Страница 29 из 101
Мало кто был бы польщен, увидев свое воплощение в подобном фруктово-овощном коллаже, но Рудольфу это нравилось. При своем дворе он приветствовал оккультные науки, приглашал алхимиков со всех концов света, и доктора Фаустуса легенда накрепко связала с Прагой именно в рудольфинское время, так что в Праге существует даже дом Фауста, из которого его черт унес. Все это создавало ту особую атмосферу Praga magica, магической Праги (Рудольф еще обожал и карты таро, конечно же), чувствующуюся в этом городе и сегодня. Понаписаны об атмосфере магической Праги целые тома, но лучше всего это о ней написал Густав Майринк в «Ангеле западного окна». Арчимбольдо и плодовую голову Рудольфа теснейшим образом с Praga magica связывают: интерпретациям этой картины также посвящены целые горы литературы, разобрана символика каждого каштана в ней, и доказано, что Рудольф любил эту картину не за то, что это курьез, а за то, что она такая эзотеричная.
Если из Вертумна-Рудольфа эзотерику выпустить, то он порядком сдуется, и окажется, что это обыкновенный натюрморт. Очень неплохой, но во времена Рудольфа было много неплохих натюрмортистов, а «Корзина фруктов» Караваджо так и несравненно лучше. Последующие столетия именно так и решили, и после смерти Рудольфа про Арчимбольдо забыли на три века, вплоть до появления сюрреалистов. Эти же, наткнувшись на Арчимбольдо, пришли в восторг, провозгласили его своим предтечей и, следовательно, одним из лучших мировых живописцев, ибо только лучший мог быть сюрреалистом в XVI веке. Паблисити сюрреалисты умели задействовать, как никто другой, так что и публика от Арчимбольдо стала сходить с ума. К нему, забытому, снова пришла настоящая слава, он стал любимым художником всех модных интеллектуалов, а затем и всей модной публики вообще. У масс-медиа он популярен чуть ли не столь же, сколь и Босх, и его фруктовые головы замелькали на обложках книг, пластинок и на плакатах всевозможных рекламных кампаний. Апофеозом стала выставка в палаццо Грасси в Венеции под названием Effetto Arcimboldo, «Эффект Арчимбольдо», – она состоялась в 1987 году и собрала работы Арчимбольдо, а также множество произведений других эпох, вплоть до скульптур Пикассо, провозглашенных арчимбольдесками. Выставка сопровождалась пудовым сборником эссе, написанных не только учеными-искусствоведами, но и другими мыслящими представителями человечества, включая и эссе Сальватора Дали под названием «Во славу объекта». Над сборником потрудилась не только Европа, но и Америка и Япония (в этой стране Арчимбольдо особенно популярен) – мир помешался на этом миланском художнике.
Нет ничего плохого в буме вокруг Арчимбольдо. Нет ничего плохого в том, что им заполняются рекламные полосы, что его картинками пользуются парфюмеры и кутюрье, что его именем называется специально приготовленное мясо и что Arcimboldo – лучший итальянский ресторан города Канны. Нет ничего плохого в том, что, поправив очки и наморщив лоб, сотни историков в различных странах мира строчат тысячи страниц интерпретаций его творчества, имеющих гораздо большее отношение к желанию строчащих получить ученую степень, чем к Арчимбольдо. Даже нет ничего плохого и в том, что теперь любой, прилепив к носу сырую картофелину и сфотографировав себя в таком виде, выдает это за «постмодернистского Арчимбольдо», – ну и пусть, все это служит только к вящей славе Арчимбольдо. Не слишком хорошо лишь то, что Арчимбольдо сделали гением, а он гением быть не собирался. Его полотна – удачно рассчитанный прием, не претендующий на богатство воображения: особый аромат, который в них, бесспорно, есть, придает им двусмысленное обаяние рудольфинской Праги, без которого композиции Арчимбольдо превращаются в чистый кунштюк. Огромная популярность Арчимбольдо среди околохудожественной тусовки говорит лишь о том, что эта тусовка ничего, кроме кунштюков, и не воспринимает: художнику достаточно квадрат нарисовать, голым на четвереньки встать или черепах в сахарный песок запустить – все будут в восторге и назовут это проектом. Но все изобилие современной художественной жизни – все тот же один найденный трюк, эффект Арчимбольдо, только плодово-овощные головы вырисовывать было более трудоемко, поэтому тусовка сгинет, а Арчимбольдо останется. Арчимбольдо был типичным маньеристом, а стал художником модернизма. В 1587 году он попросил Рудольфа его отпустить, вернулся в Милан и в 1593 году умер. Знаменитых работ Арчимбольдо в Милане практически нет, все Вена забрала; однако Милан очень хорошо помнит, что он родина Арчимбольдо, в Милане есть даже театр дельи Арчимбольди, и, хотя он назван не в честь художника, а по названию виллы семейства Арчимбольди, когда-то существовавшей на его месте, все туристы думают, что с Арчимбольдо он впрямую связан. Напоминания об Арчимбольдо в Милане встречаются на каждом шагу, и мне доставило огромное удовольствие увидеть Вертумна-Рудольфа в витрине магазина бижутерии, среди связок пластмассовых бус, – там его эзотерика была очень к месту.
Несмотря на то что произведений Арчимбольдо в Милане немного, в городе есть одно место, насквозь пропитанное духом этого художника. В церкви Сан Бернардино алле Осса, выстроенной в конце XVII века, красивой, но особо ничем не примечательной, завораживает название: San Bernardino alle Ossa, что означает Святой Бернардино на Костях. Почему на костях и на каких костях, становится понятным после посещения церкви, так как в ней есть L’Ossario, Оссарий, это слово трудно перевести, получится что-то вроде «скелетоний» – капелла, в которую ведет небольшой темный коридорчик, расположенный прямо около входа в церковь. Стены этой капеллы декорированы узорами, сложенными из множества человеческих костей и черепов, взятых с исчезнувших еще в XVII веке кладбищ в центре города, закрытых в 1652 году и когда-то окружавших Оспедале Маджоре, Главный госпиталь Милана. Эти черепа и кости, то заполняющие декоративные панели, украшающие стены, то гирляндами свисающие с пилястр, образуя на черном фоне изящную игру рокайльных завитков, производят сногсшибательное впечатление. Капелла посвящена всем мертвым всего мира, спроектирована Джованни Андреа Биффи, строителем церкви Сан Бернардино, в 1679 году, и в 1695 году своды капеллы расписал Себастьяно Риччи, изобразив стаю мускулистых ангелов, несущих ввысь усопшие души.
Макабрический изыск Оссария производит очень миланское впечатление, в нем нет сумрачной серьезности римской церкви Santa Maria dell’Orazione e Morte, Девы Марии, молящейся за всех усопших, с ее ангелами-скелетами, или совсем уже страшных южноитальянских оссариев. Косточки и черепушки струятся по стенам, создавая настроение торжественной печали, не переходящее, однако, в отчаяние и не лишенное декоративности. Сам принцип коллажа, использованный в этой капелле, напоминает проект Арчимбольдо, а заодно и всех модных его продолжателей вплоть до Андреса Серрано, прославившегося своими манипуляциями с мочой и с Распятием. Церковь Сан Бернардино не слишком известна туристам, но среди интеллектуалов и художников пользуется популярностью; почти всегда в ней сидит кто-нибудь, кто старательно зарисовывает прелести Оссария. Король португальский Жоан V был так восхищен этой капеллой, что приказал выстроить ее копию в городе Эвора, недалеко от Лиссабона. У королей и португальцев вкус рокеров, они любят черепа и кости.
Также силен арчимбольдовский аромат в том месте Милана, что можно назвать царством ар-нуво. Туда редкий турист заходит. Расположенные вокруг пьяцца Элеоноры Дузе улицы: виа Моцарт, виа Микеле Бароцци, виа Каппуччини, виа Вивайо – заполняет архитектура в арчимбольдовском вкусе. Эта часть города очень недалека от центра: до всем известной виа делла Спига всего два шага, так что для того, чтобы там оказаться, стоит только перейти шумную Корсо Венето. На Корсо Венето все и начинается, так как там расположено палаццо Кастильоне, творение архитектора Джузеппе Соммаруги 1901 года, шедевр миланского модерна. Наступил XX век, и именно в 1900 году миллионеру Кастильоне захотелось чего-то особенного, и современного и прекрасного в одно и то же время. Кастильоне выбрал архитектора Соммаругу, уже известного своими экстравагантностями, и заказал ему палаццо. Здание огромно, поэтому в целом его трудно рассмотреть, надо перейти на противоположную сторону улицы. Находясь же рядом, прежде всего обращаешь внимание на круглые окна первого этажа (первого по-нашему, или pian terreno, как он называется в Италии, так как везде отчет этажей идет с нашего второго, который считается первым, что надо всегда иметь в виду при объяснении итальянцами местоположения их квартир), похожие на дырки, пробитые пальцем пирожника в тесте. Да и все палаццо имеет вид пирожного: Соммаруга камень старается превратить в тесто, он не строит, а месит свою архитектуру; кажется, что это огромное здание сначала представляло собой бесформенный белесый шмат, Соммаруга этот шмат хватал, мял, бросал на стол, посыпанный мукой, снова мял, постепенно придавая ему форму, потом пальцами лепил украшения, всякие фигурки и завитки, и наконец сунул в духовку. Там оно, палаццо Кастильоне, и затвердело.