Страница 8 из 11
Дам телеграмму, решил он.
Дам телеграмму Джону Куделькину. Кто, как не Куделя, поможет? У него и голова варит лучше. Вдвоем с Джоном можно что-то сообразить.
Нет, решил он, сейчас никто не выпихнет меня из Питера!
Моросил мелкий дождь.
Шагах в ста от себя на углу проспекта Валентин увидел светящуюся вывеску почтового отделения.
«Мы зачем революцию делали?»
Моросил дождь.
Чужая черная куртка сидела на плечах удобно, легко, и все равно она была чужая.
Валентин поежился, поднял воротник и бесцельно двинулся в сторону Литейного.
Эх, Серега…
Он думал о брате.
На «мерсе» в вечность не въезжают. И бутылку коньяка, даже самого лучшего, в вечность не прихватишь. Все дороги ведут в вечность, это верно, и окольные тропинки тоже ведут туда, только никакая контрабанда там невозможна. Ничего такого не прихватишь с собой. Это раньше казалось – вот положи соперника на лопатки и лады!
К черту.
Валентин увидел будку телефона-автомата и, перепрыгнув лужу, прикрыл за собой тяжелую застекленную дверь. Не выходили из головы слова ведущей «Криминальной хроники»: кем бы ни было совершено преступление, преступник может считаться очень опасным. Конечно, опасным. Но, похоже, в преступники телевизионщики уже определили Валентина.
«Мы не собираемся подменять следствие…»
Как же! «Не собираемся…» Вы уже его подменили. В итоге, его, Валентина, в любую минуту может задержать любой постовой милиционер. На него может указать любой вдруг заподозривший его прохожий. А ведь еще кто-то специально за ним охотится!
Кто?
Зарядив автомат монеткой, Валентин поднял трубку и набрал легко запоминающийся номер.
– Что значит нету? – негромко, но твердо переспросил он, услышав в трубке ленивый мужской голос. – Ты зачем сидишь в телехронике? На подхвате? Вот и подхватывай. Уткова мне нужна. Усек, мудак? И нужна прямо сейчас. Позови к телефону Уткову.
Он не любил ругаться, но эти слова сами срывались с губ.
– И не вздумай бросать трубку, мудак, я с телефона все равно не слезу. Тебе же будет хуже потом. Найди Уткову, она мне срочно нужна.
– Оставьте ваши военно-морские термины, – прервал его деловитый женский голос. – Я Уткова.
– Татьяна Ивановна? – хмуро буркнул Валентин.
– Ага. Я самая.
– Вы недавно говорили о происшествии в «Невской»… Я могу кое-что рассказать об этом… Ну, гостиница «Невская», – напомнил он. – Двойное убийство. Вы сегодня выезжали туда.
– Ну как же, все поняла, – быстро ответил женский голос. И кого-то там попросил: – Подключись, Паша!
И опять быстро:
– Это я не вам. Вы говорите, говорите. Я слушаю.
– Да нет, – сказал Валентин. – Говорить по телефону не буду. Не хочу, чтобы меня отловили в будке, как преступника.
– Тогда чего вы хотите?
– Я Кудимов. Такая у меня фамилия. И я знаю, что случилось в гостинице «Невская». По крайней мере, я знаю, что случилось в гостинице со мной. Если хотите знать это, давайте встретимся у выхода из метро… – Он назвал станцию. – Я вас узнаю.
Он посмотрел на часы:
– Минут через двадцать. Подождите меня у входа в метро, я подойду к вам. А если не подойду…
Он сделал паузу.
– Если не подойду, значит…
– Что – значит?
– Значит, ждите еще минут десять… Мало ли…
– Но…
– Никаких но. Если не подойду, значит, действительно не мог подойти. Я ваш телефон знаю. В случае нужды перезвоню.
– Когда?
– Когда найду нужным.
Подходить к Утковой он не собирался ни около метро, ни в стороне от него. Был совершенно уверен, что придет она не одна. А если и одна… О чем поговоришь на сырой темной ветреной улице? О брате Сереге? О несчастной дежурной по этажу? О той же Анечке? О неудачнике Шварце из Липецка?
Думать не умею, сказал себе Валентин. На ковре было просто. Соперник сопит, ты его прижимаешь. А тут…
Нет, решил он, думает пусть Уткова.
«Мы не собираемся подменять следствие…»
Трепуны! Тут же и подменили!
Серега, Аня, дежурная по этажу, Серега из Липецка… Четыре трупа за неделю и все каким-то образом связаны с Кудимовым-младшим… А может, с его предприятием… Как его?… Ну да, «Пульс»… Четыре трупа… Не такая уж короткая цепочка… Пусть Уткова поломает голову… А я найду тихое местечко и терпеливо буду ждать Джона Куделю… Джон получит телеграмму и тут же приедет… Я его знаю… А думает пусть Уткова…
«Мы не собираемся подменять следствие…»
Валентин, не шевелясь, стоял в темной будке и слушал шелест дождя.
Метрах в двадцати от будки остановилась у поребрика темная «Волга» с погашенными огнями. В салоне вспыхнул огонек зажигалки.
Что я тут делаю? Ведь подсказывали – не болтайся по Питеру. Уехал бы, вот и пошла б пруха Сереге из Липецка. Ночевал бы на вокзале, зато остался бы живой. И дежурная по этажу закончила бы свое вязанье.
Валентину в голову не могло придти, что в темной «Волге» в этот момент говорят о нем.
Но говорили о нем.
– Подвели вы меня, ребятки, – негромко и укоряюще произнес директор крематория. – Крепко подвели. Даже очень. Верно я говорю, Хисаич?
– Виноваты, Николай Петрович, кругом виноваты, чего уж… – пробасил Хисаич, пристраивая на коленях неимоверно длинные руки. Серое демисезонное пальто в рубчик было на груди расстегнуто, полы пальто он подобрал на колени. Голова, постриженная под бокс, упиралась в верх «Волги». Хисаич даже кепку с головы снял. Махровая кепка, когда-то синяя, теперь достаточно выцветшая, почти потерявшая цвет, была подложена под его мощные кулаки. – Чего уж, виноваты, Николай Петрович. Вроде как все было в аккурат. И нашли, и увидели. А он брился, значит, весь в пене был, как Дед-Мороз…
Николай Петрович укоризненно покачал головой:
– Нельзя спешить, Хисаич. Я каждый день повторяю вам – нельзя спешить. Каждый ваш шаг должен быть выверенным. Это же не слова. Вы действительно работаете как на минном поле. Любой случайный срыв бьет по Делу. Сперва по вам, значит, бьет, а потом по Делу. И я уж не знаю, как вам сказать, что по вам-то бить можно, на то вы у меня деньги получаете, а вот по Делу нельзя…
– Да так и говорите, Николай Петрович, – удрученно бормотал Хисаич. – Так и говорите, чего уж там…
Директор крематория резко повернулся:
– А ты, Игорек? Почему молчишь? Хисаич вот кается, а ты почему молчишь? Нехорошо молчать. Мы вот с Хисаичем всем сердцем переживаем, а ты молчишь. Ты не молчи, Игорек, ты поговори с нами, ты разоружись, поделись раздумьями, всем станет легче.
– А мне не тяжело, – ощерился Игорек, почти неприметный в громоздкой тени Хисаича.
Скуластый, нервный, Игорек на секунду прижался лбом к холодному влажному боковому стеклу. Мать их! Разоружись! Откуда у них такие слова? И еще эта аптека перед глазами…
Больно кольнуло под сердце, как всегда случалось с ним на пересечениях быта и тех, других, слов.
Впрочем, вслух он угрюмо произнес:
– Каяться по каждому случаю, никаких нервов не хватит. Мы все сделали путём, по инструкции. И номер правильный, и мужик – бык. Ну, голый, душ принимает. Вы ведь сами говорили, здоров, как бык. Он таким и оказался. Не спрашивать же у него паспорт? Шлепнули и пошли.
– А могли бы и спросить. От вас бы от того не убыло, – рассердился Николай Петрович. – Куда торопиться? Вы не землю пахать пришли. Наше Дело, оно зависит от любой мелочи. Еще как зависит! Вот Сережа Кудимов, покойничек, земля ему пухом, тоже заспешил, отдыхать собрался. Я ему доверительно говорил: не суетись, Сережа, все хорошо, готовься к своей поездке, ни к кому не заглядывай, успеешь всех повидать. А он, на тебе, зарулил без всякого спроса в Лодыгино, к братану. О чем говорили? Какие мысли? На какую тему мечтали? Я ему доверительно говорил: тебе, Сережа, поосторожнее бы, а? А он слушал и рассеянно улыбался, будто я или Дело ему как бы уже по боку. А под конец и Анечку втравил…