Смерть шла вместе с ними

В настоящее время Фабиан был всего лишь подставным лицом, тем более, что, старея, он утратил свою боеспособность, если она вообще у него существовала, и, так как деньги все время поступали, он без возражений принимал распоряжения О’Бриена.

Если бы он только знал, что О’Бриен сколотил свое огромное состояние на международной торговле наркотиками, его бы, вероятно, хватил удар.

Бывший гангстер О’Бриен был незаметен благодаря своей осторожности и стремлению постоянно находиться в тени. О’Бриену удалось бежать из Европы, унося с собой миллионы, в то время, как с его соучастниками обошлись во Франции строго: им всем пришлось заняться принудительными работами.

Приехав в Флиг, в Калифорнию, чтобы привести в порядок свои дела и надежно пристроить свое состояние, он быстро пресытился бездеятельной жизнью и решил заняться политикой. После того, как он изучил соотношение сил различных партий, существующих на тот момент, он обнаружил слабость той, которую возглавлял Фабиан, договорился с ним о поддержке и стал осуществлять контроль.

Несмотря на множество предосторожностей, которые он предпринял, когда был хозяином торговли наркотиками, он не мог избежать контактов с определенными лицами. Один из них получил во Франции двадцать лет тюрьмы, так что полиция, разыскивающая О’Бриена, располагала описанием его внешности, поэтому он избегал гласности в любой форме. Он тщательно следил, чтобы ни одна его фотография не появилась в печати и не попалась бы на глаза инспектору полиции, заинтересованному в его поимке. О’Бриен не жаждал получить двадцать лет принудительных работ.

После трех лет безопасной жизни такое положение вещей его вполне устраивало. Ведя спокойную и уединенную жизнь, он забавлялся тем, что контролировал жизнь процветающего города, не давая повода избирателям догадаться, что это он в определенной степени распоряжается их существованием.

Он обладал роскошной виллой, окруженной не менее роскошным садом, который спускался до самой реки. Высокие стены окружали эту резиденцию и защищали ее от любопытных взглядов.

За рулем своей мощной машины Говард потратил двадцать минут, чтобы достигнуть поместья. Проезжая по аллее, края которой украшали великолепные редкие растения, Говард видел целый батальон садовников-китайцев, которые занимались уходом за садом. Но в это утро у Говарда в голове были другие интересы, кроме цветов и деревьев. Подозревая не совсем честное происхождение миллионов О’Бриена, он старался не показываться в его обществе, когда не присутствовали другие члены его партии. Но сегодня утром то, что он должен был ему сказать, было строго конфиденциально для того, чтобы об этом можно было говорить по телефону и рисковать быть подслушанным.

Он остановился перед озаренным солнцем входом, быстро поднялся по ступенькам и позвонил.

Лакей О’Бриена, Солливан, бывший борец, в белой куртке и черных брюках, открыл дверь. Он казался удивленным.

— Мистер О’Бриен дома? — спросил посетитель.

— Безусловно,— ответил Солливан, отстраняясь, чтобы дать ему войти,— но он занят.

Входя, Говард услышал, что где-то в доме поет женщина, и первой мыслью было то, что, наверное, О’Бриен слушает радио. Этот голос, легкое сопрано, имел что-то особенно привлекательное, так. что Говард, который мало понимал в музыке, все же нашел его особенным.

— Скажите ему, что это важно.

— Пойдите и скажите ему это сами, патрон,— ответил Солливан.— Ни за что на свете я не решусь прервать завывание этой цыпки.

Он указал ему жестом коридор, по которому следовало идти в большой салон.

— Идите смело!

Говард быстро прошел по коридору и остановился перед порогом большого зала, двери которого были широко раскрыты.

О’Бриен, удобно устроившийся в кресле, сидел с закрытыми глазами, весь обратившись в слух.

За роялем, около застекленной двери с открытыми створками, сидела высокая тонкая девушка, удивительно красивая блондинка с зелеными глазами, тонким носом, высокими скулами, с чувственным ртом, одетая в кашемировый белый свитер и клетчатые брюки.

Она пела сладким и звучным голосом арию, которую Говард смутно помнил. Неподвижный, с бьющимся сердцем, он смотрел на нее. До сих пор он считал свою жену Глорию самой красивой из всех женщин, но эта превосходила ее красотой.

В конце пассажа, перед тем, как взять заключительную высокую ноту, девушка увидела его, вздрогнула, сфальшивила и сняла руки с рояля.

О’Бриен открыл глаза и нахмурил брови.

— Что с тобой случилось? — спросил он, повернувшись к ней.

Потом, проследив за ее взглядом, увидел Говарда.

— Простите, что беспокою вас,— сказал Говард, входя в комнату.— Мне нужно сказать вам несколько слов.

О’Бриен встал, не выказывая ни малейшего удивления появлением Говарда, которое, тем не менее, не могло не смутить его.

— Вы не должны были показываться до окончания арии,— проговорил он, подойдя к нему и пожимая ему руку.— Очень жаль, что музыка у вас не в фаворе. Господин директор, разрешите представить вам мисс Дорман, которая скоро станет моей женой.

Молодая девушка встала, приблизилась, слегка раздвинула свои красивые губы в улыбке, но во взгляде ее читалось смятение. У Говарда создалось странное впечатление, что она боится его.

— Вашей женой?—удивленно спросил он.— Но я этого не знал. Примите мои поздравления,— он взял протянутую ему тонкую руку и улыбнулся О’Бриену.— Я думал, неужели вы на всю жизнь останетесь холостяком?

— У меня было много времени,— сказал О’Бриен, обнимая молодую девушку за талию.— И если я ждал так долго, то вы должны признаться, что игра стоила свеч! Гилда, мистер Говард очень значительный человек, и я хочу, чтобы вы стали друзьями.

— Ты хорошо знаешь, Сеан, что твои друзья также и мои.

— Отличное принципиальное заявление,— со смехом сказал Сеан.— Тогда не смотри на него так настороженно! — Потом, повернувшись к Говарду, он спросил: — Что вы будете Пить?

— Но я,— проговорил Говард, переводя взгляд с Гилды на О’Бриена.— Я пришел по небольшому делу.

— Ты слышишь, дорогая, дело?..

— Вот теперь я могу уйти,— сказала Гилда, освобождаясь от руки О’Бриена.— Не занимайся долго, Сеан.

Улыбаясь, она подарила Говарду короткий взгляд и вышла из комнаты.

Говард проводил ее взглядом, в котором чувствовалось восхищение ее фигурой, которую обрисовывали свитер и брюки.

— Она великолепна, не так ли? —спросил О’Бриен, который знал слабость Говарда к молодым девушкам.— А какой голос!

Он подошел к шкафчику с ликерами и налил два виски.

— Подумайте только, когда я ее обнаружил, она пела в одной ночной коробке. С таким голосом, как у нее! Я уговорил ее серьезно заняться пением. Теперь она поет Моцарта. Ее слушал Франчелли и был в восторге. Он сказал, что из нее выйдет блестящая оперная певица.

Говард взял предложенный ему стакан и сел. Он смотрел на О’Бриена. Хорошая осанка, подумал он. Ему должно быть лет сорок. И подумать только, ведь этот негодяй располагает по крайней мере десятью миллионами.

Сумерки сгущались, и в наступавшей темноте черные брови и тонкие усики стали придавать О’Бриену мефистофельский вид.

— Что же вас тревожит? — спросил он, садясь на ручку кресла и покачивая ногой в щегольском ботинке.

— Вам говорили о доме № 25 на Лесингтон авеню? — спросил Говард.

О’Бриен поднял правую бровь.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне сказали, что дом принадлежит вам.

— И что же?

— Вчера вечером там была убита одна проститутка. И четыре квартиры этого же дома тоже заняты продажными женщинами.

О’Бриен сделал глоток, поставил свой стакан и закурил сигарету. На его лице ничего не выражалось. Но Говард знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что мозг его усиленно работает.

— Не беспокойтесь об этом,— наконец проговорил О’Бриен.— Я сделаю, что надо. А кто была эта девица?

— Ее звали Фей Карсон.

— У полиции на нее есть что-нибудь?

Говард покачал головой.