Ведьмины камни

– И что? Чего ты испугался, Тень? – буркнул Хамаль. – Я стар, я не собираюсь жить вечно! Лучше погибнуть и заслужить себе достойные похороны, чем сидеть тут в болоте и жарить лягушек!

– Я не спешу, – обронил Эскиль. – Я все-таки надеюсь сначала побывать в Миклагарде, чтобы в Валгалле было о чем рассказать!

– Не свисти, Тень! – усмехнулся Гримар. – Не хочешь ты ни в какой Миклагард. Ты хочешь устроить здесь себе королевство – такое же мелкое, как твоя доля королевской крови. Вот, уже и дань собираешь.

– Надо же с чего-то начинать! – небрежно ответил Эскиль.

– Это все из-за той девки! Я еще в Хольмгарде той зимой тебе говорил – отвяжись от нее, добра не выйдет! Она, видать, утащила с собой твои яйца…

– Захлопни пасть, Берег! – в тихой ярости рявкнул Эскиль. – Я выменял ее на тебя, если ты забыл, а иначе ты сейчас уже проехал бы полпути к Булгару, но не не как торговец, а как товар!

День за днем варяги скучали все больше, и все громче раздавались голоса за то, чтобы идти дальше на восток или даже на запад.

– Если ты так боишься Эйрика, пойдем на Хольмгард! – восклицал Сёльвар Бешеный, разогретый медовой брагой.

Несколько дней назад удалось раздобыть пару бочонков прошлогоднего меда – немалая удача. Стоял жаркий летний вечер, в доме было очень душно даже при широко открытой двери и всех оконцах, и варяги вытащили лавки во двор. Сидели, полуодетые, держали на коленях чаши из местной добычи – деревянные, обитые по верхнему краю полосками серебра, вырубленными из дирхемов. Уцелевшие куры ходили прямо под ногами, выклевывая что-то в пыли.

– Ой, вот каждый раз одно и то же! – отвечал Эскиль. – Как найдется что выпить – оглянусь, а вокруг меня сплошь великие воины! Мужи несравненной славы, глядь, да, Сварт? Вот, жду, когда опять чьей-нибудь головой перегородку пробьют.

Но Сёльвар не унимался.

– В Хольмгарде сидит не Эйрик, там сидит баба, да еще и старая! – в хмельной удали разорялся он. – Старухи Сванхейд ты ж не боишься, или как? А, Тень? Или она подолом помашет, ты и обгадишься со страху?

– Он теперь любого подола боится, с тех пор как пожил с той большеглазой! – крикнул кто-то из хирдманов.

– Это все та сучка! – поддержал Сёльвар. – Это она тебя испортила!

– Хорошо ли ты пощупал – была ли у нее спина[49]?

– Ты теперь боишься поссориться с Эйриком! – не унимался Сёльвар. – Думаешь помириться с ним через наши головы, набиться к нему в родню и глодать его кости! Вот с тех по как та сучка здесь побывала, тебя как будто подменили. Когда мы брали этот город, ты ничего не боялся! А с той бабой сам стал как баба!

– Бешеный, ты меня забодал, глядь! – Эскиль вышел из терпения: слушать эти поношения было тем более невозможно, что Сёльвар Бешеный подошел слишком близко к правде.

Видя, как изменилось лицо Эскиля, Сёльвар отставил было свою чашу, но Эскиль не дал ему времени приготовиться. С пятнадцати лет среди викингов, он привык действовать быстро, решительно и безжалостно, иначе было бы не выжить и не подняться. Стремительно сделав два шага, Эскиль ударил ногой, целя в голову, но Сёльвар Бешеный уже привстал, и пинок пришелся ему в грудь. Сила удара отбросила Сёльвара – запнувшись о лавку позади себя, он опрокинулся назад и распластался по земле, только истоптанные, дырявые башмаки в воздухе сверкнули.

На площадке перед дверью большого дома прокатился смех, восклицания; варяги вскочили и разошлись, чтобы не попасть под руку, если дело продолжится.

– Вот так прыжок лосося!

– Кувшин, кувшин! Тове, забери кувшин!

– Докудахтался, Бешеный!

– Вставай, Сёльвар, ты сам-то не баба?

– Отойди, отойди!

Какой-то миг все ждали – встанет Сёльвар или нет. Но тот не успел настолько упиться, чтобы его удалось вырубить с одного удара. Собрался он мгновенно – перекатился колобком и поднялся. Эскиль перемахнул через лавку и врезал встающему Сёльвару в голову, но тот уклонился, сам ударил в ответ – не достал, но зато выгадал драгоценный миг, чтобы окончательно прийти в себя.

Эскиль снова ударил, метя в висок, но Сёльвар поднырнул ему под руку и вблизи врезал по очереди с двух рук. Попал в правый глаз – посыпались искры. Ловок, гад!

Пользуясь тем, что противник подошел вплотную, Эскиль поймал его за шею и попытался пригнуть к земле, благо был выше и тяжелее. Одновременно хотел подбить Сёльвару ногу, но не вышло: тот опустил голову, пряча лицо от ударов, и молотил кулаками в живот и под редра, выбивая дыхание. Под градом ударов тяжелых, будто каменных кулаков, Эскиль едва успел прикрыть бедром пах.

Отпустив шею Сёльвара, Эскиль резко оттолкнул его от себя. Сёльвар пошатнулся, а Эскиль мигом добавил в лицо и в бороду – Сёльвар снова покатился по земле. Из разбитого носа на усы и бороду потекла кровь. Стоя на коленях, Сёльвар утерся, мельком глянул на ладонь и оскалился совершенно по-волчьи:

– Гы, кровь!

Его перекошенная, измазанная пылью и кровью рожа, рассеченная щербатым оскалом, была поистине жуткой. У Эскиля, хоть он и повидал немало за эти десять-двенадцать лет, мелькнуло отвращение к троллиной стае, к этой толпе буйных, жадных, тупых угрызков, в которой он живет. Хотя и сам, честно сказать, мало чем лучше. Но он хотел стать лучше, хотел занять место среди достойных людей – не только смелых, но еще разумных и учтивых, к чему его побуждало немного королевской крови, хотел внушать не только страх, но еще и уважение. Сёльвар же и ему подобные жили сегодняшним днем и не задумывались, где их однажды зароют, чтобы тут же забыть.

Кривясь от отвращения, Эскиль шагнул вперед, примериваясь впечатать подошву в этот оскал, но Сёльвар вдруг выбросил навстречу руку, и в ней блеснул нож.

Боль пронзила голень. Хорошо, шерстяная обмотка не позволила располосовать ногу до самого колена, а то пропал бы. Но и так пропорол, похоже, глубоко.

– Ах ты… ётунов ты хрен!

Зрители, до того веселым криком встречавшие каждый выпад, замолчали: дело принимало суровый оборот. Кто-то возмущенно закричал, но сейчас это ничего не значило. Вмешиваться никто не будет – это дело между двумя. Эскиль пятился перед лезвием, вымазанным в его собственной крови. А Сёльвар, все так же дико скалясь, подступал к нему, в его водянисто-серых глазах горело бездумное торжество. Он не шутил и не пугал, нож пустит в ход не задумываясь, только дай случай.

В правой руке держа нож, левой он вдруг швырнул Эскилю в лицо горсть пыли – подобрал, когда падал – и одновременно прыгнул вперед, пригнувшись, норовя вонзить нож в низ живота.

Однако Эскиль, несмотря на рану, не растерялся и вовремя угадал шутку, с которой был знаком с детства.

Чуть сместившись, Эскиль перехватил выброшенную кисть руки Сёльвара и выкрутил ее, заставляя того завалиться влево, и сокрушительным ударом с правой в челюсть опрокинул наземь. Нож выпал из ослабевшей руки, а Эскиль снова ударил, вкладывая всю силу и злость. Он выпустил вывернутое запястье Сёльвара, и тот тяжело осел. Перевернулся, попытался встать на четвереньки. Кровь обильно текла с разбитого лица, багровым дождем орошая пыть под ним.

Но Эскиль еще не закончил: быстро оглядевшись, подхватил поблизости короткую скамью, шагнул, хромая, к Сёльвару, который силился подняться. Коротко хакнув, поднял ее за один конец, вскинул и обрушил на спину противника.

Сёльвар распластался в пыли и больше не дергался.

Тяжело дыша, Эскиль отбросил скамью. Сплюнул в пыль.

– Вот… – выдохнул он. – А ты говаришь… баба… Сам ты баба, ётунов брод!

После этого случая недовольство временно поутихло. Уважение к Эскилю укрепилось, но и в нем самом появилось нечто новое, что люди безотчетно угадывали: какое-то тайное ожесточение, отнюдь не к Сёльвару. Но Сёльвара он смотрел, как будто ничего не случилось, а тот при виде Эскиля только щерился в ухмылке – когда дня через три снова смог вставать и передвигаться.

49

Хюльдры, то есть лесовицы, выглядят как красивые девушки, но у них нет спины, сзади они пустые, как гнилой орех.