Страница 24 из 36
– А твои люди… Они не знают – где ты?
– Нет, я сказал им на время затаиться. Слушай, ты знаешь про меня все, ну – почти все. Ты можешь…
– Я тебя не выдам. Никогда! – возмутилась Маша: как он мог такое подумать, как?!
Маша резко пошла к дому. Дударев поспешил за нею.
– Маша!
– Я хочу спать! До завтра! Знаешь, когда говорят – ты знаешь про меня все, всегда лукавят.
Иван шел рядом с нею. Маше захотелось, чтобы он обнял ее, и он обнял, и они пошли в ногу.
– Мне известны кое-какие детали… – произнес Иван. – Ну, как это сказать… Мне известно кое-что про одного человека. И я…
Маша остановилась.
– Про моего отца?
– Да…
Она посмотрела на звезды.
– Поцелуй меня!
Дударев наклонился. Его губы были горячими.
– До завтра! – Она вдохнула его запах, глубоко, резко повернулась и скрылась за углом дома. Дударев вытащил из кармана новую сигарету, сглотнул и прикурил. Он стоял и курил. Смотрел на звезды. Когда он докурил сигарету почти до самого фильтра, он выпотрошил остатки горячего табака на дорожку, фильтр сунул в карман, обогнул дом с другой стороны, пробрался до флигеля, неслышно вошел, поднялся на второй этаж, толкнул дверь своей комнаты. Вспыхнул свет. Дударев невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел генерала Кисловского, в кресле, с дробовиком на коленях, Шеломова с резиновой дубинкой в руках, а Сашка Хайванов, дежуривший у дверей, освобожденный из-под ареста для заглаживания промахов, схватил Ивана за воротник, толкнул на середину комнаты.
– Ждать себя заставляете, Иван Никитич, – сказал Илья Петрович с укором. – Только из-за нежелания устраивать шум мы сидели тут и ждали, а вы где-то прохлаждались. Целых три часа! Не замерзли?
– Нет, – ответил Дударев.
Дубинка Шеломова поднялась и опустилась Ивану на поясницу. Иван охнул и упал на колени. Хайванов, одной рукой – за волосы, другой – все так же – за воротник куртки, протащил около метра, до кресла, в котором сидел Илья Петрович.
– Если скажешь – где компьютер моего адвоката, то, может быть, тебе ничего не будет. Я даже не буду спрашивать, на дне какой речки, в каком лесу лежит эта жирная свинья. Не скажешь – пеняй на себя! Понял? Нет? Тогда мы тебя посадим в одно место, ты там всё поймешь, всё-всё!
Дубинка Шеломова поднялась вновь, но опустилась уже на голову Ивана, он провалился в темноту, а когда сознание вернулось, то обнаружил: ноги у щиколоток стянуты липкой лентой, руки – у запястий, липкой лентой был заклеен и рот, его заперли в каком-то тесном, холодном металлическом ящике. Это был рундук в эллинге, место хранения яхтенных принадлежностей.
15
Он ничего не сказал. Указать место, где хранится ноутбук двутельного, где – бумаги, означало подписать себе смертный приговор. Но если раньше единственно важным в его жизни были те, кто согласился пойти с ним вместе против генерала Кисловского и купленной им власти, те двое еще отцовских солдатушек да пара-тройка старых приятелей, выброшенных жизнью на грязную нищую обочину, то теперь у него была – Маша. И он должен был жить.
От мысли о Маше Ивану стало легко и тепло. Память тела недолговечна, но Иван помнил ее вовсе не только телесно, был готов ради Маши на все, на все что угодно.
Он еще подумал о том, что прежде, казалось, у него отрезаны все пути, а теперь – он имел неплохие шансы. Прежде он ждал, что его найдут албанские наркоторговцы, через своих русских партнеров, одним из которых был сам Илья Петрович, отставной генерал Кисловский. Теперь у него была Маша, нет, не как разменная монета, Маша придавала Ивану уверенность в силах, веру в собственную правоту; желание отомстить, пусть – благородное, иссушает; теперь же Ивану предстояло бороться за свою любовь. В том числе – с генералом Кисловским, Машиным папашей. Хитрый жук, он-то каков! Сидел в тишине, наслаждался спокойной жизнью, работали другие, с кем генерал наладил связи еще во времена Афгана, потом – через группу войск в бывшей ГДР, через сотрудников «штази» – Илья Петрович встречался и с Маркусом Вольфом, обсуждали книгу Маркуса, книгу о гастрономии, книга и теперь стояла на почетном месте у Ильи Петровича, с дарственной надписью, с пожеланиями, а на самом-то деле!.. Какая там гастрономия?! Каналы поставки, сверхсекретное оружие против Запада, невидимая война.
Вот откуда источники благосостояния Ильи Петровича! Двутельный, подонок, любитель маленьких девочек, рассказал все, его даже не надо было заставлять, он запел, остановить его было сложно. Пел, пел про все дела Ильи Петровича, конечно – сочинял, врал, фантазировал, по словам двутельного получалось, что Илья Петрович просто хозяин мира. Генерал-майор! Хотя – Иван знал, что такое случалось в истории, – бывало, что судьбами народов распоряжались и артиллерийские капитаны, и ефрейторы службы связи, и штабные полковники. Не в званиях было дело. Звания – это слова. А слова… Слова ему всегда удавались. Недаром он так успешно выдавал себя за крупного бизнес-консультанта, молодого да раннего. Сколько прожженных дельцов попалось на его удочку! Один только известный адвокат, сокурсник двутельного, чего стоил!
… Иван пошевелился. Было очень холодно. Он понимал, что сможет продержаться совсем немного, что скоро начнет замерзать. Попробовал пошевелить руками, попробовал ослабить стягивающую запястья ленту и понял – это бесполезно: Сашка тот еще зверь. Дадут ему просто так умереть или будут еще бить? Будут ли его еще мучить? Они наверняка тоже размышляют об этом: заморить холодом или все-таки попытаться вытащить нужную информацию? Ведь вокруг свидетелей: челядь, повар этот, милый и трогательный гомосек, а еще – Тусик, несчастное существо, бедная генеральская подстилка, Никита, затюканный и затаивший обиды мальчишка, да британская подданная Лайза, и – Маша.
Конечно – яблочко недалеко падает от яблони. Но бывает – закатывается. Куда-то в глубь сада, быть может – под другие деревья, вовсе не обязательно – под яблони. Что подумала Маша, когда не увидела его за завтраком? Также – Никита? Он-то сразу спросил – где мой учитель? Почему не ведет меня на прогулку? Почему мы не сидим с ним в классной комнате и не повторяем вчерашний урок? Да, мой французский несовершенен, но все-таки не настолько плох, чтобы обман мог раскрыть Никита. Кто учил его до меня? Вот кто был самым настоящим самозванцем! Не то что я – я-то хоть мог…
Иван, подумав о себе в прошедшем времени, испугался и – развеселился. Прошедшее время – знак конца. Иван не любил прошедшее время, старался поменьше им пользоваться. Лучшее время – здесь и сейчас, но прежде ему казалось, что его доля – во времени будущем. И совсем недавно ему казалось, что он бессмертен. Но теперь…
Он задержал дыхание: снаружи что-то скрипнуло, потом хлопнуло, потом скрипнуло вновь. Или он ослышался? Иван ждал приближающихся шагов, но вновь воцарилась тишина. Хорошо еще, что ему пока не хочется в туалет, а будет так стыдно: придут вытаскивать на дознание, а он – обмочился! Или того хуже! Последний раз он помочился, перед тем как пролезть в щель, на землю Кисловского; высохшие соки Маши и превратившееся в корку собственное семя сейчас пока ещё сковывали его, помогая сдерживаться и терпеть.
О железный ящик кто-то, еле слышно, поскребся. Иван слегка ударил носком ботинка о боковую стенку. Ответа не было. Иван вспомнил двутельного. Он, против ожидания, оказался доверчивым, легко попал в ловушку, его бумаги, рассортированные, лежали в разных местах. Часть – в персональной ячейке банка, в котором Иван, используя подложные документы и фальшивый диплом, работал финансовым аналитиком, где почти два месяца дурил голову солидным людям, обрастал полезными знакомствами, откуда руководил своей бандой, сам участвуя – на уик-энды – в налетах. Да, нехорошо, конечно – нехорошо! – использовать людскую доверчивость, людям же очень хочется верить и полагаться на других, а их – обманывают. Их всегда обманывают. Как, например, Машу, которая верила версии Ильи Петровича о гибели своей мачехи. Автомобильная катастрофа!