Страница 67 из 101
Можно сделать и проще – просто выставить скрипки Амати, Гварнери, Страдивари и фотографии голых манекенщиц Хельмута Ньютона. Или запустить голых манекенщиц, пусть среди скрипок разгуливают. Тоже будет выразительно.
У Кремоны, кроме скрипок, есть еще одна specialità – frutti di mostarda di Cremona, фрукты в горчице – продукт, весьма известный в Италии, но у нас, насколько я знаю, не особенно популярный. Со времен Древнего Рима Кремона специализировалась на производстве горчицы, причем горчица, кроме своих вкусовых качеств, еще имеет способность быть консервантом и предохранять продукты от порчи. Вроде бы в горчице держали даже трупы, так как с ее помощью их можно было легче уберечь от разложения и мумифицировать, не прибегая к сложной технике древних египтян, секреты которой египтяне охраняли с не меньшей тщательностью и с большим успехом, чем американцы – секрет атомной бомбы. Фрукты в горчице имеют забавный вкус: горчичная горечь нейтрализует сладость, а фруктовая сладость – горечь, результат получается замечательным; frutti di mostarda di Cremona являются прекрасным гарниром к птице или отварному – не жареному – мясу, а также к ветчине, но не вяленой и копченой, prosciutto crudo или affumicato, а скорее к вареной, prosciutto cotto. Вид frutti di Cremona великолепен; как горечь нейтрализует сладость, так мумифицирование, «горчицезирование», фруктов сглаживает все их природные индивидуальности, исчезают все неровности и шероховатости. Фрукты обретают идеальность, свойственную изделиям из полудрагоценных камней или воска, чисто декоративную, ни для чего, кроме красоты, не предназначенную, идеальность искусственных фруктов, которые так любили во времена барокко и рококо. Ту идеальность, что свойственна грушам, лежащим около «Лютниста» Караваджо, так что они кажутся сделанными из янтарной пасты и разительно отличаются от его же груш-символов в «Корзине фруктов» из Амброзианы, отмеченных легкими знаками порчи, намекающими на быстротечность земной жизни, на то, что «суета сует, – все суета!». Лютнисту достались фрукты, вышедшие из под власти времени, прямо-таки мумифицированные-горчицезированные, как frutti di Cremona, и их созерцание всегда подтверждает мою уверенность в том, что та часть наших душ, что останется в вечности, совершенно лишена индивидуальных примет, как нет индивидуальности в грушах лютниста, и что, обретя бессмертие, мы все будем лежать рядком, одинаковые, округлые и прекрасные, наши души будут словно груши, – форма и содержание сольются в них неразрывно – и наши груши-души своим покойным совершенством будут напоминать о скрипках Амати, Гварнери и Страдивари, потому что вообще скрипка на грушу очень похожа. И на душу тоже. В средневековой иконографии груша символизировала душу человеческую, отсюда изображения Мадонны с Младенцем, держащей не яблоко – этот фрукт намекал на искупление первородного греха, и он чаще всего встречается в подобных композициях, – а грушу. На выставке же скрипок, чему бы она ни была посвящена, скрипкам ли от Баскениса до Брака и Кошута или фотографиям Ньютона, можно там-сям разбросать восковые груши, а на открытии всех кормить frutti di mostarda с prosciutto cotto.
Фрукты в горчице, а точнее, их вкус, в котором горечь и сладость столь счастливо сочетались, напоминают мне и великолепные здания главной площади Кремоны: собор, баптистерий и, гордость города, – огромную башню Иль Тораццо ди Кремона, Il Torrazzo di Cremona, что можно перевести как «Башничища Кремоны», – самую высокую из старых колоколен Италии. Во всех трех строгое Средневековье уравновешивается легким изяществом Возрождения, могучие формы смягчены хрупкостью мраморных отделки и деталей, и величественность этих громадных сооружений не лишена теплоты, что бывает довольно редко. Роскошью своего вида этот ансамбль главной площади Кремоны намного превосходит все остальные ломбардские города и зримо свидетельствует о том, кто из двух сестер – Кремона или Пьяченца (притом что обе, конечно, хороши), – был на самом деле краше. Или богаче. С таким собором и такой тораццо кремонцам, конечно же, ничего не стоило и скрипку выдумать, но меня в Кремону влекло одно особое и отдельное музыкальное впечатление.
Некоторое время тому назад – на самом деле это было года четыре-пять тому назад, но, увы, я нахожусь в том возрасте, когда четыре-пять лет уже «некоторое время», лет десять назад я бы сказал «давно», – я беседовал в Москве со своим близким другом, отличным кинокритиком, обожающим и прекрасно знающим Италию, да и вообще, как писал Вигель Пушкину об арзамасце Уварове, «умным человеком, пресыщенным наслаждениями, которые может доставить разум, но всегда готовым вернуться к литературной и ученой деятельности». Мы говорили обо всем понемногу и, в частности, о фильмах Франсуа Озона, на которого мой приятель гнал пургу, коря за поверхностность и мелкость, не чета, мол, Висконти, Фассбиндеру и Майку Ли, я же Озона защищал. Ну не Висконти и не Бунюэль, ну и не надо, а все же «Крысятник» – отличный ремейк «Скромного обаяния буржуазии», и «Летнее платье» совершенно замечательно, прямо картина Сислея. «Ну что в Сислее хорошего? – был мне ответ. – Чай, не Караваджо, обычная буржуазная пошлость, марка pret-a-porter». Я гораздо больший соглашатель, к искусству отношусь терпимее, по мне и Sisley ничего, не обязательно Armani, – я продолжал нудить про стильность, и про то, что песенка, столь блистательно обыгранная в фильме, этакий винтаж, напоминающий наклейки, которыми голливудские геи украшали свои ванны году в 1966-м (неточно цитирую Коупленда), Bang Bang – просто супер. В ответ на это мой приятель тут же подвел меня к YouTube и продемонстрировал мне Bang Bang в исполнении Мины. Я влюбился.
То, что я не знал до того о Мине ничего, просто позор. Мина – великий итальянский миф, воплощение итальянских 60-х, а итальянские 60-е – это нечто, смотри «Сладкую жизнь» и «Затмение», – и Мина почище будет всякого «Приключения» и «Затмения», не уступит ни Монике Витти, ни даже Анук Эме. Bang Bang в исполнении Мины – поет она ее на итальянском, в то время как в «Летнем платье» эта песенка звучит по-французски – целая эпическая поэма, я этой песенкой заинтересовался, и оказалось, что это My Baby Shot Me Down, великая песня, написанная Сони Боно для бессмертной Шер в 1966-м, потом гениально пропетая Нэнси Синатра и облетевшая весь мир, так что существует ее вариант на болгарском языке, звучащий как «бенк-бенк» – по-русски это был бы «пиф-паф», – записанный в СССР, и даже на вьетнамском, звучащий совсем как конфуцианская сутра. Сегодня благодаря фильму Тарантино Kill Bill эту песенку знает вся молодежь, хотя про Мину и не помнит; мне на Kill Bill мой сын указал, когда я ему про Мину лапшу на уши вешал. Я же Bang Bang в фильме Тарантино как-то упустил, хотя этот режиссер мне и нравится. Песенка повествует о том, как «детьми мы играли во дворе, и ты стрелял в меня, я падала на спину, и годы прошли, я все падаю, а тебе все равно», – что-то в этом роде, очень меланхолично, вроде бы в одном из вариантов главный объект желаний вообще застреленным – Bang Bang – оказывается.
Мина – бешеная красавица, теперь таких не бывает, – это из серии все тех же различий между «давно» и «некоторое время»; мой сын бы на это сказал: «а Кира Найтли?», – оставлю его замечание без комментариев, – Италия от Мины ревела, и реветь было от чего. Я и сейчас реву. Мина же получила прозвище La Tigre di Cremona, Тигрица Кремоны, и всеевропейскую славу и, оставаясь бешеной красавицей, в 1978-м, в тридцать восемь, ушла со сцены, не то что нынешние звезды, и в пятьдесят все сияющие своими прооперированными прелестями. Уехала в Швейцарию, в Лозанну, не дает ни интервью, ни фотографировать себя, но существуют подпольные современные фотографии Мины, на которых она, старая, выразительная и очень достойно человечная, всегда прикрыта черными очками. Мина – легенда Кремоны и было бы излишне много распространяться о ее тесной генетической связи с Амати, Гварнери, Страдивари и культурой лиутерий. И конечно, именно такие собор, баптистерий и Иль Тораццо и должны были сопровождать и обставлять появление Мины на свет, причем не Мины Анны Маццини, родившейся в Бусто-Арсицио 25 марта 1940 года, а Мины, Тигрицы Кремоны, женщины, определившей стиль 60-х, а 60-е – главный стиль второй половины XX века. На мой взгляд, Верушка по сравнению с Миной – просто старлетка семидесятнического эклектизма.