прежнего взвыла Пелагея. — Если технику привезли, не отступятся.

—

Посмотрим… — Всегда доброе лицо тунгуса исказил хищный оскал.

Прибывшие переночевали в палатках и с утра подались пробивать дорогу на будущую лесосеку.

Береза, на которой висело гнездо иволги с начавшими оперяться птенцами, упала под гусеницы трактора-трелевщика, тянувшего бревенчатые сани с грузом.

—

Яр-рь, яр-рь, яр-рь… — металась солнечная парочка, бесстрашно пикируя на металлических дьяволов, не знающих ни боли, ни милосердия.

Поднявшись на перевал, караван остановился. Грач и Мышкин вышли из кабины лесовоза и залюбовались на боровые сосны: свечи!

—

Лакомый кусочек ты мне выбил, — похвалил депутата Грач. — Будет тебе джип.

Карлик хвастливо и угодливо поклонился:

—

Старый волк знает толк!

Шумит бор, сверкают блескучей чешуей ядреные лесины, истекают горючей смолой. Ударит по живому топор — и поплывет-поедет это хвойное золото по дешевке в дальние страны.

На берегу у Грача остались караульщики: не кто-нибудь, а сыновья депутата Мышкина. Стерегут оставшийся груз и три цистерны с топливом, пьяные хайлают в палатке в три глотки похабные песни, отпевают свою поганую родову.

Собираясь в Еловку, осунувшийся за ночь Емельян перед самым отъездом строго наставил перепуганную Пелагею:

—

В избу никого не впущай. Полезут — бей из ружья.

—

Может, за Георгием съездить на Ледянку?

—

Ну да, чтобы дров наломал, тюрьму себе заработал… — Емельян перекрестился на древнюю икону Божьей Матери, оседлал коня и поскакал в Еловку.

Братья Мышкины не заставили себя ждать. Долго клянчили у Пелагеи через кондовую дверь выпивку. А когда ворвались в избу, выхлестнув кухонную раму, Пелагея упала на пол от разрыва сердца. Не обращая на нее внимания, карлики обшарили избу и нашли за курятником бутылку настоянной на спирту ядовитой сон-травы, которой Емельян лечил радикулит. Быстро сообразив застолье, братья разлили поровну дармовуху по граненым стаканам и, чокнувшись, выпили. Отдали они свои души черту, даже не успев выскочить из-за стола…

До главы администрации района Емельян Москвитин дозвонился сразу. Объяснил ситуацию и добавил в конце:

—

Мы за вас голосовали, вот и помогите своим избирателям.

Тот помолчал и ответил сухо:

—

Ничем, к сожалению, помочь не могу. Открыть леспромхоз в Недобитках — инициатива районной думы. Разбирайтесь с депутатом Спартаком Феофановичем Мышкиным, он у нас заправляет экологией.

И положил телефонную трубку.

—

От того… свинья чужим голосом запела, что чужого хлеба поела, — выругался Москвитин.

Вернулся он в Недобитки уже в сумерках. У ворот выли собаки, на задворках мычали недоеные коровы; испуганно сжавшись в комочек, на столбике заплота жутко мяукал кот. Емельян через полое окно ворвался в избу…

—

А-а-а-а… — Нечеловеческий вопль заставил вздрогнуть даже Божью Матерь на полочке. Покатились из Ее печальных глаз огненные слезинки и застыли на лике.

Не помня себя, Емельян метнулся в тайгу. Бросая горящие спички в просохший до звона хворост, обежал по кольцу стоянку лесорубов и замкнул его последней спичкой. Выбраться из пылающей тайги Емельян не смог. Куда ни повернет, огонь обгонял его и радостно смеялся. Тяжелые колодины, подхваченные горячим воздушным потоком, взлетали высоко в небо, как перышки. На восходе ветер переменился, огненный вал окатил и несчастные Недобитки. Взорвались цистерны с топливом, изба Москвитиных тут же превратилась в пепел.

Стоявшая на отшибе пятистенка Кормадоновых осталась целой, лишь картофельную ботву в огороде жаром сварило, да местами гниловатое прясло обуглилось.

Оседланный конь с оборванным поводом, коровы и овцы сгрудились на песчаной косе, спасаясь от смерти. Как будто ничего не случилось страшного — в закурейках весело пересвистываются поручейники, а над широкой, вьющей водяные воронки Росью плавающий кругами коршун просит дождя:

— Пить, пить, пить…

4

Поднял на ноги заспавшихся Георгия и Полинку гам на пастбище: ревел бык, лаяли собаки, всхрапывали кони.

Выскочили пастух и пастушка с ружьями, прислушались. Чуть ниже косарни, с утеса с грохотом катились в Ледянку глыбы камней. Сталкивая их с утеса, кто-то явно старался напустить страху на живущих внизу.

—

Зверь приперся. — Георгий выстрелил наугад по ночному бродяге. Медведь рявкнул и ломанулся обратным следом в чащу.

—

Жди теперь неприятностей, — расстроилась Полинка.

—

Скот резать начнет, если волю дадим, — хмуро согласился Георгий.

Днем достал из-под крыши косарни ржавое ботало, надел на дойную коровенку: с малолетства знал — боится медведь металлического бряканья. Наловил на «мушку» хайрюзов для приманки и насторожил кулемку, найденную в распадочке Емельяном. Рыба за день протухла, издавала такой аппетитный запах, что медведь, не выдержав, отправился угоститься еще с вечера. Только зашел в кулемку, западня — толстая лиственничная плаха позади него — тут же захлопнулась.

Ермак и Кучум метнулись на медвежье рявканье, как молнии.

—

Пусть до утра побесится, кобелей посердит, а там… видно будет, — решил осчастливленный удачей Георгий.

—

Грех убивать, — пожалела приговоренного к смерти зверя Полинка. — Он же хозяин здесь…

—

Ага, хозяин… того и гляди оставит от стада рожки да ножки. Век не расплатимся, — хмыкнул Георгий, проверяя пулевые заряды в патронташе.

Как ни крепка была кулемка, разворотил-таки ее медведь и задал куда глаза глядят такого стрекача — Ермак и Кучум едва успевали хватать его за гачи. Понял смекалистый зверь: чем дальше отсюда будешь, тем дольше проживешь.

Следующая ночь прошла спокойно. Досыта выспавшись, пастух и пастушка поехали искупаться на соседнее озеро, где вода была намного теплее, чем в Ледянке. Привязав коней к береговой иве, разделись. С раскосыми синими глазами, в синем купальнике Полинка была обворожительна! Забыв про все на свете, Георгий рывком притянул ее к себе, обжег поцелуем упругие девичьи губы. Она, дрожа, прильнула к нему.

—

Гошенька… миленький… — и затрепетала раненой ласточкой на небесном шелке незабудок.

Ходит по пастбищу Рыжик, рокочет грозно, зорко оглядывая все вокруг. Принюхивается к посторонним запахам, прислушивается к посторонним звукам.