Страница 15 из 101
Необычное имя церкви Санта Мария прессо Сан Сатиро, напоминающее о язычестве, на самом деле не имеет никакого отношения к сатирам: построенная в 879 году церковь посвящалась брату святого Амвросия, покровителя Милана, святому Сатиро. О нем известно немного, главное, что он, по некоторым сведениям, был близнецом великого человека, а Амвросий для Милана – то же, что и святой Марк для Венеции. Католическая церковь признает святого Амвросия – наряду со святым Августином, святым Иеронимом и папой Григорием I Великим – одним из отцов церкви. Амвросий родился в 340 году в богатой патрицианской римской семье в городе Трире, где его отец был префектом преторианцев, то есть высокопоставленным начальником. Он отправил сына в Рим в самую престижную школу, и семейные связи и образование уготовили Амвросию блестящую административную карьеру.
На IV век нашей эры в общих историях не слишком обращают внимание, так что большинство образованных людей знает лишь то, что в этом веке был император Константин, принявший христианство, что Римская империя переживала упадок, столица была перенесена в Константинополь, а римский запад, в том числе и Италия, оказался обреченным на гибель от варваров. На самом деле обреченный на гибель запад вполне еще цвел, великая культура Римской империи никуда не делась, и в этом же веке проходило то, что должно бы было подстегнуть наш интерес именно к этому времени: процесс постепенного утверждения христианских ценностей в головах главных интеллектуалов, воспитанных языческой античностью и в своей просвещенности близких к агностицизму и атеизму не менее, чем Вольтер и энциклопедисты. Вообще-то, IV век нашей эры – важнейший век в европейской истории, а большой богатый римский город Медиолан сыграл в этом веке важнейшую роль. Миланский эдикт 313 года императора Константина провозгласил религиозную терпимость, что уравняло христиан в правах с язычниками, и именно в это время появляется великая фигура, святой Августин, автор одной из величайших книг человечества – «Исповеди».
Святой Амвросий был как раз одним из римских интеллектуалов, которых образованность поставила перед страшной бездной безверия; темное и страшное, безверие поглощало лучшие души, не давая им ни малейшего шанса на бессмертие, и единственным спасением от безвозвратной гибели души стал переход в христианство. Аурелий Амвросий – таково было его римское имя – отказался от светской карьеры и в возрасте тридцати четырех стал епископом города Медиолана, того самого, где христианство было узаконено волей императора. Его бурная деятельность, включавшая строительство церквей, проповеди, борьбу с язычниками и арианами, писание богословских сочинений и музыкальных гимнов, увенчалась двумя великими событиями: благодаря епископу Амвросию в 380 году в Фессалониках был утвержден эдикт, провозгласивший христианство главной религией империи; также епископ Амвросий стал тем, кто крестил святого Августина. Со святым Амвросием в Милане связаны два замечательных памятника палеохристианства: базилика Сант Амброджо и церковь Сан Лоренцо.
Церковь Санта Мария прессо Сан Сатиро считается одной из самых древних в Милане, но от древности, от времен Амвросия и Августина, в ней, кроме названия, ничего не осталось. В конце XV века она была полностью перестроена и даже переименована и посвящалась отныне Деве Марии, а не Сан Сатиро: Санта Мария прессо Сан Сатиро значит Святая Мария около Святого Сатиро. Церковь находится в самом центре, недалеко от Ла Скала, но она теряется среди современных строений, стиснувших ее со всех сторон и отодвинувших в самую глубину двора. Архитектуру фасада трудно осмотреть, да и саму церковь найти непросто; многие туристы вообще ее не замечают. Очень жаль, в Милане мало что может сравниться с интерьером церкви Санта Мария прессо Сан Сатиро, ранним творением Донато Браманте. От этого урбинского архитектора, двадцать лет проработавшего в Милане, но более всего известного своей работой над храмом Святого Петра в Риме, осталось не так уж много, и интерьер Санта Марии прессо Сан Сатиро уникален. Это замечательная, чисто ренессансная архитектура. Находясь под сводами церкви, испытываешь какое-то чувственное наслаждение, так как каждая деталь, каждая мелочь декора столь же естественна в своей продуманной симметрии, как снежинка, цветок или раковина. Бледно-голубой свод и мерцание старинного золота капителей, гротески рельефов и кессоны потолка, похожие на идеальное изображение влагалища (может такое быть? Браманте говорит, что да) – все стройно, округло, ласкает зрение и осязание, как лучшие мраморы лучших античных торсов. Чувственность рождает вину: нет ли в блаженной осязательности красоты архитектуры Браманте кощунства? Не знаю, я туда не молиться приходил, а на Браманте смотреть, но что, интересно, чувствовали под этими сводами поэт Корреджо и юноша Лотто? Молились ли они?Санта Мария прессо Сан Сатиро особо знаменита своей искусственной перспективой: свод абсиды, глубиной всего 97 сантиметров, так оформлен кессонами из стукко (так называют имитацию мрамора), что у зрителя рождается ощущение пространства более обширного и более глубокого. Выдумка Браманте породила моду на архитектурные обманки, trompe l’oeil, особенно популярные в архитектуре барокко, но эта перспектива – не обман, а гениальное решение. Браманте надо было втиснуть свою абсиду в небольшую нишу; оптическая изощренность никак не нарушает естественную чувственность брамантевской архитектуры, и сказать про нее falso, фальшивая, было бы несправедливо, к ней более подходит итальянское слово finto, означающее искусную искусственность, в архитектуре ли, в искусстве макияжа ли, в человеческих отношениях или мастерстве протезирования – все равно. Поклонниками этого finto являлись, вне всякого сомнения, поэт Корреджо и юноша Лотто, и мне так легко представить их лица среди толпы под сводами Браманте, одного в черном, другого – в сером с черными бархатными полосами, двух элегантных интеллектуалов, успевающих и помолиться, и восхититься архитектурным чудом. Религиозный обряд и эстетическое переживание стали для них почти равновелики, и это «почти» пугает их самих, и из-за ощущения того, что чудо церковной архитектуры столь чувственно, оба они осознают, что уже не знают, чем восхищаются более, чудом веры ли, или чудом искусства, и, глубоко, но каждый по-своему переживая эту путаницу (поэт – более поэтично, юноша – нервно), они оба приближаются к некоему сомнению, угрожающему разверзнуться перед ними страшной бездной безверия и поглотить их бессмертные души, – той самой бездной безверия просвещенности, что подстерегала IV век. Святой Амвросий и блаженный Августин нашли выход, но теперь опять есть опасность, что над благочестием восторжествуют разум и красота, и что же тогда будет? Да ничего хорошего, Вольтер, энциклопедисты и террор Французской революции.
В Милане есть еще один упоительный памятник архитектуры finto – Каза дельи Оменони, Casa degli Omenoni, Дом Мужланов (omenone на диалекте значит «крупный, сильный и добрый мужчина, хороший мужик»), построенный скульптором Леоне Леони в 1565 году для самого себя. Как и Санта Мария прессо Сан Сатиро, это здание находится в самом центре Милана и зажато между постройками современного города, так что найти его не так уж легко. Свое название Каза дельи Оменони получил из-за восьми атлантов, его украшающих, восьми мужских фигур разного возраста, двух – обнаженных, шести – одетых, с обреченно наклоненными головами и очень печальными лицами. Атланты даже не делают вид, что что-то поддерживают, их головы отстоят от стены, как у самостоятельных скульптур, плечи свободны, руки скрещены на груди, и эти фигуры – зримое воплощение того, что всякое искусство совершенно бесполезно. Атланты Каза дельи Оменони – чистый декор, никак не нужный с точки зрения архитектоники, но чем бы дом был без них? А так он – единственный во всем мире, Эрехтейон бородачей, только, в отличие от афинского храма, где девы, юные и стройные, стойко поддерживают крышу прямо посаженными головами, здоровые мужики угнетены без видимой причины. Лица некоторых из них, особенно лицо самого молодого из атлантов, полустерты временем, и невыразимой печалью веет от обреченно скрещенных мощных рук, от страдальчески наклоненных голов, от понурых плеч, – печаль обычных атлантов вызвана напряжением от взвалившейся на них тяжести, эти же абсолютно ничем не обременены, кроме своей грусти. И завораживающий контраст: крупные и сильные мужчины, а так устало меланхоличны, прямо как интеллектуалы какие-нибудь, раздумывающие над тем, что вера жестока, безверие же катастрофично.