Рыцарская сказка

Бран молчал в оцепенении.

Брингильда поставила корзину у ног Брана, наклонилась и что-то шепнула змее. Змея высунула голову из корзины, медленно раскачиваясь и издавая шипящие звуки, огляделась, потом остановила свой взгляд на Бране. Он это почувствовал и посмотрел ей в глаза, они напомнили ему глаза Брингильды. Только у змеи они были потухшие и безразличные, как будто она смотрела сквозь Брана, не замечая его вовсе. Она выползла из корзины и коснулась ноги Брана, тот закрыл глаза, сжал кулаки и весь напрягся, потом она обвила левую ногу и стала забираться вверх.

– Ну, по-моему, пора задавать вопросы, – улыбнулась Брингильда. – Ты хоть отвечать-то можешь? Как тебя зовут?

– Бран, – ответил он и не узнал своего голоса.

– А как зовут того парня?

Змея была уже на колене.

– Иоганн.

– За что его наказали?

– Случайно задел Тритона.

– Кто его наказал?

– Тритон и Каин.

Голова змеи уткнулась Брану в живот.

– Почему ты хочешь его выручить?

– Он мой друг.

– Ну и что?

– Он мой друг, и я должен помочь.

– А кто еще позаботится о нем?

– Больше некому.

– Ты слишком быстро отвечаешь, не торопись.

Змея доползла до шеи и обвила ее. Прикосновение змеи вызывало у Брана сильную боль. Это было похоже на прикосновение огня, ему казалось, что шея стянута раскаленным обручем, а голову отделили от тела.

– Если я помогу, ты будешь мне служить? – продолжала допрос Брингильда.

– Да.

Змея, по-прежнему удерживаясь на шее, вытянулась так, что ее голова оказалась напротив лица Брана. Ему ужасно захотелось плюнуть в нее, и это его рассмешило, он не мог удержать улыбки, но внезапный приступ веселья очень быстро прошел.

– Почему ты пришел за помощью ко мне?

Змея замерла и уставилась Брану в глаза. Тот, завороженный, не мог выдавить ни слова.

– Ну?

– Ты самая могущественная колдунья.

– Ты знаешь, что я враждую с Королевой?

В глазах змеи блеснули алмазные звезды, и пасть стала приоткрываться. Бран заставил себя на мгновение не думать о вопросе Брингильды. Помянув святого Иеронима, он незаметно толкнул ножку скамьи, на которую сложил одежду и положил оружие. Меч с грохотом ударился об пол, змея дернулась, и в это же мгновение Бран твердо сказал:

– Нет.

Брингильда долго изучающе смотрела на Брана, пытаясь взглядом проникнуть в самые потаенные уголки его души. Потом подошла к нему, сняла с шеи змею, за что он был ей безмерно благодарен, бросила ее в корзину и задумалась.

– Хорошо, ты выдержал испытание. Хотя мне этого и не хотелось, но пусть будет так, как случилось. Теперь выдохни, приди в себя, выпей вина, а потом мы поговорим о деле. Затем Брингильда подошла к Асимаргу.

– Что скажешь? – обратилась она к колдуну.

– Он какой-то пустой или мелкий, нет в нем никакой потаенной глубины, где прячут сокровенные мысли. Он не шпион Фидлера и не подослан к тебе. Если хочешь, можешь помочь им. Чем он нам пригодится, я не знаю. Но вдруг, всего не предугадаешь.

ГЛАВА 1.5

Иоганн находился здесь уже третий день, но ему казалось, что по крайней мере месяц. Теперь он отдыхал, лежа прямо на голых камнях и положив руку под голову. Он старался уснуть, но сон отгоняли навязчивые мысли, а подумать действительно было о чем. В наказание за свою оплошность он попал в каменоломни. Это наказание равносильно смертной казни или пожизненной каторге, из каменоломен живыми не возвращались, а мертвыми тем более. Располагались они невдалеке от замка, под Голой скалой, разрабатывались с начала строительства замка и поставляли камень не только для замка, но и для всей округи.

Раньше Иоганн только слышал об их существовании, но никогда не задумывался, что это такое на самом деле, а теперь испытал на собственной шкуре. Он лежал в большой выработке, из которой наверх поднимался подъемный ствол для сообщения с внешним миром. Других выходов отсюда не было, или, по крайней мере, о них никто не знал. По этому стволу узники подавали наверх камень. Когда надсмотрщики спускались, узники знали, что наверху настало утро. Надсмотрщики привозили с собой факелы, орудия труда и еду. Растолкав и подняв всех на ноги, они раздавали еду и разводили по рабочим местам. В каменоломне было человек тридцать, точное число никто не знал. Многие были больны и не могли работать, часто кто-то умирал, а кто-то, обезумев от невыносимых условий, убегал в глубь подземных выработок, надеясь найти выход на поверхность, но этого никому не удалось.

В полдень надсмотрщики менялись, а заключенные отдыхали и съедали свое скудное пропитание – кусок хлеба. Иногда к ним в корзинах спускали остатки от пиршеств в замке, тогда они, как собаки, дрались за кости. Но это случалось нечасто. Голод мучил их постоянно. Потом их опять загоняли на работу. Приходилось долбить камень, откалывать его, забивая в трещины деревянные клинья, затем перетаскивать отбитые каменные глыбы к стволу. Вечером надсмотрщики прекращали все работы, забирали орудия труда, веревки и факелы и поднимались наверх. С этого момента для заключенных все погружалось в непроницаемую тьму. Люди, обессилившие от изнурительной работы, валились на землю. Одни засыпали тяжелым сном, а другие ворочались и стонали от ран, увечий и болезней. Иногда раздавались крики, слышался шум драки или возни, но что происходило на самом деле, узнать не было никакой возможности – в подземелье царил непроглядный мрак.

Отношения между заключенными строились исключительно на силе. У кого оставалось больше сил, тот и царствовал, мог отобрать еду, одежду, избить, а если жертва сопротивлялась, то не останавливался ни перед чем. Никто не удивлялся и не возмущался, когда утром при свете факелов находили убитого человека, зарезанного или задушенного. Большинство заключенных смирилось со своей участью, исправить положение не было никакой возможности: побег исключен, а случаев помилования никто не помнил. Оставалось надеяться только на чудо.

Умом Иоганн понимал безвыходность своего положения, но упрямая надежда никак не хотела с ним расставаться. Тело болело, как будто его здорово отколотили, рук и ног он не чувствовал, в желудке кто-то ворчал на отсутствие пищи, во рту стояла горечь. Но больше всего Иоганна мучила темнота, к ней нельзя было привыкнуть. Он свыкся с тем, что спать приходится на голой земле, но темнота выводила его из себя, ему казалось, что он ослеп.

Иоганн ворочался, стараясь найти положение поудобнее, как вдруг почувствовал, что чьи-то руки пытаются стянуть с него башмаки. Он ударил ногой наугад и почувствовал, что попал, но в то же время ему навалились на плечи. Иоганн закричал на всякий случай: «Помогите!», зная, что это бесполезно. Никто не станет ему помогать, а если бы даже захотел, все равно не смог бы в темноте. Иоганн сумел освободиться от объятий напавшего. Вскочил на ноги и замахал руками во все стороны. Несколько раз его кулаки натыкались на чьи-то грудь, голову, плечи, но и сам он получил ударов не меньше.

Нападавшие не произнесли до сих пор ни звука. Нельзя было понять, сколько их и кто они. Иоганн начал отступать, сам не зная куда, он пятился, осторожно ощупывая ногой путь, упасть значило погибнуть. Наконец спина его коснулась стены, он моментально инстинктивно отклонился вправо и тут же почувствовал, как мимо его уха просвистел кулак и воткнулся в стену. Подземелье огласилось стоном, эхо многократно повторило звук, как будто стонало несколько человек. Иоганн, не теряя времени, метнулся в сторону, но, к несчастью, споткнулся и упал, да к тому же в лужу. Всплеск выдал его. Не успел он подняться на ноги, как на него обрушился град ударов, один из которых так удачно пришелся в голову, что Иоганн замертво уткнулся в лужу.

Очнулся Иоганн уже утром от энергичного пинка надсмотрщика. Иоганн даже не пошевелился, только слегка застонал от боли и открыл глаза.

– Ну что, вставать будешь? – беззлобно спросил надсмотрщик.

Иоганн попытался ответить, что не может встать, но вместо этого прошипел неизвестно что. Надсмотрщик наклонился к Иоганну и, осветив его факелом, в ужасе отпрянул. Бывший стражник действительно представлял из себя ужасающее зрелище. Из одежды на нем оставались только штаны, все тело покрывали синяки и кровоточащие раны, он был с ног до головы вымазан грязью. Волосы на голове были всклочены, лицо сильно распухло, губы воспалились, глаза совершенно безжизненные.