Генеральская дочка

21

Взрыв и начавшийся вслед за ним пожар уничтожили дом Цветкова до основания. Хмурое утро открыло печальную картину. Почерневший остов развалившегося от жара камина возвышался в центре пепелища. Дым от головешек смешивался с холодным осенним туманом. Удушал стоявший в безветрии тяжелый запах паленого мяса.

Разбирая завалы, сотрудники МЧС извлекли из-под них три обгоревших трупа. Экспертиза показала, что один был трупом самого Алексея Андреевича, другой – отставного прапорщика Шеломова, третий – злоумышленника, близкого соратника главаря разбойников Дударева Ивана. Труп же Дударева, выдававшего себя последние месяцы за домашнего учителя, подданного Франции Жана Леклера, найден не был. Хотя искали тщательно. Версию, что взрывом Дударева разорвало и искать следует не труп целиком, а фрагменты оного, проверили. Результат – отрицательный. Таким образом, приходилось признать, что останки Дударева в сгоревшем доме, цельные или частичные, отсутствовали.

Выглядело это как минимум странным, ибо из показаний дочери генерала Ильи Петровича Кисловского, Кисловской Марьи Ильиничны следовало, что в ходе возникшей между нею и Иваном Дударевым ссоры – она требовала от Дударева, чтобы тот сдался, Дударев упорно отказывался – Марья Ильинична случайным выстрелом из пистолета Дударева убила. На вопрос же следователя: «Куда попала пуля?» – Марья Ильинична отвечала: «В сердце, я попала ему в сердце!» – и далее показывала, что потом бросилась к дверям дома, распахнула их, тем самым приведя в действие взрывной механизм, сработавший через пять секунд.

Однако зафиксированные в протоколе показания Маша смогла дать лишь после того, как усилиями врачей была выведена из шокового состояния. Да если бы только шок! Контузия, ожоги. Взрывной волной Машу бросило на столбы беседки, что привело к перелому руки и нескольких ребер, но главное – к серьезной травме позвоночника. Реабилитационные мероприятия заняли больше полутора лет, все это время Маша настаивала на своей версии. Ей не очень-то верили. Ни отец ее, Илья Петрович, ни сотрудники компетентных органов не верили также и тому, будто захват дома Цветкова был частью ее плана. Все – и пуля в сердце, и идея захвата – списывалось на нервное потрясение. На фантазии травмированной произошедшим молодой девушки. Поэтому, когда генерал Кисловский намекнул, что пора как-то определяться, ведь у него в связи с видимым улучшением состояния Машиного здоровья появились кое-какие идеи, дело закрыли.

Правда, на свободе оставался другой подельник Ивана Дударева, родной брат застреленного снайперами водителя. Его поиски оказались безрезультатными, а ксерокопированные портреты разыскиваемого, расклеенные по всей губернии, постепенно истрепались на ветру, покоробились от дождей и снега, пожелтели от солнца. Ни к чему не привели и поиски других разбойников, что входили в организованную Дударевым банду. Они словно растворились без следа, исчезли, скрылись. Ходили слухи, что ускользнувшие от правоохранительных органов разбойники затаились до поры до времени, но слухи, даже самые невероятные – говорили, будто уцелевшие разбойники, прежде известные чуть ли не как борцы за справедливость, подались в профессиональные киллеры и причастны к нескольким имевшим широкий общественный резонанс заказным убийствам, – никакой почвы под собой не имели. Ни точного числа этих людей, ни имен их и фамилий никто не знал, что заставило руководство МВД – расследование находилось на контроле у самого министра! – объявить о неполном служебном соответствии некоторым офицерам. В том числе – и милицейскому подполковнику, мечтавшему о третьей звезде, о новой командировке в Боснию и Герцеговину. Когда же подполковник понял, что с мечтами придется расстаться, он начал злоупотреблять алкогольными напитками, покатился по наклонной, связался с какими-то малолетками, был выгнан женой из дома. Ему грозило увольнение со службы. Но начальники подполковника рассудили, что лучше иметь у себя замаранного подчиненного, который будет согласен выполнить самое сомнительное распоряжение, чем окончательно от такого подчиненного избавляться, и подполковник остался на своей, не самой высокой должности, влача жалкое, незавидное существование.

Единственным успехом следствия стало то, что откомандированный во Францию эфэсбэшник проявил изворотливость и нашел-таки подлинного Жана Леклера. Подлинный согласился на встречу, но сказал лишь, что, будучи в России, по дороге к месту своей новой службы, к генералу Кисловскому, находясь в областном центре, напился пьян и потерял как паспорт гражданина Франции и диплом об окончании университета, так и рекомендательные письма, выданные г-ну Леклеру прежним его нанимателем, проживавшим с семьей в поселке Жуковка, Московская область. Подлинный утверждал, что сразу из областного центра уехал, добрался до посольства своей страны, что ему потом выправили новый паспорт, и он вернулся домой, где вот уже длительное время владеет небольшим ресторанчиком. В котором они с эфэсбэшником и сидели. Эфэсбэшник попытался позадавать подлинному неудобные вопросы. Например – как это тому удалось получить новый паспорт, если не было даже заявления в компетентные органы о пропаже старого, но тут подлинный замкнулся. Отказавшись отвечать, он заявил, что его обо всем уже допрашивали французские полицейские и эфэсбэшнику следует обратиться к ним. Так эфэсбэшник и остался сидеть за столиком маленького уютного ресторанчика, разглядывая с неприятным чувством счет, поданный ради такого случая самим хозяином, этим Жаном Леклером, будь он неладен – как это тридцать четыре евро? какие такие тридцать четыре евро? откуда тридцать четыре евро? сейчас проверим, сейчас, так, омлет – шестнадцать евро, вино, так, получается, да, тридцать четыре, но это как-то…

Генерал Кисловский особого интереса к ходу следствия не проявлял, эфэсбэшника, вернувшегося из Франции, обедать не позвал; Илья Петрович, потрясенный происшедшим и приведшей к инвалидности травмой дочери, после мучительных раздумий решил продать свое поместье. И, лишь дело было закрыто, приступил к реализации задуманного. Коллекцию ружей генерал уступил вошедшему в настоящую силу и метившему на губернаторский пост Захару Ионовичу. Трофейный краснодеревый швертбот Илья Петрович подарил детскому яхтклубу. Уволил братьев Хайвановых, чьи следы тут же потерялись, как и следы камердинера и всех остальных. Илья Петрович также прервал контракт с Нино Баретти. Неустойка позволила Нино не только приобрести уютную виллу, где повар-художник поселился вместе с любезным его сердцу Фабио, но и полностью посвятить себя реконструкции бабушкиного соуса. Лайза Оутс канула в пространствах туманного Альбиона. К тому времени, когда Маша пошла немного на поправку, Лайза проявилась, прислала по электронке письмо, в котором описывала свои успехи в университете, свои победы над мужчинами, в приложении были фотографии Лайзы в обнимку с неким лупоглазым обладателем кроличьих резцов, но Маша откладывала ответ, откладывала, так и не ответила, а Лайза больше не писала.

Тусику генерал приказал собрать вещи, уехать туда, куда она пожелает. Тусик со своей долей смирилась.

Сам Илья Петрович ушел из всех своих бизнесов, разорвал все свои деловые связи, отправился с детьми за границу. Первоначально он поселился в одном из швейцарских кантонов, где в расположенной высоко в горах клинике Маша проходила лечение, а Никита обучался в закрытой школе.

Во всяком случае, в Швейцарии Илью Петровича встречал занявший губернаторский пост Захар Ионович, и ему Илья Петрович в порыве странной откровенности признавался, что дал дочери Маше обещание искупить некую вину и обязательно искупит за оставшиеся из отпущенных ему свыше лет; но, что это за вина, в чем заключается, перед кем, какова ее тяжесть, Илья Петрович не уточнил, а Захар Ионович, будучи озабоченным своими собственными делами, не полюбопытствовал.

Когда же через пару-тройку лет Захар Ионович вновь приехал в Швейцарию, дабы доложить кое-что в арендованную им банковскую ячейку, то ни генерала Кисловского, ни детей его он не нашел. Го – ворили, будто Никита, показавший удивительные математические способности, обучается уже в College de France, но куда уехали Илья Петрович и Маша? Куда? Этого не знал никто.