Шаманка поневоле

– Товарищ Лонн, – слышу недовольный голос Грымзы.

Но поскольку она не ко мне, продолжаю петь. Только сбивает с ритма грохот гири и цепей за стеной. Приходится дирижировать себе. Если Анакондовна думает, что я сошла с ума, что ж, пусть продолжает. Может, решит, что я не опасна, и выпустит. Домой. Или подумает, что я бесполезна, и не отправит на турнир.

Песня заканчивается, и я тут же принимаюсь за новую. На сей раз на английском – "It's Raining Man". Грымза за моей спиной, кажется, уже кипит. Возможно, в прямом смысле этого слова. Я чувствую скопившийся в воздухе пар. На слове "аллилуйя" разворачиваюсь к решётке лицом. Вижу её взгляд. Продолжаю петь. Нас так учили. Во что бы то ни стало продолжать. На лицо падает капля – конденсат с потолка. В подземелье и без того слишком влажно. Ещё и я надышала. А тувинец так вообще за двоих дышит. Несмотря на то, что такой хилый на вид, сопит как паровоз. Но Грымзе он не перечил. Говорила только она, его голоса я не слышала. А сейчас Анакондовна возьмётся за меня. По глазам вижу.

– Товарищ Куприянова! Что вы творите! Всемирная колотушка! Это что? Дождь? – волосы Грымзы, мгновение назад шевелившиеся змеями, повисают, как сосульки.

В подземелье капает с потолка. Прекращаю петь, но тело продолжает нервно подёргиваться в такт звучащей в голове музыке. Что у них тут происходит? Трубу что ли где-то сверху прорвало? Нас же затопит! ПаМАГити!

И вот я уже стою лицом к лицу с Грымзой, вцепившись в прутья решётки.

– Потоп! Выпустите меня… нас, товарищ Грымза! – вовремя вспоминаю про соседа.

– Немедленно прекратите, товарищ Куприянова! – противно визжит Анакондовна.

Уверена, будь у неё обычные ноги, она бы ими в гневе топала. Ректорша хватает меня за плечо и вжимает в решётку. Шипит на ухо:

– Прекратите балаган. Остановите дождь. Иначе вас тоже казнят за нарушения, как и его, – кивает на моего соседа, сосульки на её голове смешно дёргаются.

Но мне не смешно. Мне страшно. В какой жуткий сон я попала.

– Как его остановить? Товарищ Анакондовна, – я чуть не плачу.

Грымза не отпускает меня.

– Это ваших рук дело, – шипит она. – Вам и разбираться.

Ректорша отпихивает меня. Начинаю мёрзнуть. Слишком сыро и холодно здесь. Слышу бряцанье железа. Это мой сосед. Поймав мой взгляд, парень садится в позу лотоса и закрывает глаза. Он тоже вымок, но самообладания, видимо, не потерял.

– Для начала, успокойтесь, – говорит мне Грымза своим обычным голосом, неприятным, чуть скрипучим, но уже без примеси злобы.

Киваю.

– Теперь сосредоточьтесь. Вспомните, что вы делали для того, чтобы пошёл дождь, – её голос приобретает гипнотическое звучание.

Я продолжаю кивать, а потом признаюсь, что ничего особенного не делала. Просто пела.

– Пойте, – ректорша поднимает одну бровь. – Разрешаю.

Смотрит на меня свысока.

– Что петь, товарищ Грымза? – срываясь на фальцет, спрашиваю я.

– Что угодно, лишь бы не про дождь, – отмахивается она.

По её лицу бегут струи воды, с носа падают капли. Я стою уже по щиколотку в воде.

– Может, вы нас выпустите?

– Исключено, – сухо отвечает Грымза.

– Но мы можем погибнуть, – всхлипываю я.

– Это ваши проблемы. Считайте, что вы казнили сами себя. И того парня.

Смотрю на эту злобную тётку. Её щупальца в воде кажутся ещё ужаснее. И больше. Ладно, была не была. Попробую спеть что-нибудь солнечное. В голове вертится "Солнце моё". Начинаю тихонько. Дождь будто бы усиливается. Тувинец открывает глаза и пристально смотрит на меня. Что он пытается мне сказать? Кивает. Чем придаёт мне уверенности. Припев звучит ярче, а к концу песни дождь почти прекращается. Сами капли уже не такие холодные. Тёплые, приятные.

– Дальше вы сами справитесь, – криво усмехается Грымза и шлёпает к лестнице.

Свет на пятачке между дверями гаснет. Я замолкаю. Ставшие редкими капли падают на кожу.

– Продолжай, – тихонько произносит Мир и с грохотом поднимается.

Пою всё, что помню. Тувинец ладонями отбивает ритм. Солнечные песни помогают прекратить дождь. Вода из подземелья медленно отступает. Впитывается в землю. Но мы по-прежнему мокрые. Холодно.

Развешиваю одежду на спинке кровати и закутываюсь в простыню и полотенце.

Если к вечеру не просохнет, придётся спать стоя. Матрас тоже мокрый. Ну и дел я натворила. Безумный сон. Мама, я хочу проснуться!

Феекоты, что принесли нам обед, нервно подёргивают лапками, пытаясь стряхнуть с них воду. Они недовольно урчат и торопятся покинуть подземелье.

– Элла, – окликает меня Мир после скудного обеда, – спой ещё.

– Я уже боюсь рот открывать, – честно признаюсь я. – То дождь идёт, то штукатурка сыплется. Куда я вообще попала? А главное, как выбраться теперь? Мир.

– Не знаю, – отвечает парень. – Грымза не отпустит.

Пятачок освещается, и сосед замолкает. На лестнице появляются чьи-то ноги. Упс! К нам пожаловал декан гипно-предсказательного, а я в одной простыне. Так, главное, делать вид, что всё в порядке, и ни в коем случае не смущаться. Бабуля учила. Она-то у меня была ого-го! Рассказывала, как однажды так отплясывала на концерте, что сцена под ней проломилась. Бабуля застряла по пояс. Но номер отпела. Да так, что публика решила, что это элемент шоу. И трижды вызывала бабушку на бис. В общем, важно не терять самообладания и делать вид, что ничего странного не происходит.

Действительно, ничего странного в том, что я смотрю на рыжего, как под гипнозом, кутаясь в мокрую простыню и босиком. Волосы хоть отжимай, но пусть он думает, что я принимала душ.

– Товарищ Куприянова, – декан приближается, а я втягиваю носом его парфюм с нотами пачули.

Обожаю этот запах.

– Анакондовна сказала, вы прирождённая шаманка.

– И актриса, – не отрываясь от его гипнотических глаз, зачем-то говорю я.

– Вы несомненно очень талантливы. Я бы очень хотел вас, – пытаюсь протиснуться сквозь решётку, но безуспешно, – видеть на своём факультете.

– Я согласна, – шепчу. – Только вытащите меня отсюда, товарищ Ни.

– Я доложу Грымзе о вашем решении, и уже вечером или завтра утром вы будете свободны, – проводит пальцем по моей щеке.

Простыня соскальзывает, но я вовремя её ловлю и закутываюсь по самую шею.

– Я буду ждать вас, товарищ Ни.

– Я вас не подведу, – шепчет он. – Вы вернётесь домой, как только наш факультет получит благословение главного шамана.

– Когда? – невольно хватаю декана за руку.

Не отпущу, пока всё не расскажет.

– Когда мы получим высший балл на выпускном и кубок турнира. Если гипно-предсказательный победит в общем зачёте, я лично укажу вам нужную дверь. Вы вернётесь домой, к родным.

Киваю.

– А телефон? Тоже вернёте? – спрашиваю с надеждой.

– Не сомневайтесь, – одаривает меня улыбкой.

Могу поклясться, ТАК умеет только он. Ни Колька, ни мама, ни отец. Никому не удавалось лишить меня разума одной лишь улыбкой.

– До вечера, леди, – вижу, что он сейчас хлопнет в ладоши и исчезнет.

Не даю ему этого сделать, хватаясь за вторую руку. Простыня падает, машинально пытаюсь удержать её коленкой. Какая глупость!

– Товарищ Ни, – слышится голос Анакондовны, – что вы… Леди! – восклицает она. – Вы… Вы… Наказаны.

А я и так наказана. Николас Иявич, раскланявшись перед Грымзой, растворяется в воздухе. А я стою в одном белье перед ректоршей.

– Немедленно оденьтесь. Сейчас за вами придут.

Рыжий и чёрный феекоты не заставили себя долго ждать. Даже наоборот. Это я заставила их ждать. Одеваться в мокрое и холодное было откровенно неприятно. Но деваться некуда. Когда вокруг моих запястий образовались путы, замок щёлкнул, дверь открылась.

– Я думала, на свободу выпускают без наручников, – выходя, сразу говорю я.

– На свободу, да, – коротко отвечает Грымза.

Когда коты ведут меня по ступеням наверх, я слышу, как она сухо бросает Миру:

– А вас, товарищ Лонн, на рассвете казнят.